Почему сегодня русская классика удается только прибалтийским режиссерам?

Наш колумнист убедилась: куда интереснее заглядывать в глубь человеческой души, чем привнесенному в спектакль политическому сходству.

"Евгений Онегин" в постановке режиссера Римаса Туминаса. ФОТО: Театр Вахтангова

Примерно раз в год я устраиваю себе театральную неделю и смотрю в Москве разные спектакли. Не всегда - самые новые. Просто - хорошие. Или шумные. В прошлом году мы с подружкой были в театре Маяковского на "Талантах и поклонниках". Вообще-то собирались на "Идеального мужа" во МХАТ, полного демократического разудалого задора. Но не срослось. И я, прочитав, что спектакль про таланты идет 3,5 часа, и не видев, к своему стыду, ни одного спектакля Миндаугаса Карбаускиса, приготовилась интеллигентно поскучать. И не скучала ни минуты! Больше того - зал следил за диалогами Островского, боясь пропустить хоть слово. Хотя здесь не приделывали к лацканам богатеньких спонсоров актрис депутатских значков. Не подмигивали в зал, произнося по-сегодняшнему убийственно-точные реплики. Не махали никаким знаменем. Не было нужды.

В этот раз мы посмотрели блестящий спектакль Римаса Туминаса "Онегин" в Вахтангова. И настойчивая подруга, приходя в себя после криков "Браво!" спросила:

- Слушай, как думаешь, почему именно прибалтийские режиссеры так блестяще ставят сейчас русскую классику?

И я задумалась. Может, все дело в прибалтийской обстоятельности? Желании рассказать историю со всеми ее подробностями? В то время как сегодняшние театры несутся вскачь, перепрыгивая через длинные диалоги, как скакуны через препятствия, и радостно приделывают сегодняшние банты к старым платьям, прибалты со своим неторопливым упорством бурят глубокие скважины. Прямо в глубь человеческой души. И заглядывать в эти бездны бывает интереснее, чем чем радоваться привнесенному в классику сиюминутному политическому сходству.

Правда, во время длинного, насыщенного театральными придумками спектакля "Онегин" в Вахтангова я начинала думать: широк Туминас. Надо бы его сузить. Сократить спектакль минут на 20 - чтобы вернуть пушкинскую полетную легкость. А то иногда ты уже все понял - а действие все длится, балерины все танцуют, гости все поют, Таня с генералом ложками варенье все едят и едят..

Но именно в этот момент что-то происходит - и режиссер ударяет тебя в самое сердце. Какой-нибудь удивительно красиво-щемящей деталью: как пылающие белым огнем на ветру странички дневников-стихов Ленского. Или раскачивающейся под снегом каретой-тюремным вагоном для Таниной арестованной и сосланной любви. И ты ахаешь. Смеешься. Или плачешь. И изумленно думаешь: господи, я знаю "Онегина" наизусть! Ну ладно - удивить новыми театральными фокусами. Но чтобы заставить всерьез переживать эту любовную историю? Да как он это делает?

Туминас ставит очень мужской спектакль. Про то, что внутри каждого мужчины, как в матрешке, заложено много сущностей. Он может быть одновременно и циничным мудрецом, и петушино-горделивым молодым щеголем, и зрелым гулякой - ценителем радостей жизни. Он двоится и троится - в актерах, которые его играют, и в отражении огромного гадательного зеркала, туманно мерцающего за сценой. И Татьяне никогда не уловить его в этом зазеркалье, никогда не увидеть истинного лица, потому что у каждого мужчины их много.

А вот влюбленные женщины не меняются. Это удивительный спектакль, где нет торжества Татьяны над Онегиным. В финале он - от имени двух персонажей: циника и щеголя - резонерски нудноватой скороговоркой признается ей в любви.

И вместо гордого ответа - любимого места всех женщин - получает сначала истерический бабский надрывный выговор, чтобы из него рваным кровавым нутром вырвалось заветное: "а счастье было так близко, так возможно!"

Извечное женское - ты все испортил!

Она несчастна, истекает страданием, и ей уже даже не нужно говорить: "я вас люблю, к чему лукавить". И так все ясно. Она всю жизнь будет убиваться по нему ночами. Он отправится путешествовать, прожигать жизнь, удачно женится и иногда не без мазохисткого удовольствия вспомнит романтическую историю.

По Туминасу мужчины всегда будут двоиться, троиться и исчезать в зеркалах. А влюбленные женщины всегда будут страдать. И принимать своего мужчину любым. Даже если он - медведь из страшного сна, с которым Таня щемяще-трогательно кружится в финале под безнадежно-белым снегом.

И боже, как же по-театральному красиво, а иногда - иронично-гротескно -это сделано...

Наталья БАРАБАШ

КП-Ярославль

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе