Новый театр не вписывается в город, страшно провинциален, похож на «Макдоналдс», на торговый центр, что это позор, что невозможно представить, как на такое сооружение могли потратить семьсот миллионов долларов, — словом, довольно-таки многоаспектное рассмотрение объекта получилось в рунете. Нельзя сказать, что это ситуация, когда требуются какие-либо разъяснения архитектурного критика, наоборот, как говорится, комментарии излишни. Технологии краудсорсинга вполне заменили собой архитектурную рецензию.
Строительство замка. Гравюра XV века. Getty Images/Fotobank.ru
Честно сказать, когда эти материалы появились в сети, у меня в первый раз в жизни возникло острое желание произнести банальнейшую фразу: «Я же предупреждал!» Такое не может говорить приличный человек при всенародной беде, но я же правда предупреждал! Ну, вот кусок из моей статьи 2009 года: «Архитектура — такое дело, что она объединяет усилия многих людей, их желания и мечты. У нас опера традиционно была дворцом искусств. В Канаде совсем иначе, это страна, не отягощенная феодально-аристократическими переживаниями. Театр в Торонто, стоящий среди стеклянных офисов, выглядит, как четырехэтажный супермаркет с открытыми витринами, в которых видны лестницы с множеством снующих туда-обратно покупателей оперы. Точно такой же будет и Мариинка. Если Перро проектировал для Петербурга сказочный золотой дворец, то канадцы — универмаг “Мариинский”. У нас вообще-то очень много такой архитектуры, в Петербурге все Пулковское шоссе ей застроено. Только у нас такие вещи делаются холодными, официально-дистантными, чтобы подчеркнуть пафосность товара. А у канадцев эта архитектура как бы обогрета демократичной простотой, как принято, скажем, в фастфуде. Это будет здание, выглядящее как нечто среднее между универмагом и “Макдоналдсом”. Известная толчея в фойе будет сообщать оперно-балетному искусству дополнительный шопинговый шик. Торговля оперно-балетными впечатлениями легко сможет конкурировать с распродажами на окраинах».
Я распереживался еще и потому, что предупреждал я не только читателей журнала «Власть» или других изданий, где с 2001-го по 2009-й писал разные статьи про Мариинку, а еще и разнообразных людей, которых принято называть decision makers, — в устной форме. Я не могу тут называть имен, но могу заверить читателя, что на протяжении этих 8 лет я поговорил практически с каждым, кто принимал решения по этому проекту, кроме Владимира Путина. Так бывает, что люди, не вполне знакомые с архитектурой как видом деятельности, глядя на проект, не очень хорошо понимают, что в итоге получится, тут многое зависит и от того, как картинки нарисованы, и кто к каким картинками привык. Ну, то есть граждане, привыкшие к фотографиям, не всегда понимают, что компьютерная анимация — это не фото. Но я каждому это разъяснял, каждому объяснял, что получится. И никого не убедил.
Нет, этого, пожалуй, еще недостаточно сказать. Когда я начал работать архитектурным критиком, то через некоторое время выяснилось, что людям неприятно читать то, что я пишу о результатах их деятельности. И поэтому довольно быстро, лет через пять, некоторые стали меня приглашать заранее, еще до того, как здание построено, для консультаций, в советы, в жюри конкурсов и т.д. Как бы в том смысле, чтобы критика была конструктивна — чтобы заранее ее учесть. Мне хотелось, чтобы моя критика была конструктивна, я входил. Я везде говорил, что думаю. И мне ни разу не удалось ни на что повлиять. Ни Пушкинский музей, ни Большой театр, ни Политехнический музей, ни Сколково (я говорю только о публичных проектах) — нигде никакого толку не было. Иногда меня выгоняли из этих советов, иногда оставляли, иногда звали по новой, но те мины, которые были заложены в проект и которые я видел заранее, всегда взрывались, и никогда мне не удавалось их обезвредить.
Тут, разумеется, возникает вопрос об эффективности этой деятельности вообще, и я его для себя не решил. С одной стороны, нулевой эффект, с другой — таких случаев было сравнительно немного — штук пятнадцать. Но есть другой вопрос — почему так происходит вообще. Не со мной, а почему вообще в итоге строится такая гадость. При том, что — свидетельствую — никто из людей, с которыми я общался, ни по Мариинскому театру, ни по другим проектам — никогда не хотел сделать ничего плохого. Никто не хотел ничего украсть, никто не хотел погубить проект — все всегда работали только на то, чтобы все было хорошо. И поскольку Мариинский театр был самым первым случаем и тянулся исключительно долго, то мне кажется, это образцовый кейс для исследования этой проблемы.
Новое здание (вторая сцена) Государственного академического Мариинского театра. Фото ИТАР-ТАСС
Что было вначале? Вначале, когда Валерий Гергиев захотел строить здание Мариинского театра, то его познакомили с Эриком Оуэном Моссом, довольно-таки замечательным архитектором из Лос-Анджелеса. Это произошло до меня, но когда в 2000 году Эрик приехал в Петербург, он пригласил меня на встречу с Гергиевым. Эрик придумал суперавангардный проект — театр в его исполнении оказался своего рода кучей из больших стеклянных мешков, которые меланхолически отражали в себе сумрачное петербургское небо. Этот проект показался мне замечательным, в чем я горько раскаиваюсь. Театр был примерно в пять раз меньше, чем то, что построено сегодня, и это было бы нечто вроде авангардной инсталляции, а не «Макдоналдс», но вопрос не в том, что хуже, а что лучше. Вопрос в том, что это был спусковой крючок.
Первым этапом любого крупного проекта в России является мечта безбрежная. Это обычное архитектурное дело, все и всегда мечтают, но у нас есть некоторая специфика, выраженная гоголевским определением «легкость в мыслях необыкновенная». Каждый из наших больших государственных (и не только) проектов начинается с идеи построить что-нибудь лучше всех в мире. Мы не будем строить просто театр, мы должны построить театр, который будет лучше всех театров в мире, говорили тогдашний председатель Госстроя России Анвар Шамузафаров, тогдашний министр культуры России Михаил Швыдкой, тогдашний министр экономического развития России Герман Греф, тогдашний главный архитектор Петербурга Олег Харченко, потом повторял за ними новый министр культуры Александр Авдеев — ой, да кто только не говорил!
Так открывается первая фаза большого проекта в России, которая называется «возгонка мечты». Работает она так. Делается проект — и в этот момент архитекторы (тогда это был Эрик Мосс) уже, собственно, рисуют максимум того, что можно, по их мнению, выжать из ситуации. И тут все остальные говорят: вот это? Вот эта финтифлюшка? Ой, да не смешите меня! Вы что, не понимаете? Нам нужен действительно масштабный, уникальный проект, такой театр, который поразит весь мир! Это, в общем-то, точно соответствует канве, описанной Федором Михайловичем Достоевским в «Братьях Карамазовых»: «Покажите вы русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Проблема в том, что в случае с картой звездного неба учитель астрономии в ответ на эти исправления уверенно ставит мальчика в угол. Не то с архитектурой. Как правило, когда Герман Оскарович, или же Дмитрий Анатольевич, или Анатолий Борисович, или Владислав Юрьевич приходят к выводу при первом осмотре карты, что неба как-то маловато и хотелось бы вселенную поэффектней, соответствующую масштабу Владимира Владимировича, то появляются коллеги, которые начинают деятельно поддерживать мечтовую пруху. Мариинский театр? Вы вообще понимаете, что такое Мариинский театр и кто такой этот ваш Эрик Мосс? Давайте пригласим действительно мировых величин! Давайте устроим мировой конкурс звезд, которые достойны уровня Петербурга и славы маэстро Гергиева! Это была логика, с которой тогдашний главный архитектор Петербурга Олег Харченко провалил проект и вместо него начал проводить международный конкурс. И точно так же был отставлен в свое время проект Андрея Бокова для реконструкции Пушкинского музея, проект реставрации Политехнического музея, первый проект Этьена Трико для Сколково — все они показались какими-то скромненькими рядом с будущей мечтой.
