«Знаете, я уже давно в блюзе»
16 июля 2024 ● Петербургский театральный журнал
О моноспектакле Антона Адасинского «Ракушка с хвостом» на площадке гастрохаба «Фонтанка-69».
А. Адасинский.
Фото — Алиса Фельдблюм.
Алиса Фельдблюм — Алене Ходыковой
Коллега, мы обе с тобой писали в историческом семинаре о театре DEREVO — и для нас это была самая настоящая история. Потом для диплома я перечитывала все существующие газетные, журнальные, какие угодно другие тексты о независимых театральных коллективах. До сих пор почти наизусть помню текст «Что делать, Владимир? Не знаю, Константин» Марины Юрьевны Дмитревской, где она с большой досадой констатировала непринадлежность DEREVO искусству — лишь субкультуре (1989 год!)… «Они производили какие-то неясные телодвижения, изображали мага, мартышку, стучали на барабане…», — без энтузиазма описывала Марина Юрьевна один из их перформансов. Однако даже за такой пренебрежительной интонацией рецензента можно было разглядеть аутентику DEREVO (мастерство МЮ — такая штука!).
Сейчас мы понимаем, что DEREVO — много больше субкультуры, что Антон Адасинский сильно повлиял на сегодняшний неконвенциональный театр (быть может, назвать его Прародитель?).
И честно говоря, я ожидала увидеть что-то радикально-провокативное, дикое, бесшабашное… а было так нежно, интимно, очень-очень понятно (несмотря на сложность нарратива) и вполне себе конвенционально. Это мы, выросшие на байках о коммуналке Понизовского и читающие перед сном манифесты Юхананова, так пресыщены авангардом, или Антон Адасинский стал мягче и лиричнее?
Алена — Алисе
Знаешь, в контексте DEREVO и того Антона Адасинского, творчество которого мы изучали для исторических работ, сейчас мы все же увидели что-то радикальное — радикально другое. Вместо бессловесного физического театра — неостановимый поток слов, вместо тела главный выразительный инструмент — речь, вместо визуального — аудиальное (Адасинский буквально задает «бестелесную» форму действия — радиоэфир). Моноспектакль основан на сборнике Слов Антона Адасинского «Ракушка с хвостом» — «слова орущей детворой, взявшись за руки, набились в книжку», пишет Автор, и на этом вечере мы слышим и видим этот словесный взрыв и вербальный пляс в прошлом немого артиста.
Я согласна с тобой, что это «очень-очень понятное» — в смысле, что здесь даже постоянный мотив двойничества (или точнее — раздвоения, растроения, расчетверения) героя Адасинского — не архетипический (как его же Арлекин — Мефисто), а более «человекообразно» устроенный: есть некий Роберт и некий Марик, они, конечно, отсвечивают какими-то инфернальными отношениями, но все же предстают альтер эго человека (или человека-артиста), а не абстрактного образа.
А. Адасинский.
Фото — Алиса Фельдблюм.
Поздний (если можно так сказать) Антон Адасинский, которого мы увидели, — это звучание, причем, правда, очень лирическое и нежное. В противовес геометрически выверенному немому танцу «деревяшек» — непосредственный, живой и обаятельный монолог, со всеми его шероховатостями, с трепетными лепетаниями застенчивого Марика (гения, поэта, Мышкина — кого захочешь, того услышишь), с насмешливо-ироничными интонациями радиоведущего Роберта, какими-то воспоминаниями, историями, анекдотами, случаями, с пронзительными песнями под электро- и просто гитару. И все это — на фоне застывшего и движущегося закатного Петербурга: мы сидим напротив огромного окна «Фонтанки-69», и время растворяется. Но о времени немножко позже, а сейчас я хотела у тебя спросить: каким ты видишь героя Антона Адасинского, его многочисленные личности и альтер эго, их отношения?
