5 ошибок архитектуры модернизма

В чем были неправы Ле Корбюзье и его последователи — объясняем через историю пяти скандальных модернистских проектов.

В начале XX века благодаря стремительному развитию строительных техноло­гий возникли новые принципы архитектурного проектирования. Отказавшись от традиционного декора и орнамента, архитекторы сосредоточились на текто­нике, функциональности и форме. Казалось, новая архитектура не только изменит города, но и поможет построить новое общество, сделав счастливы­ми тысячи людей. Такая социальная ангажированность и революционный па­фос стали отличительной чертой школ и течений, которые в истории архитек­туры объединяют термином «модернизм».

Модернистов всегда ругали. Сначала сторонники консервативных направле­ний, не верившие, что можно отказаться от наследия классической архитекту­ры. Затем следующее после модернистов поколение архитекторов: после Вто­рой мировой войны они пытались смягчить бескомпромиссный и нравоучи­тельный тон своих учителей. И наконец, архитекторы 1960–70-х годов — к этому времени мир совсем устал от монотонности и однообразия интерна­ционального стиля?
.

Все, во что верили модернисты, подвергалось сомнению: бегство от истории, социальный эксперимент, типовое жилое строительство, самодостаточность железобетонной конструкции, грандиозность градостроительного размаха. Ситуацию усугубило и то, что жизнь в новых районах оказалась не такой счастли­вой, как мечтали их создатели. 15 июля 1972 года, в 15 часов 32 минуты, когда была взорвана первая много­этажка модернистского жилого микрорайона Прютт-Айгоу в американском городе Сент-Луис (см. ниже), американский зодчий и критик Чарльз Дженкс констатировал «смерть новой архитектуры»?

Инструментарий модернизма по-прежнему востребован, так как богат, практичен и убедителен. На примере пяти проектов, оказавшихся наиболее спорными в его наследии, попробуем разобрать, говорят ли ошибки архитекторов-модернистов о смерти их идей или о чем-то еще.



1. «План Вуазен», проект реконструкции центра Па­рижа (1925)

Архитектор: Ле Корбюзье

Проект не реализован


«План Вуазен». Макет делового района Парижа на сигаретной карточке из набора «The World of Tomorrow». Начало XX века
Bridgeman Images / Fotodom


В 1920-е годы европейские архитекторы испытывали страх перед разросшими­ся горо­дами XIX ве­ка. Они казались тесными, погруженными в темноту, в дым фабрик и заводов, запол­ненными гудящим транспортом, с вереницами старых кирпичных домов, про­глатывающих толпы людей. Модернисты мечтали рас­чистить боль­ные, загнивающие кварталы и создать на их месте новые. На Меж­дународном конгрессе современной архи­тек­туры ошибки прошлого решили исправить с помощью функционального зонирования. Его принцип сформули­ровал архитектор Ле Корбюзье: любой город должен быть строго поделен на зоны согласно основным функциям полиса — производство, жилье, отдых и транспортная инфра­струк­тура.

За несколько лет до создания Конгресса Корбюзье представил публике один из самых масштабных своих проектов — план реконструкции центра Парижа. Он был представлен в павильоне газеты «Эспри нуво» на Международной вы­ставке современных декоративных и промышленных искусств, проходившей в Пари­же в 1925 году. Корбюзье подчеркивал, что архитектура и градострои­тельство нового машинного века обязаны подстраиваться под нужды машин и мими­крировать под машины. Поэтому за финансированием он обратился к трем ве­дущим машиностроительным компаниям — «Пежо», «Ситроен» и «Вуа­зен», но согласие дала лишь последняя. Так проект получил название «План Вуазен».

Проектируя «городской организм, отвечающий новым условиям жизни, по­рожденным механизацией», Корбюзье без сожаления прощался со старыми кварталами в центре Парижа, на правом берегу Сены. Расчищенную зону пло­щадью в 240 гектаров он поделил на жилой и деловой центр. По плану новый район представлял собой регулярную сетку прямоугольных кварталов (350–400 метров в длину). Ширина главного сквозного проспекта была 120 метров (на­пример, такова максимальная ширина Ленинградского проспекта), а пересе­кающих его улиц — 50 и 80 метров. Большую часть территории занимали автомо­бильные трассы, стоянки, а также обширные парки. В центре каждого квартала возвышался крестообразный в плане 50-этажный небоскреб. Высотному строи­тельству отводилась теперь та нагрузка, которую раньше несли тысячи жилых и административных исторических зданий. Таким образом Ле Корбюзье пы­тался снять город с земли и перенести в небо.

