Народный артист России Анатолий Адоскин — о дружбе с великими, сложном характере Фаины Раневской и святом Юрии Завадском.
Фото: РИА Новости/Владимир Федоренко
Сегодня народный артист РФ Анатолий Адоскин празднует 90-летие. Накануне круглой даты обозреватель «Известий» расспросила патриарха отечественной сцены о многолетней творческой деятельности и отношении к юбилеям.
— Анатолий Михайлович, у вас двойной юбилей: 90-летие и 70 лет на сцене.
— Наверное. Мне так много всего отмечать нужно. Честно говоря, на сцене я оказался гораздо раньше. Впервые я вышел на нее в 1943 году, когда поступил в студию Юрия Завадского при Театре Моссовета. С того момента и считайте. Я подсчетами не занимаюсь. Но по сегодняшний день служу в этом коллективе. Хотя между делом уходил в разные театры.
— Почему вы так преданы Театру Моссовета? Что в нем такого?
— Это удивительный театр. Я побывал и в «Современнике», и в «Ленкоме»... Что делать, я — блудный сын. Уходил, приходил и в конце концов вернулся в родной Театр Моссовета. Его руководитель Юрий Завадский — святой. Он имел удивительную способность подбирать людей. Это очень добрый театр, с человеческим отношением. Для меня это важно. К тому же в нем служили потрясающие артисты.
— Одна из них — Фаина Георгиевна Раневская. Но ее судьба не очень складывалась в Театре Моссовета, не правда ли?
— У нее во всех театрах плохо складывалось. Фаина Георгиевна была и в Маяковке, и в Пушкинском, и в Театре Советской армии. Раневская — совершенно особый человек, явление. Это удивительное создание Божие, грандиозная личность, человек из XVIII века. Может, поэтому и не складывалось.
— Когда находишься рядом с таким человеком, осознаешь масштаб личности? Или это понятно, только когда человек уходит?
— Не осознаешь... Я очень счастливый, потому что ко мне и к моему семейству она почему-то очень хорошо относилась. Мы дружили, и даже больше. Она была мне как духовная, приемная мать. Раневская — сострадающая человеческим судьбам натура, очень сильная. Я не такой мощный человек, как она.
И при этом она не могла муху убить. Говорила: «У нее детки есть». Это вроде забавно, но вот такая она была.
— Почему такой добрый человек не мог найти общий язык с коллективом? Может быть, у нее была завышенная планка требований к себе и к окружающим?
— Сложный человек: и добра была, и очень жестока. Многохарактерная Фаина. Она отличалась абсолютно от всех, была не похожа на артистический мир. Она не жила, как актрисы живут. Никогда у нее не было ни дачи, ни машины. Но Раневская получала самую большую зарплату в театре. Тогда народным артистам СССР платили 4 тыс. рублей. Раневская эти деньги не тратила на себя: тысяча уходила в дом престарелых в Ленинград, другая тысяча — докторам на подарки. Третья — мальчишке, который выгуливал ее собаку. Ну и остальное — себе. На что это похоже? Она вообще не ела нормально. Была вегетарианкой.
— Оттого что в магазинах ничего не было? Или денег не хватало?
— Артистам в специальных магазинах давали заказы. Однажды женщина увидела ее там и спросила: «Почему вы не берете мясо?». Раневская ответила: «Я не ем этого». Мясное в ее доме съедала собака. Ей же отдавалась и черная икра, да и другие деликатесы.
— Вы столько лет верны Театру Моссовета. Но почему же изменили ему с «Современником»? Привлекла фигура Олега Ефремова?
— В Театре Моссовета был такой период, когда Юрия Александровича Завадского — очень гордого человека — вынудили унижаться и ставить жуткие советские пьесы. Я не мог терпеть этого. Поэтому ушел. А так как был очень любопытным, поступил в только что появившийся «Современник». Поработав там несколько лет, ушел к Эфросу в «Ленком». А когда из «Ленкома» выгнали Эфроса, меня в кукольный театр пригласил Сергей Образцов. Завадский узнал, что мне очень плохо, тут же позвонил и сказал: «Немедленно ко мне». Так, сделав кружок по столичным театрам, я вернулся назад.
— Если бы вы пошли к Образцову, были бы там вместе с Зиновием Гердтом.
— Меня как раз и брали на его место. А в кукольном театре я оказался случайно. Пришел подыграть одной артистке отрывок. А Образцов тут же схватился за меня.
— А почему вы ушли от Ефремова?
— Я помню, как должен был сниматься в кино и из-за какой-то ерунды он меня не отпустил. Но не это стало решающим фактором. Ефремов был человек резкий, и порядки в театре установил сложные. Там было свое государство, свой устав. Правил «Современником» так называемый совет — шесть человек, которые руководили театром. Даже зарплаты артистов распределялись самой труппой. А в конце сезона все собирались и коллегиально решали, отчисляют или переводят артиста на следующий год, понижают зарплату или нет. Жесткая такая демократия. Однако на людей, которые там правили, она не распространялась. Это было очень унизительно.