Алиса — Алене
Алена, дело в том, что незадолго до спектакля в гастрохабе «Фонтанка-69» Антон Адасинский приходил в редакцию «ПТЖ». «А я про вас писала в первой главе диплома», — промямлила я. А он с ироническим возмущением воскликнул: «Только в первой?!» Тот час (может, полтора) Антон говорил о самых разных вещах: начиная с пьянки у Гротовского, заканчивая «Голубым огоньком» 1984/1985 с номером Вячеслава Полунина и Леонида Лейкина «Низзя». Так вот Антон Адасинский за этот час успел побывать всеми: Ежи Гротовским, Кадзуо Оно и Тацуми Хидзиката, Леонидом Лейкиным, даже Ноем… Бесконечно меняя маски — вот так обыденно, даже естественно, как само течение жизни, он делался то злым, то веселым, то низким, то высоким… И это просто разговор с незнакомкой из редакции «ПТЖ». Поэтому его моноспектакль был для меня продолжением нашего разговора — но теперь не хаотичным, развивающимся как придется, а концептуально выверенным, подчиненным единству структуры.
Тут Антон вел радиопередачу под псевдонимом «Ричард Львиное Сердце» — о великом художнике Марике (который и картины пишет, и в литературе неплох, и отменный музыкант), — стоя у микрофона и обращаясь куда-то далеко, к вымышленному звукорежиссеру. Вместе с тем Антон был Мариком, сидевшим на столе и разговаривающим со Светланой — журналисткой. Ричард Львиное Сердце пояснил нам, что это чудом сохранившаяся единственная в своем роде запись интервью с Мариком. Сам Марик тем временем страдает (хотя кажется, что страдания тут нет, скорее — удивление) раздвоением личности: в нем будто пробуждается Роберт — полный антипод Марика. Если Марик слаб и сдержан, то Роберт буен и бесстрашен, если Марик вежлив и тактичен, то Роберт груб и прямолинеен. Однако чем дальше шел этот спектакль, тем больше Марик походил на Ричарда, а Ричард на Роберта, а Роберт на Марика. И в конечном счете все трое сливались в одного великого Антона Адасинского, суть спектакля которого — отнюдь не в умении виртуозно менять актерские маски, а в этом страшном и светлом, навсегда ушедшем миге жизни. Вот он есть — а вот его нет. Был Марик — и нет Марика. И даже чудом сохранившаяся запись единственного интервью — симулякр славы.
Для меня отношения между тремя персонажами — фикция. По моим ощущениям, Антон Адасинский будто стоял меж двух зеркал и бесконечно множился сам на себя, пока фоном звучала музыка Баха…
У меня встречный вопрос: песни, которые Антон исполнял, чьи? Марика или Адасинского? И важно ли это?
Алена — Алисе
Для меня это точно песни Антона Адасинского. И именно с песнями у меня есть личное переживание — из жизни, как у тебя. Когда внутри моноспектакля Адасинский начал исполнять песню «Короткая», я попала в какую-то временную воронку, ощутила острый временной сдвиг. В памяти вдруг всплыли очень яркие воспоминания о том, как эту же «Короткую» Антон пел во дворах мастерских на Биржевой линии в 2019 году — внутри его «Города теней» (театральной акции — авторского концерта — экскурсии) на фестивале «Точка доступа». Тогда, летом пятилетней давности, мы путешествовали на автобусе с занавешенными окнами, воспринимая город через поток ленинградских воспоминаний и ощущений нашего гида-Адасинского, останавливались по пути в Анненкирхе, завершали маршрут на Биржевой, где под открытом небом разворачивался пластический перформанс условных «деревяшек» и звучали те самые песни.
Застывшее мгновение: Антон Адасинский, лето, Петербург, «Короткая» песня. Адасинский, как тогда, так и сейчас — в родном городе гость, живущий не здесь, заезжающий на время, как промелькнувшая комета. Его моноспектакль мной воспринимается как автофикциональный музей памяти — герой(и) Адасинского предстает персонажем театрального андеграунда 80–90-х, о котором мы столько читали, живым экспонатом ушедшей эпохи, словно транслятором ее духа — свободного, хулиганского, беспечного, лирически-душевного. Радикально и страшно меняется реальность, в радикально другую Россию раз за разом прилетает комета-Адасинский, но я рада, что мы на один вечер стали свидетелями ее тихого пролета.
Представление Адасинского — и правда ракушка: если приложить ее к уху и прислушаться, то возникнет, может быть, не шум волн, но шум убаюкивающего без/вневременья, бесконечного и вечного, как море.