ПРОЕКТ ПЛОХ, НЕ РАЦИОНАЛЕН, ДОРОГ, НЕ ИСПОЛНИМ, НЕ УЧИТЫВАЕТ НАШЕГО КЛИМАТА, ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА, РУССКОЙ ТРАДИЦИИ, ГОРОДСКОЙ СРЕДЫ И МЕНТАЛИТЕТА РУССКОГО НАРОДА.
Это майский день проекта, именины сердца. Архитектору всегда хочется найти заказчика, уровень дерзновения которого превосходит его собственный, чтобы его кто-то вел, вдохновлял, тянул ввысь, вперед! Государственному деятелю всегда хочется, чтобы на него смотрели с надеждой и восхищением, чтобы он мог взять и повести за собой профессионалов туда, где он вообще-то ничего не понимает, но благодаря невероятной интуиции, уму, широте видения — способен! И я сам бегал за этими харизматиками, восхищался ими, смотрел им в рот и верил, что вот сейчас, наконец-то, мы построим что-то такое, чего нет нигде в мире. Меня восхищали и Греф, и Гергиев, и Медведев, когда он прививал Пушкинскому музею Нормана Фостера, и только когда Анатолий Борисович Чубайс полюбил Джунью Ишигами в Политехническом музее, я, уже зная, как чего бывает, сильно усомнился в осмысленности этой привязанности.
Проект Доминика Перро, который победил в конкурсе на Мариинский театр, — это как раз и была возгонка мечты — такой же, как у Мосса, только в пять раз больше и сложнее. Золотая вуаль, покрывающая театр, огромная, как гора, и легкая, как туфелька балерины, сказочная золотая пещера с сокровищами русского искусства, технологии, позволяющие двигать горы мановением дирижерской палочки. И здесь начинается следующий этап, который уже совсем иной. Тут выясняется, что этот самый заказчик — персонально неважно кто, они все ведут себя одинаково — и архитектор думали друг про друга совсем разное.
Я бы сказал, что это похоже на молодую семейную пару, которая отличалась такой степенью легкомысленности, что до брака не выяснила, кому, собственно, ей или ему, предстоит носить и рожать ребенка. Архитектор думает, что он, наконец, нашел того единственного, который воплотит его гениальный замысел. Заказчик же в принципе не отличает процесс выбора проекта здания от процесса покупки товара по интернету. Он считает, что он уже сделал свое дело, выбрал товар — вот этот — и ждет, когда ему его привезут. Он не очень знает, сколько это стоит, хотя чувствует себя добрым и щедрым, потому что платить готов. В разумных с его точки зрения пределах.
Они ссорятся, они всегда ссорятся. Заказчик не понимает, где товар. Архитектор думает, что его обманули. Ему обещали, что вот это его гениальное творение будет воплощено и прославит его по всему миру, — ведь говорили же: хотим лучший в мире театр, — а заказчик ничего для этого не делает. Тут вступают деньги, и оказывается, что коллеги вообще-то тоже очень не прочь заработать. У них начинается обида, что вот почему-то этот деньги получил, а они нет, а чем они хуже. Они всеми доступными им средствами — аналитическими записками, прессой, принципиальными выступлениями на совещаниях — начинают просвещать заказчика, что проект плох, не рационален, дорог, не исполним, не учитывает нашего климата, законодательства, русской традиции, городской среды и менталитета русского народа, является бездарным китчем, и в мире так никто не делает. Ужас заключается в том, что тут-то заказчик внутри себя обнаруживает, что он как раз вовсе не профессионал и совсем не тверд в мыслях. А ведь именно он требовал чего-то, чего в мире никто не делает, и ну как и впрямь ошибся. И он сдает. Все они сдают, всегда, исключений не бывает.
