NET закрылся спектаклем своего прошлогоднего хедлайнера, который тогда стал открытием для Москвы, — венгерского режиссера Виктора Бодо. В прошлом году бессловесный, невероятно энергичный и изобретательный «Час, когда мы ничего не знали друг о друге» вызвал много восторгов. В этом году Бодо со своей будапештской компанией «Спутник Шиппинг» привез спектакль «Дайсмен» (то есть «человек жребия», от dice — игральная кость) по сорокалетней давности роману-пародии психолога, писателя и авантюриста Люка Рейнхарта. Его герой (сохраняющий имя автора), успешный психиатр и психоаналитик, к 33 годам понимает, что все надоело и надо изменить свою жизнь, а также жизнь своих пациентов и лучший путь для этого — метод игральной кости или жребия. Здоровяк Люк становится проповедником новой теории, он призывает всех освободить инстинкты, ловить опасности и риски, подчиниться собственной агрессии, хамить, насиловать и убивать. И сам с удовольствием и иронией пользуется теми же методами, объявляя, что таким образом человек разрушает свою личность, но зато обретает свободу. Труппа Бодо играет этот сюжет практически на пустой сцене в эксцентричной манере спектакля-плаката, где все персонажи, кроме главного героя, постоянно меняют роли. Своим гротескно-отстраненным способом игры спектакль вызывает в памяти другой венгерский сатирический спектакль, приезжавший в Москву несколько лет назад, — Blackland Арпада Шиллинга (в театре которого Бодо и начинал как актер), но, конечно, «Дайсмен» поверхностнее. В сущности, несмотря на густо матерный перевод (герой не стесняется в выражениях, отпустив себя на волю жребия), новый спектакль Бодо выглядит бодрым коммерческим произведением псевдоинтеллектуального толка и на фестивале «Новый европейский театр» смотрится странновато.
Другого рода разочарование ждало публику на фестивале «Сезон Станиславского», который привез представление московского любимца Алвиса Херманиса, поставленное им в Италии, — «Барышни из Вилко» по роману Ярослава Ивашкевича. Спектакль этот заканчивает свою жизнь, в Москве его сыграли два последних раза, и создавалось ощущение, что из этой очень выразительно задуманной постановки воздух вышел до того, как ее прекратили играть. Да, надо признать, что итальянские актеры намного слабее латышских, с которыми всегда работает Херманис, но еще год назад на фестивалях спектакль шел на ура, медлительный, полный воспоминаний польский роман плавился от итальянского жара. А шесть прекрасных женщин вокруг героя, вернувшегося в усадьбу после пятнадцати лет отсутствия, дышали страстью и томлением. В Москве ничего этого не было, и то, что прежде било публику электрическим током, теперь выглядело затянутостью и заставляло скучать.
Пожалуй, единственной настоящей новостью на фестивале NET был камерный моноспектакль видеохудожника Пьеррика Сорена, одновременно полный впечатляющих визуальных эффектов и пронзительной рефлексии (см.www.mn.ru/culture/20111028/306472620.html). Ответом на него со стороны «Сезона Станиславского» был моноспектакль британца Тима Крауча «Я, Мальволио», где актер (он же режиссер и драматург) выходил к публике тем самым опозоренным камердинером из шекспировской «Двенадцатой ночи», каким этот малосимпатичный герой оставался в финале комедии. Мальволио говорил со зрителями от лица публично униженного гордеца. Он был одет в грязный маскарадный костюм индюка с красной бородой, трясущейся под подбородком, но говорил как несломленный проповедник, поставленный бороться с наступлением всемирного хаоса. Слова его о том, что хаос начинается с мелочей — брошенной бумажки, отложенной на завтра молитвы, безобидного смеха над нелепым человеком, — а потом вырастает до размеров сегодняшнего, гниющего от грязи и заряженного агрессией мира, действительно способны были устыдить. Осмеянный герой был вовсе не глуп, и хотя он вел себя вызывающе по отношению к залу, его решимость повеситься от унижения вызывала острое сочувствие. Но чем дальше, тем более становилось ясным, что этот Мальволио небезопасен. И лишь только он менял индюшачий костюм на сюртучную пару (по ходу требуя у зрителей подать ему одежду или надеть ботинки), высокомерный герой превращался в бескомпромиссного и страшного душителя любой свободы, с каким не дай бог встретиться в жизни.
Как это ни парадоксально, в этом году фестиваль «Сезон Станиславского» не только проходил в то же время, что и NET, но и выглядел во многих отношениях его продолжением. Да, в российском фестивальном ряду NET ценится за внятность и последовательность концепции, именно этот смотр дал имя идее и пониманию нового европейского театра в России, именно здесь мы увидели спектакли многих режиссеров, которые стали лидерами этого самого нового театра в Европе. В «Сезоне Станиславского» такой внятной концепции нет, не очень ясно, какими принципами он руководствуется при выборе спектаклей, и их привязка к имени Станиславского выглядит формальной. (Так же как непонятно, зачем в его программе такое количество московских спектаклей, которые можно посмотреть и так.) Похоже, что во всем, кроме своей верности театру Някрошюса, спектакли которого он ежегодно привозит, у «Сезона Станиславского» нет никаких принципов — он выбирает то, что его организаторам советуют с разных сторон. В этом смысле знаменательно, что его гастрольная программа постепенно все больше кренится в сторону нового европейского театра, хоть и лишена радикальности, которую себе могут позволить только «идейные» фестивальные худруки. И те спектакли, которые значились в программе «Сезона Станиславского» вначале («Трамвай «Желание» Кшиштофа Варликовского и «Волны» Кети Митчелл), но не были привезены из-за финансовых проблем, как и приехавшие постановки — Яна Лауерса, Алвиса Херманиса, Тима Крауча, — независимо от степени удачности явно принадлежат тренду нового европейского театра. Дело которого живет и побеждает.
Дина Годер
Московские новости