«Где конец у реки? В море.
Что любовь бережет? Горе.
А дорога какая? Поле.
Кем я стану?..»
Фото — Алиса Фельдблюм.
Алиса Фельдблюм — Алене Ходыковой
Коллега, мы обе с тобой писали в историческом семинаре о театре DEREVO — и для нас это была самая настоящая история. Потом для диплома я перечитывала все существующие газетные, журнальные, какие угодно другие тексты о независимых театральных коллективах. До сих пор почти наизусть помню текст «Что делать, Владимир? Не знаю, Константин» Марины Юрьевны Дмитревской, где она с большой досадой констатировала непринадлежность DEREVO искусству — лишь субкультуре (1989 год!)… «Они производили какие-то неясные телодвижения, изображали мага, мартышку, стучали на барабане…», — без энтузиазма описывала Марина Юрьевна один из их перформансов. Однако даже за такой пренебрежительной интонацией рецензента можно было разглядеть аутентику DEREVO (мастерство МЮ — такая штука!).
Сейчас мы понимаем, что DEREVO — много больше субкультуры, что Антон Адасинский сильно повлиял на сегодняшний неконвенциональный театр (быть может, назвать его Прародитель?).
И честно говоря, я ожидала увидеть что-то радикально-провокативное, дикое, бесшабашное… а было так нежно, интимно, очень-очень понятно (несмотря на сложность нарратива) и вполне себе конвенционально. Это мы, выросшие на байках о коммуналке Понизовского и читающие перед сном манифесты Юхананова, так пресыщены авангардом, или Антон Адасинский стал мягче и лиричнее?
Алена — Алисе
Знаешь, в контексте DEREVO и того Антона Адасинского, творчество которого мы изучали для исторических работ, сейчас мы все же увидели что-то радикальное — радикально другое. Вместо бессловесного физического театра — неостановимый поток слов, вместо тела главный выразительный инструмент — речь, вместо визуального — аудиальное (Адасинский буквально задает «бестелесную» форму действия — радиоэфир). Моноспектакль основан на сборнике Слов Антона Адасинского «Ракушка с хвостом» — «слова орущей детворой, взявшись за руки, набились в книжку», пишет Автор, и на этом вечере мы слышим и видим этот словесный взрыв и вербальный пляс в прошлом немого артиста.
Я согласна с тобой, что это «очень-очень понятное» — в смысле, что здесь даже постоянный мотив двойничества (или точнее — раздвоения, растроения, расчетверения) героя Адасинского — не архетипический (как его же Арлекин — Мефисто), а более «человекообразно» устроенный: есть некий Роберт и некий Марик, они, конечно, отсвечивают какими-то инфернальными отношениями, но все же предстают альтер эго человека (или человека-артиста), а не абстрактного образа.
А. Адасинский.
Фото — Алиса Фельдблюм.
Поздний (если можно так сказать) Антон Адасинский, которого мы увидели, — это звучание, причем, правда, очень лирическое и нежное. В противовес геометрически выверенному немому танцу «деревяшек» — непосредственный, живой и обаятельный монолог, со всеми его шероховатостями, с трепетными лепетаниями застенчивого Марика (гения, поэта, Мышкина — кого захочешь, того услышишь), с насмешливо-ироничными интонациями радиоведущего Роберта, какими-то воспоминаниями, историями, анекдотами, случаями, с пронзительными песнями под электро- и просто гитару. И все это — на фоне застывшего и движущегося закатного Петербурга: мы сидим напротив огромного окна «Фонтанки-69», и время растворяется. Но о времени немножко позже, а сейчас я хотела у тебя спросить: каким ты видишь героя Антона Адасинского, его многочисленные личности и альтер эго, их отношения?