Заказчика можно понять. Он покупал товар, а вовсе не собирался его производить и тем более отстаивать необходимость устройства производства. Он же готов платить деньги — почему от него требуют доказывать, что выбранное им произведение гениально? Пусть кому надо доказывают, а если не гениально, он другое купит.
Параллельно выясняется еще одно обстоятельство. А именно — чтобы сделать проект, нужно время, а этого как-то не учитывали. Ведь уже купили картинку, уже она есть, понятно, что строить, почему стоим? А проект ведь не только нужно изготовить, хотя там масса всего, от противопожарных мер до слабых токов. Еще и согласовать нужно, а тут как раз у коллег критическое настроение просыпается.
Проект выбран, стройка не начата, харизматик, который все это затеял, начинает нервничать. Тем более что у него всегда какие-нибудь политические обстоятельства — выборы там или визит первого лица в Петербург. И они начинают стройку, пока проект еще не согласован окончательно, а так, в общих чертах. Пятно застройки ясно, фасады доработаем в процессе.
Строители сначала приходят с удовольствием и счастьем, потому что это большой государственный бюджет. Но скоро обнаруживают, что есть изъян. Они, в общем-то, никогда не смогли научиться строить на среднеевропейском уровне, среднетурецкий — это для них потолок качества. А здесь предлагается построить то, чего никто в мире еще не делал, — это как? Но это уже этап не мечты, а больших денег, поэтому тут все должно происходить умно. Никогда и ни один строитель ни разу на моей памяти не сказал, что он не может строить по проекту, они все берутся его воплощать.
А дальше есть специфика государственных денег на стройку. С одной стороны, их много, с другой — они обвешаны законодательством. Честно сказать, на мой взгляд, довольно идиотским, потому что там надо проводить тендеры на каждый вид работ, на все краски, стены, облицовки, унитазы, кондиционеры, краны, окна, половички, при этом все деньги поступают не вовремя. Вот представляете — вам нужно проводить тендер на работу экскаваторов, денег сейчас нет, а яма нужна сегодня, потому что завтра проверка? И еще надо платить взятки за согласования. Актирование работ, экология, противопожарные меры, неучтенные таджики, нарушение норм охраны труда — много надо платить.
Я не говорю о том, что могут быть элементы воровства, — их не может не быть. Понимаете, для того, чтобы перевести всю эту несколько макабрическую систему в нормальную, рядом с государственной стройкой всегда должна располагаться, скажем так, трансформаторная будка по переводу государственных денег в общечеловеческие. Которыми уже можно платить взятки, таджикам, за унитазы, на текущие расходы и т.д. Эта будка должна быть устойчива к вмешательствам, скажем, Счетной палаты, она должна пропускать через себя большой объем средств и при этом по возможности не засвечиваться. Ни один харизматик никогда не является таким идиотом, который сам занимается этим делом, — для этого всегда есть особые люди. Ни на стройке Мариинки, ни в Большом театре, нигде вы никогда не найдете ни одного документа, подписанного тем лицом, которое все это начинало, выбирало, подгоняло, советовало, принимало или не принимало, — юридически они не существуют. Но вот у этого особенного человека есть два свойства. Во-первых, он сильно рискует и поэтому дорого стоит. Во-вторых, любой харизматик постепенно впадает от него во все в большую и большую зависимость, потому что на директоре трансформаторной будки держится весь процесс.
ТУТ ПРИХОДИТ ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ ЭТОГО ВОДЕВИЛЯ – ПОЖИЛОЙ ПРОРАБ, КАК ПРАВИЛО, ПОЛКОВНИК В ОТСТАВКЕ. ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК.
И когда на совещаниях по проекту рядом с первым лицом начинает появляться хорошо одетый молодой человек с несколько неопределенным лицом и барсеткой, вы должны понимать — процесс пошел. Рано или поздно вы окажетесь с ним в ресторане в теплой компании с непонятными друзьями и понятными дамами, и в какой-то момент он, сделав вид, что сильно выпил, спросит про Мариинку, оставив свою вышколенную речь где-то в гардеробе: «Пацаны, извините, если чо, я в ваших делах не сильно петрю, но скажите мне, а на х... нам вообще этот золотой купол? Чо, без него Валера палкой махать не может?»