Однако проект оказался слишком дорогим и имел слишком много противни­ков. Защитники традиционных архитектурных ценностей ставили Ле Корбюзье в вину бескомпромиссный разрыв с традицией и собственной историей. Уни­чтожение прошлого сопровождалось уничтожением всего человеческого, а архи­тектура становилась архитектурой для машин.

После войны идеи функционального зонирования применялись не столь ради­кально, но с тем же пренебрежением к историческому контексту. Лишь в конце 1960-х — начале 1970-х ситуация изменилась. Как писала одна из главных критиков модер­нистского градопланирования американская журналистка и активистка Джейн Джекобс, городам катастрофически стало не хватать хаоса, в кото­ром средо­точием соци­аль­ной жизни скорее станет лавка местного тор­говца или сквот, не­жели специально сплани­ро­ван­ный офисный или досуговый центр.



2. Жилой комплекс «Прютт-Айгоу», Сент-Луис, США (1954–1955)

Архитектор: Минору Ямасаки

Снесен в 1972–1974 годах


Прютт-Айгоу. 1963–1972 годы
U.S. Geological Survey


После войны жилищный вопрос стал главной проблемой европейского, а позже и американского градостроительства. Быстрое восстановление (или увеличе­ние) жилого фонда было возможно только с помощью типового серийного производства, а любое массовое строительство требовало утвержденных норм и стандартов для рас­чета затрат на материалы и трудовые ресурсы. Модер­низм же еще до войны отверг любые виды традиционного фасадного декора или орнамента — что также было очень выгодно экономиче­ски.

Монотонность и однообразие новых жилых кварталов сразу стали предметом обще­ственной критики. Психологи и социологи указывали на то, что условия жизни в новых районах по воздействию на здоровье и психику человека едва ли не ху­же, чем условия в душных и тесных старых кварталах, с которыми боро­лись мо­дернисты. Человеку оказалось важно представление о собственном доме как об исключительном месте, гарантирующем безопасность, надеж­ность, вопло­щение собственного «я». «Связь человека с местом и через место с простран­ством заключена в жилище», — писал в 1951 году немецкий философ Мартин Хай­дег­гер. Без уникальных художественных решений, разнообразия город­ского пейзажа и топо­гра­фии кварталов горожане теряли эту важнейшую само­идентификацию.

Жилой комплекс «Прютт-Айгоу» получил свое название в честь героя Второй мировой войны пилота Оливера Прютта и члена конгресса штата Миссури Уильяма Айгоу. В качестве проектировщика было выбрано молодое и амбици­озное архитектурное бюро Минору Ямасаки. Городские власти надеялись, что строительство комплекса поможет расчистить бедные центральные квар­талы и обеспечит социально незащищенные слои населения достойным и ка­чественным жильем. Однако уже через несколько лет после заселения новый микрорайон превратился в неблагополучную и мрачную зону отчуждения. Здесь оставались жить лишь самые маргинальные семьи. Квартиросъемщики были не способны платить за коммунальные услуги, и вскоре городские службы пере­стали обслуживать комплекс. Мусор не вывозился, лифты были сломаны, полиция не приезжала на вызовы. В Прютт-Айгоу переместилось 75 % всего наркотрафика Сент-Луиса. Вечером невозможно было выйти не только во двор — опасно было появляться на лестничной площадке.