Алиса — Алене
Алена, дело в том, что незадолго до спектакля в гастрохабе «Фонтанка-69» Антон Адасинский приходил в редакцию «ПТЖ». «А я про вас писала в первой главе диплома», — промямлила я. А он с ироническим возмущением воскликнул: «Только в первой?!» Тот час (может, полтора) Антон говорил о самых разных вещах: начиная с пьянки у Гротовского, заканчивая «Голубым огоньком» 1984/1985 с номером Вячеслава Полунина и Леонида Лейкина «Низзя». Так вот Антон Адасинский за этот час успел побывать всеми: Ежи Гротовским, Кадзуо Оно и Тацуми Хидзиката, Леонидом Лейкиным, даже Ноем… Бесконечно меняя маски — вот так обыденно, даже естественно, как само течение жизни, он делался то злым, то веселым, то низким, то высоким… И это просто разговор с незнакомкой из редакции «ПТЖ». Поэтому его моноспектакль был для меня продолжением нашего разговора — но теперь не хаотичным, развивающимся как придется, а концептуально выверенным, подчиненным единству структуры.
Тут Антон вел радиопередачу под псевдонимом «Ричард Львиное Сердце» — о великом художнике Марике (который и картины пишет, и в литературе неплох, и отменный музыкант), — стоя у микрофона и обращаясь куда-то далеко, к вымышленному звукорежиссеру. Вместе с тем Антон был Мариком, сидевшим на столе и разговаривающим со Светланой — журналисткой. Ричард Львиное Сердце пояснил нам, что это чудом сохранившаяся единственная в своем роде запись интервью с Мариком. Сам Марик тем временем страдает (хотя кажется, что страдания тут нет, скорее — удивление) раздвоением личности: в нем будто пробуждается Роберт — полный антипод Марика. Если Марик слаб и сдержан, то Роберт буен и бесстрашен, если Марик вежлив и тактичен, то Роберт груб и прямолинеен. Однако чем дальше шел этот спектакль, тем больше Марик походил на Ричарда, а Ричард на Роберта, а Роберт на Марика. И в конечном счете все трое сливались в одного великого Антона Адасинского, суть спектакля которого — отнюдь не в умении виртуозно менять актерские маски, а в этом страшном и светлом, навсегда ушедшем миге жизни. Вот он есть — а вот его нет. Был Марик — и нет Марика. И даже чудом сохранившаяся запись единственного интервью — симулякр славы.
Для меня отношения между тремя персонажами — фикция. По моим ощущениям, Антон Адасинский будто стоял меж двух зеркал и бесконечно множился сам на себя, пока фоном звучала музыка Баха…
У меня встречный вопрос: песни, которые Антон исполнял, чьи? Марика или Адасинского? И важно ли это?
Алена — Алисе
Для меня это точно песни Антона Адасинского. И именно с песнями у меня есть личное переживание — из жизни, как у тебя. Когда внутри моноспектакля Адасинский начал исполнять песню «Короткая», я попала в какую-то временную воронку, ощутила острый временной сдвиг. В памяти вдруг всплыли очень яркие воспоминания о том, как эту же «Короткую» Антон пел во дворах мастерских на Биржевой линии в 2019 году — внутри его «Города теней» (театральной акции — авторского концерта — экскурсии) на фестивале «Точка доступа». Тогда, летом пятилетней давности, мы путешествовали на автобусе с занавешенными окнами, воспринимая город через поток ленинградских воспоминаний и ощущений нашего гида-Адасинского, останавливались по пути в Анненкирхе, завершали маршрут на Биржевой, где под открытом небом разворачивался пластический перформанс условных «деревяшек» и звучали те самые песни.
Застывшее мгновение: Антон Адасинский, лето, Петербург, «Короткая» песня. Адасинский, как тогда, так и сейчас — в родном городе гость, живущий не здесь, заезжающий на время, как промелькнувшая комета. Его моноспектакль мной воспринимается как автофикциональный музей памяти — герой(и) Адасинского предстает персонажем театрального андеграунда 80–90-х, о котором мы столько читали, живым экспонатом ушедшей эпохи, словно транслятором ее духа — свободного, хулиганского, беспечного, лирически-душевного. Радикально и страшно меняется реальность, в радикально другую Россию раз за разом прилетает комета-Адасинский, но я рада, что мы на один вечер стали свидетелями ее тихого пролета.
Представление Адасинского — и правда ракушка: если приложить ее к уху и прислушаться, то возникнет, может быть, не шум волн, но шум убаюкивающего без/вневременья, бесконечного и вечного, как море.
«Где конец у реки? В море.
Что любовь бережет? Горе.
А дорога какая? Поле.
Кем я стану?..»