А милость телекамеры
Так ветрена, увы,
Как башня без фундамента,
Как слава без судьбы.
(Вл. Корнилов)
«Папа, закрой глаза и послушай», – сказала мне сидящая перед телевизором 17-летняя дочь. Эффект был впечатляющ. Трудно вообразить обертоны более ненатуральные, более наигранные, более пародийные. Не знаю, какую режиссёрскую школу прошёл «драматург и историк», но все ужимки провинциального актёрства собраны здесь в один благоухающий букет. «Наш государь», – горестно вздыхает телеведущий, роняя чистую монархическую слезу. И ты не веришь ни единому слову, ибо государь (а Царя-освободителя действительно жаль) уж никак не его. Благородное дрожание тембра (интонация анонимной угрозы в голосе диктора, как ещё в советские времена обозначал эти эфирные потуги Бахтин), мерцание очей, протяжные вздохи, деланый «саркастический» смех, аккуратная смена масок, изображающих то праведный гнев, то гражданскую скорбь, – всё это самозабвенное позёрство, некогда приправленное драйвом и куражом, ещё могло занимать раннюю и наивную постсоветскую публику. Ныне «продвинутая» молодёжь (да и не только она) откровенно смеётся. Вообще людям, для которых отечественная история что-нибудь да значит, не очень близок жанр новейшего исторического кликушества. Хотели бы мы, чтобы правду о прошлом наши дети узнавали из уст Жоржа Бенгальского, блистающего разрешёнными в данный момент банальностями (чего стоят «смелые» намёки на сходство Александра II и Горбачёва) и трактующего трагедию в стиле бодрой эстрадной репризы?
В вышедшей ещё в конце 1990-х и, в частности, посвящённой Э. Радзинскому книге «История России в мелкий горошек» авторы пишут, что задача такого рода «монстров фольк-хистори» – это объяснить аудитории, «как мерзко и неправильно вели себя далёкие предки и как надо было им себя вести, чтобы всё было хорошо».
О Радзинском как историке, конечно, говорить не приходится. Вспомним хотя бы печальную историю с названием его книги «Господи, спаси и усмири Россию»: в дневниках Николая II значилось не «усмири», а «умири», что кардинально меняет дело. Автор на голубом глазу пытался уверить публику, что он всего лишь усилил императорскую сентенцию. Очевидно, подобный метод применён и в «Пророке и бесах», где Чаадаев, по уверению автора, попадает в сумасшедший дом (на самом деле он там никогда не был), умерший муж первой жены Достоевского, скромный таможенный чиновник Исаев, превращается в тюремного надзирателя, а лицо, выдавшее петрашевцев, объявляется агентом III отделения (оно было агентом МВД, в чём и заключалась повлиявшая на исход дела острая межведомственная интрига). Впрочем, для истории в мелкий горошек всё это совершенно неважно. Гораздо фундаментальнее собственное историческое открытие автора: «С выстрела в зад началась русская революция». Речь идёт о покушении на Трепова Веры Засулич.
Поразительно, что в телепрограмме, где главным героем как бы является Достоевский, о его присутствии на процессе первой русской террористки и его «приговоре» («Иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз») не сказано ни слова. Ибо это заставило бы автора несколько замедлить свой дилетантский галоп по фактам и именам и хотя бы попытаться по-настоящему вдуматься в болевые вопросы нашей истории и судьбы. Как, например, это делает Игорь Волгин в «Последнем годе Достоевского». И в своих прежних программах Радзинский щедро заимствовал сюжеты его сочинений. Но в «Пророке и бесах» это превзошло всякую меру, все пределы литературного бесстыдства. Дело не только в том, что и процесс петрашевцев, и суд над Засулич, и пароксизмы отечественного террора, и Пушкинский праздник, и 1 марта – всё это уже реконструировано Волгиным буквально по часам (на основе собственных архивных разысканий) и самым тесным образом соотнесено с жизнью автора «Братьев Карамазовых». Не говоря уже о неизвестных доселе обстоятельствах смерти Достоевского и других потаённых аспектах его биографии, которые благодаря усилиям автора «Последнего года», «Колеблясь над бездной», «Пропавшего заговора» и др. стали принадлежностью нашего исторического сознания. Дело в том, что в исполнении Радзинского те же события превращаются во «вселенскую смазь», в кокетливый конферанс, в осетрину даже не второй, а какой-то третьей свежести. Разумеется, можно сделать вид, что ни один зритель Первого канала не только не читал книг, но и не смотрел 12-серийный фильм «Жизнь и смерть Достоевского» Волгина, который трижды демонстрировался на канале «Культура». Но вот вопрос: подадут ли правообладатели (то есть канал «Культура» или сам автор) в суд на великого компилятора (или, если угодно, рейдера), отважно приватизировавшего не только российскую историю, но и посвящённые ей чужие труды? И как отнёсся бы к этому справедливому иску Первый?
Конечно, сравнивать Волгина и Радзинского так же нелепо, как, согласно известной шутке, искать сходство в именовании «государь» и «милостивый государь». Печально другое. Деградация общества зеркально отражается в деградации телевидения, которое, в свою очередь, отечески опекает указанный выше процесс. Такому телевидению не нужны ни личности, ни самостоятельные политические фигуры, ни подлинные интеллигенты, какими, например, были Д. Лихачёв, Ю. Лотман, А. Панченко, Н. Эйдельман, В. Лакшин… Ныне востребованы бойкие шоумены, снижающие уровень разговора до кухни, до лакейской, до плинтуса. Если всё, к чему прикасался легендарный царь Мидас, превращалось в золото, то всё, к чему прикасаются руки наших псевдоисториков, превращается в нечто прямо противоположное. В качестве универсальной жизненной нормы нам пытаются привить методологию «Комеди клаб» – «наслаждение вкусом» (читай: безвкусицей), культ развлечения, социальная функция которого прежде всего – отвлечь. Пошлость, в том числе пошлость историческая, становится образом нашего бытия. Но у пошлого общества нет прошлого. Как, впрочем, и будущего.
А есть ли будущее у телевидения, которое десятилетиями тасует одни и те же лица, давно замылившую глаз касту незаменимых? Чуть пахнуло свежим ветром на Пятом канале, и вот уже в «Суде времени» возникают всё те же Млечин и Сванидзе, люди одного карасса (об этом в прошлом номере «ЛГ» уже писал А. Кондрашов). Можно ли представить такого судью, который при оглушительных результатах национального голосования (86% за то, что Гайдар разрушитель, 14% – созидатель) высказывает своё «личное мнение», разумеется, полностью оправдывающее героя? В любом процессе с участием присяжных (а таковым в данном случае мыслится весь социум) подобный судья был бы немедленно дисквалифицирован и отстранён от работы. Я, конечно, далёк от мысли, что одна из сторон дала арбитру тайную взятку. Но, как известно, нельзя быть судьёй в собственном деле.
По замыслу создателей новой программы Радзинского «Пророк и бесы», всеми атрибутами пророка надлежит, конечно, обладать самому ведущему. Но почему так трудно отрешиться от впечатления, что в литературно-психологическом плане он примыкает, скорее, к славной когорте обличаемых им же метафизических существ? Сеанс магии заканчивается её невольным разоблачением: таковы жестокие законы телеэкрана.
К. ЛЕБЯДКИН
Литературная газета