Разбирая корни мифа о гибели Прютт-Айгоу, историк архитектуры Катарина Бристоль пыталась доказать, что трагедия была спровоцирована не столько архитектурой, сколько обстоятельствами строительства этого микрорайона. Бюджет на проект постоянно сокращался. Первоначально Ямасаки заплани­ровал комбинации из высотных и малоэтажных зданий. Но чтобы увеличить число квартир, было принято решение построить 33 одинаковых 11-этажных здания. Квартплата в комплексе была достаточно большой: содержать много­этажные дома было дорого. Раздельное проживание белого населения и аф­роамериканцев — изначально планировалось, что комплекс будет разделен на две части, — было отменено, но это привело только к большей сегрегации: большинство белых квартиросъемщи­ков переехали в другие кварталы. Часть запланированных зеленых зон и дет­ских площадок так и не была устроена. В целях экономии архитекторы предло­жили использовать лифты, останав­ливающиеся не на каждом этаже, — жители были вынуждены спускаться и подниматься в длинные стеклянные переходы, чтобы дойти до квартиры или общественных хозяйственных блоков (совмест­ные подвалы, хранилища для велосипедов, прачечные). Постоянные нападения и грабежи происходили именно здесь. В результате Прютт-Айгоу был рассе­лен, а все дома взорваны.



3. Жилой район Бейлмер, Амстердам, Нидерланды (1966–1972)

Главный архитектор: Зигфрид Нассут

Частично снесен в 1990-х годах, в настоящее время — зона реконструкции


Бейлмер. 1970-е годы
Amsterdam Centre for Architecture


Присоединить к Амстердаму новые территории и построить на них новый жилой район Бейлмер решили в 1960-х. Чтобы получить поддержку местных жителей, мэр города написал открытое письмо, в котором так комментировал состояние столичного жилого фонда: «Задумывались ли вы когда-нибудь о проблемах тех 25 000 семей, кото­рые, даже по самым осторожным оценкам, живут в недопустимых условиях, потому что их дома — это, по сути, трущобы? <…> Знали ли вы, что в старых районах Амстердама около 9000 домов, в кото­рых есть лишь одна комната, где ваши соотечественники живут часто со всей своей семьей? Знали ли вы, что 38 000 жителей Амстердама живут в домах только с двумя комнатами?»?

Бейлмер задумывали как город будущего: просторный, светлый, дружелюбный и комфортный, без гари и копоти. Кварталы, рассчитанные на 110 тысяч жите­лей, по форме напоминали соты. Между жилыми блоками располагались об­ширные зеленые зоны; пеше­ходные дорожки и автомобильные трассы были спроектированы раздельно. Квартиры в корпусах соединяли длинные кори­доры: предполагалось, что это послужит объединению соседей.

Первым жителям дома Бейлмера казались настоящими дворцами — с простор­ными квартирами (по сравнению с их старым жильем в центре), центральным отоплением, отдельными ванными комната­ми. Но очень быстро из новострой­ки будущего, в которой было запрещено селиться семьям с домашними живот­ными, Бейлмер превратился в район с пло­хой репутацией.

Расчет на то, что жители будут самостоятельно орга­ни­зо­вы­вать совместный досуг в многочисленных общественных зонах, не оправдал ожиданий. Длинные неохраняемые коридоры и изолированные пешеходные дорожки создавали усло­вия не для дружеского общения, а для все возраставшей преступности. Ситуа­ция ухудшалась параллельно с изменением нацио­наль­ного состава жителей Бейлмера. В годы реконструкции правительство Нидер­ландов при­глашало рабочих из Тур­ции, Марокко, а после того, как голландские коло­нии в Индо­незии, Су­ринаме и на Арубе обрели независимость, приток имми­гран­тов увеличился еще больше.

Район был изолирован от остального города: не было школ и мага­зи­нов, в центр ходили лишь два автобуса. Численность населения оказалась намного меньше, чем предполагали застройщики, средний возраст — намного выше, уровень благосостояния — ниже. Общественные зоны были обширны, однако в стандартизированных типовых апартаментах жителям все равно не хватало личного пространства. В новых гигантских корпусах была разрушена класси­ческая схема со­сед­ского сообще­ства и тради­ционного домохозяйства.

4 октября 1992 года в Бейлмере потерпел крушение грузовой самолет «Бо­инг?747», дома решили не восстанавливать, а снести, вскоре после этого началась масштабная рекон­струкция района.



4. Жилой комплекс «Робин Гуд Гарденс», Лондон, Великобритания (1969–1972)

Архитекторы: Питер и Элисон Смитсоны


Комплекс «Робин Гуд Гарденс». 2012 год
Getty Images


Жилой комплекс «Робин Гуд Гарденс» в Лондоне — еще один амбициозный социальный проект. С ним связывали радужные надежды и его авторы — архи­текторы Питер и Элисон Смитсоны, и чиновники, и сами жильцы. История «Ро­бин Гуд Гарденс» показывает особенности позднего модернизма, в част­ности одного из его направлений под названием «новый брутализм».