Как правило, этот молодой человек не доживает до конца стройки. Черт их знает, куда они деваются, надеюсь, на другой проект... К концу всегда появляется другой. К этому моменту харизматик, который все это затеял, уже ненавидит всех — архитекторов, жюри, общественность, строителей, журналистов — и никому не верит. Его можно консультировать до потери пульса — он будет смотреть на тебя пустыми глазами и уныло вычислять, где именно ты хочешь его облапошить. И при этом он страшно испуган, потому что он не знает, как выбраться из ситуации. А выбираться надо. И вот тут приходит последний герой этого водевиля — пожилой прораб, как правило, полковник в отставке. Очень хороший человек.
Харизматик припадает к нему, потому что он надежен как танк. Он — может построить. Он понимает, где воруют. Он знает, как договориться. Он тертый, и он не боится. Слуга царю, отец строителям, таджики его боготворят и боятся до судорог, на стройке чисто, экскаваторы не пердят. Проблема в том, что он сразу говорит: «Архитекторы? Да шелупонь! Да они у меня в дивизии в наряд нужники ходили чистить! Чего они тут нарисовали? Знаете, Иван Иванович, как я вас уважаю, я для вас на все готов, вы же гений, и супруга моя говорит, но на хера, извините за резкость, нам нужна вот эта вот кривая крыша? Хрен, как Жуков говорил, стоять прямо должен, тогда все будет, берегите родину, вашу мать. Человек тем от обезьяны отличается, прямохождением занимается, как нас Энгельс учил. А это он чего нарисовал? Пух-Перро, Нормандия-Неман, мать-перемать — это что ж такое? Это крыша или разбазаривание госсредств?»
Но дело в том, что хотя у этого человека в голове есть один бетонный параллелепипед, и он его только и умеет строить, но он стремится к большему. Ведь это ж театр! И супруге показать, и Иван Ивановича он правда уважает. Поэтому у него в голове тоже возникает мечта — параллелепипед с кружавчиками. Лучше бы, конечно, с какими-нибудь красивыми, вологодскими кружавчиками, но можно и с современными, раз велят, даже с иностранными для международности.
Так наступает финальный аккорд. Напомню, стройка-то идет, а проект окончательно не утвержден, и значит — его можно менять! Уже под этот стандарт — чтобы прямо стояло, как у Энгельса! Можно даже найти каких-нибудь это, зарубежных специалистов для иностранных кружавчиков, из Торонто вот, как Даймонд и Шмидт, только чтобы были смирные и службу понимали. И укрепить их нашими, военпроектом каким, поскольку тех слушаться уже научили. И все довольны, потому что стройка строится, все идет, а бюджет-то утвердили на суперобъект, которого никто в мире и не строил. Так что на параллелепипед хватает, сколько ни воруй, и на кружавчики тоже.
Мы начинаем с мечты Хлестакова и заканчиваем мечтой Скалозуба. Наверное, можно написать книгу в стиле Дейла Карнеги «Как правильно строить, чтобы не было стыдно, или 20 типичных ошибок при изготовлении архитектурного шедевра». Но, по-моему, это бессмысленно. Архитектура такая вещь, что ее нельзя купить, а можно только изготовить, и в процессе изготовления она собирает в себя уровень цивилизации — культурный, проектный, инженерный, юридический, управленческий. А вы знаете, в сложных системах качество рассчитывается по самому нижнему уровню из числа входящих в нее ингредиентов. Архитектура начинается с мечты по высшему разряду, а заканчивается мечтой по нижнему. И всегда заканчивается по нижнему. И неясно, кто виноват.
Надежда только на Гергиева — когда театр заживет. Правда, есть опасность, что архитектура как-то повлияет на тех, кто в ней окажется, и выйдет не полет в небеса, а полет в небеса этой ху.., этой пое..., словом, полет в небеса средствами дивизионного оркестра.