Для меня в «Современнике» была трудная атмосфера. Ребята там были — дай бог. Иногда выпивали, а я не мог терпеть пьянства. Хотя я счастлив, что побывал в этом театре. Меня «Современник» многому научил.
— Жизнь вас сводила со многими легендарными людьми. Как вы подружились с семьей Марины Цветаевой?
— У меня очень счастливая жизнь. Я общался с поразительными людьми. Мой педагог по художественному слову Елизавета Яковлевна была сестрой Сергея Яковлевича Эфрона — мужа Марины Цветаевой. Можно сказать, что я мальчишкой воспитывался в ее доме. После ссылки Аля (Ариадна Эфрон — дочь Марины Цветаевой. — «Известия») приезжала туда, мы общались с ней. Для меня это всё очень близко. А сына Цветаевой Мура (Георгий Эфрон. — «Известия») я провожал на фронт. С войны он так и не вернулся.
Когда Марина Ивановна приехала из Парижа, свои вещи она оставила у Елизаветы Яковлевны. Но там их негде было хранить, и три мешка рукописей, привезенных из Франции, долгие годы лежали у меня в гараже. Потом всё было разобрано и передано в РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства. — «Известия»).
Кстати, как раз сегодня ночью мне приснилась Елизавета Яковлевна Эфрон.
— Хороший сон?
— Да. Она мне приснилась в образе ангела. Будто в своей маленькой комнатке она вся в белом. И такая красивая, как на иконе. Елизавета Яковлевна была красавица. Ученица Вахтангова, потом ушла с Завадским в его студию.
Всю жизнь Елизавета Эфрон прожила в той комнате. Она вела какой-то кружок в Доме ученых, тем зарабатывала на жизнь. Однажды я увидел, что ей приносят какие-то зерна, крупу, банки с консервами. Никак не понимал, кто, зачем. А потом вдруг выяснил, что всё это ей приносили добрые люди, чтобы она пересылала по тюрьмам, где сидели все ее родственники. Елизавета Яковлевна была единственным связующим звеном. Это трагическая страница ее жизни.
— Ваша внешность не подходила к образу «строителя коммунизма». Поэтому чаще вам давали роли интеллигентов, иностранцев или аристократов. А вам самому что хотелось сыграть?
— Трудно сказать. И, честно говоря, о внешности я не думал тогда. Размышлял о ролях — подходят или нет, лежит сердце или нет. Чаще мне доставались характерные роли. Возможно, я бы хотел сыграть Дон Кихота. Но не пришлось. Не мог найти Санчо Пансу.
— Еще вы неплохо смотрелись бы в роли князя Мышкина в «Идиоте» Достоевского.
— Я играл в «Братьях Карамазовых» по Достоевскому, а вот в «Идиоте» — не довелось. Даже не пробовали меня на эту роль. Зато я пробовался на все роли Иннокентия Смоктуновского. Пробовался, а утверждали не меня. Правда, я даже и не знал, что мы с ним претендовали на одну роль. А когда как-то встретились с ним, понял: куда мне? Он произвел на меня сногсшибательное впечатление. Потом мы снимались с ним вместе. И каждый раз я удивлялся масштабу его таланта.
А Иннокентий Михайлович часто соглашался на что-то незначительное, снимался в какой-то ерунде. Я ему даже сказал однажды: «Зачем вам это нужно?» Он ответил: «Толечка, у меня же семья».
— Снимался ради денег?
— Да. А при его даровании этого не надо было делать.
— Ваш учитель Юрий Завадский был женат на Галине Улановой. Вы относили себя к ее поклонникам?
— Скорее наоборот, она была в числе моих поклонниц (смеется). У меня было много телевизионных передач о литературе. Галина Сергеевна каждый раз с наслаждением смотрела их, не пропускала ни одного выпуска. Потом попросила меня сделать о ней программу.
— Как вы отметите свой юбилей?
— Ох, юбилей — это чудовищно. Убежать от этого нельзя. Ну, отметим его тихо, по-семейному.
— А в театре не будет никакого праздника?
— В театре 16 декабря я выйду на сцену в спектакле «Casting/Кастинг». А после меня посадят в кресло, как обезьяну, и начнут говорить то, что полагается на юбилеях. Это мучительно. Мне нужно будет отвечать на это — тоже мучительно.
— Вы человек с чувством юмора. Найдете, что ответить. На одном из вечеров вы даже вышли в балетной пачке и изображали Лебедя.
— Это было в капустнике. Похулиганить решили. Вот это я очень люблю. А речи — не мое. Но думаю, справлюсь.
Справка «Известий»
Анатолий Адоскин с 1943 года обучался в студии Юрия Завадского. В 1948 году поступил в труппу Театра имени Моссовета, где и служит до сих пор. Также работал в «Современнике», «Ленкоме». В общей сложности сыграл около 100 ролей в театре. Создал цикл телепередач о Пушкине и его современниках. Фильмография актера включает такие картины, как «Собака Баскервилей», «Два капитана», «Девчата», «Семь стариков и одна девушка», «Братья Карамазовы».