История нового брутализма началась в 1950-е годы, когда несколько молодых архитекторов, назвавших себя «Группа 10» (Team Ten), решили обсудить ошиб­ки своих предшественников. Участникам группы хотелось вернуть город лю­дям. Их увлекали репортажи о жизни и устройстве африканских деревень, при­митивное искусство, детское творчество — словом, все то, что возвращало че­ло­века к естественным отношениям и непо­средственному восприятию жизни.

Сам термин «новый брутализм» происходит от французского словосочетания beton brut — буквально «грубый, необработанный бетон». Бруталисты говорили о необходимости честного использования материалов, правдивого отражения конструкции в структуре здания. Неоштукатуренный серый суровый бетон оказался очень пластичным и эффектным средством, подчеркивающим выра­зительную форму здания и его тектоническую основу. Прием, позаимствован­ный из поздних проектов Ле Корбюзье, стал отличительной особенностью но­вого течения.

В Великобритании лидерами нового брутализма были Питер и Элисон Смит­соны. В 1952 году они обнародовали свой проект «Голден Лейн» («Golden Lane») — концепцию улицы в воздухе (street in the air), активного включения в архитектурный контекст прост­ранст­ва между зданиями, то есть функции, выходящей за пределы архитектурной формы. C помощью улицы в воздухе архитекторы пытались повторить принцип традиционного городского уклада английского пригорода.

В «Робин Гуд Гарденс» широкие коридоры, словно палубы, объединяют квар­тиры, расположенные в длинных жилых корпусах. Комплекс состоит из двух зданий, между ними расположен небольшой рукотворный холм. Квартиры — одноэтажные или двухэтажные, а на каж­дом третьем этаже — широкие бал­коны — зона, придуманная для детских игр и соседского общения.

Однако увлечение тектоническими эффектами превратило здание в монолит­ный зам­кнутый и неприступный объем. В этой суровости, которая архитекто­рам нового брутализма казалась честностью, позже стали видеть только гру­бость. С оконча­нием в Великобритании политики всеобщего благоденствия все заговорили о том, что поздний модернизм нанес непоправимый ущерб английской архи­тектуре: он игнорировал контекст и не принимал во внимание городскую буд­ничную жизнь. В результате демонизации нового брутализма в Великобрита­нии были снесены автобусная станция в Нортгемптоне, жилой комплекс «Хей­гейт Эстейт» в Лондоне, башни «Квин Элизабет Сквер» в Глазго. Судьба многих зданий, в том числе «Робин Гуд Гарденс», до сих пор является предметом дискуссии.



5. Капсульная башня «Накагин», Токио, Япония (1970–1972)

Архитектор: Кисё Курокава


Капсульная башня «Накагин». 2015 год
Rex/Fotodom


Квартира-капсула в башне «Накагин». 2015 год
Rex/Fotodom


Исследователь европейской послевоенной архитектуры Богдан Черкес од­нажды за­метил, что «чем больше трагедия, тем ярче представления о рае». Возможно, огромное количество фантастических урбанистических прожектов 1950–60-х годов как раз свидетельствует о желании как можно скорее попасть в будущее, заслуженное долгими страданиями и многими ошибками. Этот эс­капизм стал отдельным, очень плодотворным направлением архитектурной мысли.

Архитекторы исходили из того, что на смену homo economicus, то есть рядо­вому современному потребителю, должен прийти homo ludens — человек играющий. Новая архитектура должна была не предопределять поступки, а, наоборот, вдохнов­лять жителей города на участие в спонтанных акциях и действиях. Авторы этой идеи, члены французского «Ситуационистского интернационала», рассма­три­вали город как область пересечения разнооб­разных эмоциональных и игро­вых зон. Воображая город, живущий по этим законам, архитекторы сочиняли мегаполисы, в которых все циркулирует в едином ритме, а за любые вспомога­тельные функции отвечают роботы. В большинстве таких проектов город либо приподнят над землей, либо едва соприкасается с ней. Человеку, уже не привязанному к месту работы и не ско­ван­ному социальными обязательствами, остается лишь путешествовать, насла­ждаться, творить.

