Родители отвечают за сложности в отношениях с детьми». Виктория Толстоганова — о спектакле «Это все она»
11 мая 2023 ● СНОБ
18 апреля театральное агентство «Арт-Партнер» выпустило на Новой сцене Театра на Таганке премьеру романтической трагедии «Это все она» с Викторией Толстогановой в главной роли.
Виктория Толстоганова
Фото: Ира Полярная
В спектакле Данила Чащина по пьесе Андрея Иванова всего два героя — мать и сын, переживающие потерю главы семьи и не способные найти общий язык. В поисках диалога со своим ребенком мать заводит в соцсетях профиль от лица девочки-подростка и добавляет сына в друзья. Общение в интернете захватывает обоих, парень влюбляется в незнакомую собеседницу, и неизбежное обнаружение правды приводит к трагедии. «Сноб» поговорил с Викторией о спектакле и работе над ролью
Как вы познакомились с пьесой «Это все она»?
Пьесу мне предложил изучить продюсер Леонид Роберман. Текст показался интересным, но смутила несовременность героини. Например, она не знает, что такое «лайк». Я могу такое представить среди людей возраста моих родителей, но наше поколение прекрасно ориентируется в интернете. Потом я перечитала пьесу и поняла, что современность в ней не главное. Самое важное, что мать и сын не слышат и не понимают друг друга. Они не осознают, что разговором, любовью и открытостью можно достигнуть намного большего, чем утверждением собственной правоты. Моей героине не приходит в голову, что сын может думать иначе, — и в этом зачаток трагедии.
У пьесы Андрея Иванова открытый финал, ее можно по-разному трактовать. В вашем же спектакле показана трагедия: мы встречаем героев, когда они уже прошли точку невозврата. Как вам кажется, у этой ситуации мог быть другой исход?
Вы правы, мать и сын вступают в диалог уже в настолько напряженной стадии отношений. Им нужно сильно постараться, чтобы избежать печальной развязки. Их общение с трудом можно назвать диалогом, вне виртуальной реальности они произносят монологи — это о многом говорит. Мы приняли трагический финал за основу спектакля, но нельзя сказать точно, чем заканчивается история. В эпилоге есть маленький диалог между Тоффи и Вороном — аватарами матери и сына в диджитал-реальности. Почему он появляется? Жива ли мама? Может, она вслед за сыном сиганула из окошка, они разговаривают где-то на небесах и наконец понимают друг друга. Я голосовала за такой финал. Зачем его делать открытым, представляя, что у мамы и сына получится договориться? Возможно, у зрителей получится, у героев уже нет. Это страшный пример того, чем могут закончиться отношения, в которых нет доверия и открытости.
В спектакле настроение персонажей передается через костюмы — вначале мать и сын одеты в серое и черное, а к финалу в их образах появляются яркие цвета. Как ложная надежда на возможность счастливого исхода?
У них внутри происходят изменения, и действительно появляется надежда. Только любовь и понимание, которые возникают в переписке, к сожалению, никак не переносятся в жизнь. Маме кажется, что началось движение в правильном направлении, но она не осознает, что влюбилась в образ собственного сына и обманом портит ему жизнь. Для нее это тоже горе, она отдалась чувству, не понимая его преступности по отношению к самому близкому человеку. А сын оказывается заложником интриги, для него страшный удар — узнать, что всю любовь он потратил на маму. И это не детско-родительская любовь, которая ему ужасно нужна, а первая сильная влюбленность. Под конец складывается ситуация, когда герои ведут себя как два дурачка, не понимают, куда все катится. У них в виртуальной реальности все хорошо: один влюблен, вторая свихнулась. Но все заканчивается, стоит сыну увидеть, что письма его Тоффи отправлены с компьютера матери. И тогда все яркие цвета уже ничего не значат, они меркнут в одну секунду.
Сцена из спектакля «Это все она» / Фото: Александра Дёма
Вы играете сразу две роли: и матери, и девочки-подростка из виртуальной реальности. Когда мама выдает себя за Тоффи, у нее меняются пластика и характер. На какие референсы вы ориентировались и как работали над этой ролью?
Мы искали визуальное решение для переписки героев, чтобы это был не текст в титрах, а особый мир. Прекрасный режиссер по пластике Игорь Шаройко придумал идею, что, находясь в интернет-пространстве, герои перенимают пластику игровых персонажей, но при этом испытывают реальные чувства, которые вкладывают в переписку. Такое наслоение нам показалось очень интересным. Решили, что реакции и эмоции должны отражаться в теле: чувствует живой человек, а реагирует тело персонажа. Мы по 15 минут в день изучали существование персонажей в игре The Sims, репетировали: ходили как симсы, отвечали как они. В какой-то момент пластика была выстроена, но стала уходить внутренняя эмоциональность. А ведь в виртуальной реальности чувства у героев едва ли не тоньше, чем в жизни. В первых сценах еще заметна разница между образами Тоффи и мамы, а ближе к финалу мама растворяется в вымышленном персонаже и становится ближе к сыну. Недаром она признается, что в жизни им не о чем разговаривать, а в интернете они могут трепаться часами. Они способные, слышащие и чувствующие люди, которым не хватает диалога в жизни. В итоге нам удалось, сохраняя пластику, передавать в виртуальном мире реальные эмоции.
Спектакль поднимает проблему поиска языка на нескольких уровнях: это и попытка вернуть близость между родными, и банальная разница в лексиконе взрослых и подростков.
Мы говорили с режиссером о том, что это спектакль о поиске языка между двумя людьми. Есть внешний уровень: мама учится подростковому сленгу у сына и успешно его осваивает. В этом языке нет ничего плохого. Круто, что дети отличаются от тех, кем были их родители в 14 лет. В первую очередь задача родителей — понять, что ребенок — это отдельный человек со своим мнением, и возраст тут ни при чем. Те же самые сложности возникают у мужчины и женщины, когда они заходят в тупик семейных отношений. В кризисные моменты услышать друг друга очень сложно, нужно себя перебороть, но это в человеческих силах. Если же люди считают, что им это непосильно, сформировавшийся ком крика, раздражения, натруженности отношений не тает, а застывает, и пара расходится. Любовь — это труд, как между партнерами, так и между родителями и детьми.
Подростковая речь быстро меняется и устаревает, язык становится паролем, разделяющим на «свой — чужой». С момента написания пьесы прошло уже несколько лет. Адаптировался ли текст под сегодняшний молодежный сленг?
Когда мы начали репетировать, мои дети сказали: «Какой лол-кек, так никто не говорит, это семнадцатый год». Язык подростков устаревает очень быстро. Драматург Андрей Иванов присутствовал на репетициях и вносил коррективы в пьесу, в том числе и по поводу сленга. Но большую часть текста мы решили оставить как есть, потому что все актуальные словечки через месяц снова изменятся. Все-таки мы должны на чем-то остановиться.
Сцена из спектакля «Это все она» / Фото: Александра Дёма
Как реагировали на спектакль ваши дети-подростки?
Мальчики видели спектакль, им понравилось, они что-то поняли на своем уровне. Младший ребенок, которому 12 лет, спросил, любит ли мама своего сына. Старший ответил, что любит, просто сложные отношения. С одной стороны, очень наивный вопрос, но надо же, как легко двенадцатилетний человек, видя подобную ситуацию, может поставить клеймо об отсутствии материнской любви. Если бы он понял, что мама любит, вопросов бы не возникло. Сложно объяснить, что у героини такой способ любить — болезненный, инвалидный. Мне кажется, родители отвечают за сложности в отношениях с детьми. У родителей должны быть душевные силы, и тогда ребенок не станет называться «трудным». Ему же самому трудно, у него возраст становления личности. Переход от малыша к взрослому можно сравнить с проходом над пропастью — важно не сорваться. Если ты родной человек, нужно помогать, а не переключать внимание на свои обиды.
Кажется, будто в этой семье роль взрослого выполнял муж и отец, который умер перед самым началом событий, рассказанных в пьесе, а мама осталась в детском эго-состоянии.
Да, мы это так же формулировали. Похоже, что героиня в отношениях с мужем выполняла роль ребенка, она внутренне не повзрослела — и после его смерти осталась инфантильной. Отец был связующим звеном между женой и сыном: он мог дать любовь, успокоить одну и другого. Этот треугольник разорвался с его смертью. В монологах мать и сын схоже говорят, что он смог бы подобрать для них слова. Они не успели научиться слышать друг друга — это трагедия. Я не хочу всех собак спускать на бедную маму, а сына обелять. Он мог прийти домой и увидеть, что у мамы лицо не кринжовое, а уставшее. В отношениях не может быть виноват один, это работа обоих, нужно быть внимательнее друг к другу.
Сына играют два актера. Я видела спектакль с Денисом Власенко. Ощущается ли смена акцентов, когда вы на сцене с Даней Киселевым?
Денис и Даня очень непохожие артисты, с ними получаются разные спектакли. Меняется энергия — а это очень важно, ведь мы вдвоем на сцене и сильно друг друга чувствуем. Не могу сказать, что с кем-то мне работать легче или тяжелее. Они как два сына, у них разная реакция на события, разные подходы к роли. Герой Дениса более закрытый и ранимый, в игре Дани превалирует открытая энергия.
Ближайшие показы спектакля состоятся 22 мая, 14 июня и 3 июля.
Фото: Ира Полярная
В спектакле Данила Чащина по пьесе Андрея Иванова всего два героя — мать и сын, переживающие потерю главы семьи и не способные найти общий язык. В поисках диалога со своим ребенком мать заводит в соцсетях профиль от лица девочки-подростка и добавляет сына в друзья. Общение в интернете захватывает обоих, парень влюбляется в незнакомую собеседницу, и неизбежное обнаружение правды приводит к трагедии. «Сноб» поговорил с Викторией о спектакле и работе над ролью
Как вы познакомились с пьесой «Это все она»?
Пьесу мне предложил изучить продюсер Леонид Роберман. Текст показался интересным, но смутила несовременность героини. Например, она не знает, что такое «лайк». Я могу такое представить среди людей возраста моих родителей, но наше поколение прекрасно ориентируется в интернете. Потом я перечитала пьесу и поняла, что современность в ней не главное. Самое важное, что мать и сын не слышат и не понимают друг друга. Они не осознают, что разговором, любовью и открытостью можно достигнуть намного большего, чем утверждением собственной правоты. Моей героине не приходит в голову, что сын может думать иначе, — и в этом зачаток трагедии.
У пьесы Андрея Иванова открытый финал, ее можно по-разному трактовать. В вашем же спектакле показана трагедия: мы встречаем героев, когда они уже прошли точку невозврата. Как вам кажется, у этой ситуации мог быть другой исход?
Вы правы, мать и сын вступают в диалог уже в настолько напряженной стадии отношений. Им нужно сильно постараться, чтобы избежать печальной развязки. Их общение с трудом можно назвать диалогом, вне виртуальной реальности они произносят монологи — это о многом говорит. Мы приняли трагический финал за основу спектакля, но нельзя сказать точно, чем заканчивается история. В эпилоге есть маленький диалог между Тоффи и Вороном — аватарами матери и сына в диджитал-реальности. Почему он появляется? Жива ли мама? Может, она вслед за сыном сиганула из окошка, они разговаривают где-то на небесах и наконец понимают друг друга. Я голосовала за такой финал. Зачем его делать открытым, представляя, что у мамы и сына получится договориться? Возможно, у зрителей получится, у героев уже нет. Это страшный пример того, чем могут закончиться отношения, в которых нет доверия и открытости.
В спектакле настроение персонажей передается через костюмы — вначале мать и сын одеты в серое и черное, а к финалу в их образах появляются яркие цвета. Как ложная надежда на возможность счастливого исхода?
У них внутри происходят изменения, и действительно появляется надежда. Только любовь и понимание, которые возникают в переписке, к сожалению, никак не переносятся в жизнь. Маме кажется, что началось движение в правильном направлении, но она не осознает, что влюбилась в образ собственного сына и обманом портит ему жизнь. Для нее это тоже горе, она отдалась чувству, не понимая его преступности по отношению к самому близкому человеку. А сын оказывается заложником интриги, для него страшный удар — узнать, что всю любовь он потратил на маму. И это не детско-родительская любовь, которая ему ужасно нужна, а первая сильная влюбленность. Под конец складывается ситуация, когда герои ведут себя как два дурачка, не понимают, куда все катится. У них в виртуальной реальности все хорошо: один влюблен, вторая свихнулась. Но все заканчивается, стоит сыну увидеть, что письма его Тоффи отправлены с компьютера матери. И тогда все яркие цвета уже ничего не значат, они меркнут в одну секунду.
Сцена из спектакля «Это все она» / Фото: Александра Дёма
Вы играете сразу две роли: и матери, и девочки-подростка из виртуальной реальности. Когда мама выдает себя за Тоффи, у нее меняются пластика и характер. На какие референсы вы ориентировались и как работали над этой ролью?
Мы искали визуальное решение для переписки героев, чтобы это был не текст в титрах, а особый мир. Прекрасный режиссер по пластике Игорь Шаройко придумал идею, что, находясь в интернет-пространстве, герои перенимают пластику игровых персонажей, но при этом испытывают реальные чувства, которые вкладывают в переписку. Такое наслоение нам показалось очень интересным. Решили, что реакции и эмоции должны отражаться в теле: чувствует живой человек, а реагирует тело персонажа. Мы по 15 минут в день изучали существование персонажей в игре The Sims, репетировали: ходили как симсы, отвечали как они. В какой-то момент пластика была выстроена, но стала уходить внутренняя эмоциональность. А ведь в виртуальной реальности чувства у героев едва ли не тоньше, чем в жизни. В первых сценах еще заметна разница между образами Тоффи и мамы, а ближе к финалу мама растворяется в вымышленном персонаже и становится ближе к сыну. Недаром она признается, что в жизни им не о чем разговаривать, а в интернете они могут трепаться часами. Они способные, слышащие и чувствующие люди, которым не хватает диалога в жизни. В итоге нам удалось, сохраняя пластику, передавать в виртуальном мире реальные эмоции.
Спектакль поднимает проблему поиска языка на нескольких уровнях: это и попытка вернуть близость между родными, и банальная разница в лексиконе взрослых и подростков.
Мы говорили с режиссером о том, что это спектакль о поиске языка между двумя людьми. Есть внешний уровень: мама учится подростковому сленгу у сына и успешно его осваивает. В этом языке нет ничего плохого. Круто, что дети отличаются от тех, кем были их родители в 14 лет. В первую очередь задача родителей — понять, что ребенок — это отдельный человек со своим мнением, и возраст тут ни при чем. Те же самые сложности возникают у мужчины и женщины, когда они заходят в тупик семейных отношений. В кризисные моменты услышать друг друга очень сложно, нужно себя перебороть, но это в человеческих силах. Если же люди считают, что им это непосильно, сформировавшийся ком крика, раздражения, натруженности отношений не тает, а застывает, и пара расходится. Любовь — это труд, как между партнерами, так и между родителями и детьми.
Подростковая речь быстро меняется и устаревает, язык становится паролем, разделяющим на «свой — чужой». С момента написания пьесы прошло уже несколько лет. Адаптировался ли текст под сегодняшний молодежный сленг?
Когда мы начали репетировать, мои дети сказали: «Какой лол-кек, так никто не говорит, это семнадцатый год». Язык подростков устаревает очень быстро. Драматург Андрей Иванов присутствовал на репетициях и вносил коррективы в пьесу, в том числе и по поводу сленга. Но большую часть текста мы решили оставить как есть, потому что все актуальные словечки через месяц снова изменятся. Все-таки мы должны на чем-то остановиться.
Сцена из спектакля «Это все она» / Фото: Александра Дёма
Как реагировали на спектакль ваши дети-подростки?
Мальчики видели спектакль, им понравилось, они что-то поняли на своем уровне. Младший ребенок, которому 12 лет, спросил, любит ли мама своего сына. Старший ответил, что любит, просто сложные отношения. С одной стороны, очень наивный вопрос, но надо же, как легко двенадцатилетний человек, видя подобную ситуацию, может поставить клеймо об отсутствии материнской любви. Если бы он понял, что мама любит, вопросов бы не возникло. Сложно объяснить, что у героини такой способ любить — болезненный, инвалидный. Мне кажется, родители отвечают за сложности в отношениях с детьми. У родителей должны быть душевные силы, и тогда ребенок не станет называться «трудным». Ему же самому трудно, у него возраст становления личности. Переход от малыша к взрослому можно сравнить с проходом над пропастью — важно не сорваться. Если ты родной человек, нужно помогать, а не переключать внимание на свои обиды.
Кажется, будто в этой семье роль взрослого выполнял муж и отец, который умер перед самым началом событий, рассказанных в пьесе, а мама осталась в детском эго-состоянии.
Да, мы это так же формулировали. Похоже, что героиня в отношениях с мужем выполняла роль ребенка, она внутренне не повзрослела — и после его смерти осталась инфантильной. Отец был связующим звеном между женой и сыном: он мог дать любовь, успокоить одну и другого. Этот треугольник разорвался с его смертью. В монологах мать и сын схоже говорят, что он смог бы подобрать для них слова. Они не успели научиться слышать друг друга — это трагедия. Я не хочу всех собак спускать на бедную маму, а сына обелять. Он мог прийти домой и увидеть, что у мамы лицо не кринжовое, а уставшее. В отношениях не может быть виноват один, это работа обоих, нужно быть внимательнее друг к другу.
Сына играют два актера. Я видела спектакль с Денисом Власенко. Ощущается ли смена акцентов, когда вы на сцене с Даней Киселевым?
Денис и Даня очень непохожие артисты, с ними получаются разные спектакли. Меняется энергия — а это очень важно, ведь мы вдвоем на сцене и сильно друг друга чувствуем. Не могу сказать, что с кем-то мне работать легче или тяжелее. Они как два сына, у них разная реакция на события, разные подходы к роли. Герой Дениса более закрытый и ранимый, в игре Дани превалирует открытая энергия.
Ближайшие показы спектакля состоятся 22 мая, 14 июня и 3 июля.