Жизнь всего выше

Драма главного героя, красивого, но, как говорят в народе, бедового парня Спиридона Расторгуева рассказана языком символических образов, лирических отступлений, метонимий и метафор. Отказ от уже ставшей традицией реалистической психологической трактовки произведений Шукшина, оказывается важным подспорьем при решении, как некоторых ключевых эпизодов рассказываемой истории, так и всего спектакля в целом, благодаря чему он обретает пронзительное современное звучание.

Выбор жанра – житие – с одной стороны, ирония, ведь персонаж выделяется среди других только привлекательной внешностью и буйным поведением. С другой стороны, в нём происходят изменения, он становится серьёзной, наполненной внутренними противоречиями личностью, утверждая тем самым допустимость и важность жанра житие простого человека. Поэтому, если в сцене самоубийства, происходящей в начале спектакля, предугадывающей и намекающей на исход истории Спиридона, всё выглядит как фарс, то в конце спектакля это, скорее, акт мужества, когда сил влачить существование не осталось. На протяжении спектакля герои «сажают» красные цветы в белое полотно пространства сцены. С красивым лицом красивой жизни не получилось, красивой вышла смерть.

Но жизнь на этом не заканчивается, история не прерывается. Жители деревень, вместе с плакальщицами, отыгрывающими эмоционально вербатимы, продолжают своё застолье. Это другая плоскость спектакля. Обернувшись на словах о кончине Спирьки – «так закончилась жизнь Спиридона Расторгуева на земле» – они возвращаются к своему разговору.

Главный герой в исполнении Ильнура Мусина – не чудаковатый деревенский парень, а осознающий что-то важное для себя в жизни, благодаря возникшей любви, человек, сам представляющий тайну для других людей. Не случайно про него говорит недавно переехавшая с мужем в деревню Ирина Ивановна: «Странный парень». Его «странность» – не только инаковость по отношению ко всем вокруг, но и мистическая, экзистенциальная загадка, своего рода, «вещь в себе». Спиридон Расторгуев производит впечатление на жителей деревни своей красотой, и зачастую, неожиданной добротой, вообще спонтанностью, непредсказуемостью. Но когда в нём зарождается идея убить человека, в последний момент его останавливает осознание непоправимости, бесповоротности смерти. В застольных вербатимах часто рассказывают про убийство, смерть, но сам Спиридон убить не может, потому что для него выход нет выхода в убийстве другого человека.

Раскрывают сложный образ Спиридона, и в целом идею спектакля, эпизоды, где в сознании героя появляется образ матери. В одной из финальных сцен мать заботливо надевает на Спиридона красную шапочку, берёт за руку, герой становится на колени, и вместе с матерью «идёт» вглубь сцены. Тень от них похожа на то, что растрёпанная, сгорбленная женщина ведёт за руку маленького ребёнка. В другом эпизоде, когда у Спиридона разбито в кровь лицо, герой лежит у матери на руках, она вытирает с него капли крови. Мизансцена напоминает образ Пьеты – Богородицы, склонившейся над телом сына божьего. Сцена наполнена величием сострадания материнского сердца и безутешностью материнского горя. И даже когда в других сценах мать заносит над Спиридоном руку, чтобы уже воспитать непутёвого сына, в последний момент её рука замирает, и тут же мягко опускается, ласково и трепетно касаясь головы Спирьки. Мария Васильева, исполнившая роль матери, в нескольких эпизодах оказывается и за столом, среди плакальщиц. Её вербатимы как бы сшивают действие, примиряют две его плоскости.

Трагедия спектакля в том, что не смотря на материнскую, всеобъемлющую, пронизывающую спектакль идею, герой невероятно одинок. И смерть он воспринимает как избавление от безрадостной жизни, из которой он выламывается своей инаковостью, жизни, где он всегда остаётся не понятым, где у него нет права даже на любовь. Жизни, о конце которой горевать будет лишь его несчастная мать. Но возникающая в конце смысловая синкопа – перенаправление зрительского внимания на застолье, продолжающееся вопреки гибели главного персонажа, создаёт ощущение полноты и значимости жизни вообще, в её космосе, в её тяготении в вечность.