В городе, лишенном четкого плана и функции, архитектура должна была быть предельно мобильна и трансформируема. Японская теория метаболизма, став­шая популярной в конце 1950-х годов, очень близко подошла к этому прин­ципу разрушающей открытости архитектурного проекта. 13-этажная башня «Накагин» архитектора Кисё Курокавы — среди немногих воплощенных проектов метаболистов. Фактически это два бетонных остова, вокруг которых собрано 140 жилых капсул. По замыслу капсулы изготавливаются на заводе и при необходимости легко заменяются (до сих пор все элементы башни — оригинальные и ни одна капсула не была добавлена к проекту или заменена). Бетонная ячейка размером 4 на 2,5 метра крепится к бетонному остову всего четырьмя болтами. Внутри — минимальная необходимая обстановка: встроен­ный шкаф, крохотная кухня, туалет, душевая, кондиционер.

Вопреки ожиданиям сегодня большая часть капсул занята офисами. Жить в контейнере оказалось не очень удобно, и «Накагин» так и не стал основой для развития города будущего. Гигантское окно-иллюминатор напоминает о том, что, возможно, в мире homo ludens квартира-шаттл действительно была бы востребованна, но в реалиях традиционного мегаполиса стесненность и ас­кетичность скорее стали недостатком. В 2007 году жильцы дома проголо­совали за снос здания, но благодаря активному сопротивлению историков архитек­туры и самого Куракавы было решено ограничиться реконструкцией башни.



Источники

Бодрийяр Ж. Город и ненависть. Логос. №?9. 1997.
Боттон де А. Архитектура счастья. Как обустроить жизненное пространство. М., 2013.
Бэнэм Р. Взгляд на современную архитектуру. Эпоха мастеров. М., 1980.
Гропиус В. Границы архитектуры. М., 1971.
Дебор Г. Общество спектакля. М., 2000.
Джеймисон Ф. Постмодернизм и потребительское общество. Вопросы искусствознания. XI (2). 1997.
Джекобс Д. Закат Америки. Впереди Средневековье. М., 2007.
Дженкс Ч. Язык архитектуры постмодернизма. М., 1985.
Иконников А. В. Архитектура XX века. Утопии и реальность. В 2 т. М., 2001.
Aureli V. The Possibility of an Absolute Architecture. Cambridge, 2011.
Banham R. Megastructure: Urban Futures of the Recent Past. New York, 1976.
Botton de A. The Architecture of Happiness: The Secret Art of Furnishing Your Life. London, 2007.
Bullock N. Living with History: 1914–1964: Rebuilding Europe after the First and Second World Wars and the Role of Preservation. Leuven, 2011.
Debord G. Theorie de la derive. Internationale Situationniste. №?2. 1958.
Habraken J. Palladio’s Children: Essays on Everyday Environment and the Architect. New York, 2005.
Heuvel van den D. Team 10. 1953–1981: In Search of a Utopia of the Present. NAI Uitgevers, 2005.
Jacobs J. The Death and Life of Great American Cities. New York, 1993.
Jameson F. Postmodernism, or, the Cultural Logic of Late Capitalism. Durham, 1991.
Jencks С. Modern Movements in Architecture. Harmondsworth, 1973.
Kawazoe N. Contemporary Japanese Architecture. Tokyo, 1965.
Le Corbusier. Towards a New Architecture (Dover Architecture). Dover Publications, 1985.
Mallgrave H. F. An Introduction to Architectural Theory: 1968 to the Present. John Wiley & Sons, 2011.
Pevsner N. Pioneers of the Modern Movement from William Morris to Walter Gropius. Faber & Faber, 1936.
Smithson P. Conversations With Students: A Space for Our Generation. New York, 2005.
Tafuri M. Architecture and Utopia: Design and Capitalist Development. MIT Press, 1976.
Williams R. The Metropolis and the Emergence of Modernism. R. Williams. Unreal City: Urban Experience in Modern European Literature and Art. Manchester University Press, 1985.
Автор
Ксения Малич
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе