Колесо Истории

В Театре им. Рубена Симонова перенесли на сцену роман Евгения Замятина «Мы». Так получилось, что полемика, разгоревшаяся вокруг романа и его автора, выплеснулась на страницы «Литературной газеты» именно в 1929-м. Так что появление рецензии на этот спектакль в юбилейном номере отнюдь не случайно.
«МЫ» – НЕ МЫ ЛИ?

Антиутопия – жанр трудноусваиваемый в принципе. Слишком велик соблазн проскользить по поверхности тёмных вод ужаса, испугавшись, так сказать, в шутку, исключительно для повышения уровня адреналина. Мало кто отважится нырнуть с головой в её воды, рискнёт всерьёз поверить, что и он, весь такой счастливый, сытый и благополучный, может, при определённых обстоятельствах, оказаться среди обитающих в сих тёмных глубинах монстров и они заставят его жить так, как угодно им.

Антиутопия в сценическом воплощении воспринимается особенно сложно. И дело тут не только в высокой степени условности самого искусства театра и в уже устоявшейся привычке зрителя искать в нём более развлечение, нежели информацию к размышлению. Можно отложить в сторону книгу, можно остановить в DVD-плеере диск с фильмом: взять тайм-аут и, собравшись с мыслями, снова войти в этот реально-нереальный мир. Спектакль же не остановишь. Можно, конечно, выйти из зала, если станет совсем невмоготу, но вот вопрос: вернёшься ли потом обратно? Мне наверняка возразят: а как же кино? Согласна, из кинозала тоже можно уйти и не вернуться, но что мешает потом, по зрелом размышлении, купить диск с фильмом (см. выше)?

И театр, и режиссёр с его командой сильно рисковали, решив рассказать обитателям XXI века историю, которая могла бы произойти 900 лет тому вперёд. О Едином Государстве, порядок которого отделён от дикости природы великой Зелёной Стеной. О мудром Благодетеле, которого миллионы «нумеров» единогласно переизбирают каждый год. О самих «нумерах», одновременно встающих по утрам, отправляющихся на прогулку исключительно строем, в шеренгу по четыре и занимающихся любовью строго по талонам. О Д-503 (Максим Важов), строителе могучего «Интеграла», предназначенного нести единогосударственную цивилизацию жителям иных планет, неведомо как подхватившем опасную болезнь под названием «душа», отчего в нём начал просыпаться Человек и Мужчина. О его первой возлюбленной, наивной и чистой О-90 (Светлана Богацкая), которая хочет родить ребёнка, несмотря на то, что несоответствие Материнской Норме грозит ей смертью. О его второй возлюбленной, бунтарке I-330 (Виктория Савина), готовой любой ценой пустить под откос весь этот сверхгармоничный мир, в котором все поголовно-принудительно счастливы.

Авторы инсценировки Е. Исаева и Ю. Караван отнеслись к тексту первоисточника с достаточной долей уважения, за что им отдельное спасибо.

Художник Д. Разумов создал город будущего буквально из ничего: лёгкие белые рамы, затянутые прозрачным сверкающим пластиком, чем не стены домов, где каждый должен видеть каждого? А сквозь пластик – стройные колонны «нумеров» в сине-белых юнифах, марширующие с поразительной слаженностью (пластика О. Глушкова). Режиссёр Д. Изместьев разложил историю «нумера», который мог, но так и не стал Человеком, на простые составляющие. Зритель от этого скорее выиграл, чем проиграл. Но многосмысловой, насыщенный аллюзиями текст распался на фрагменты, и спектакль стал похож на кусочно-непрерывную функцию – линия–разрыв–линия.

Но функции – это для критиков и театроведов. Зритель же смеётся много и от души, испытывая восторг от скольжения по волне искрящегося замятинского юмора. До глубин едкого его сарказма добираются немногие. На дно апокалиптического предвидения опускаются единицы. Что ж, люди-человеки, в глубине души мы все немного «нумера», время от времени тихонько вздыхающие о защищённом, гарантированном, предсказуемом мире, где необходимость принимать самостоятельные решения и самим же за них отвечать сведена к минимуму. В финале, дабы поднять настроение зрителя до совсем уж немыслимых высот, на сцену выходит спасённая от ликвидации О с дочуркой на руках. Публика приходит в умиление. Замятинский же финал, где прооперированный, сиречь излеченный от «души», Д-530 присутствует при казни I-330, практически вынесен за скобки.

Однако, как знать, может быть, отсмеявшись и отрадовавшись хеппи-энду, кто-то, собравшись с духом, откроет книгу и рискнёт нырнуть поглубже? Особенно те, кто учился во времена, когда «Мы» в школьной программе по литературе отсутствовали.

НА ДРУГОЙ СТОРОНЕ НУЛЕВОГО УТЁСА

В пантеоне отечественной литературы есть немало фигур, над которыми в разное время и по разным причинам опускался персональный «железный занавес». Для Евгения Замятина занавес «пошёл» в 1929-м, хотя роман «Мы», ставший яблоком идеологического раздора, был написан за восемь лет до этого. И в течение этих восьми лет он несколько раз читал отдельные главы на различных литературных вечерах, но узкие круги широкой писательской общественности негодования не выказывали, даже наоборот. В 24-м роман вышел в Нью-Йорке в английском переводе. В том же году публиковать его в Советской России запретили. Но и только. Чешское издание 27-го года тоже никаких карательных санкций не вызвало. Тучи стали сгущаться лишь, когда вопреки желанию автора отрывки из «Мы» начали печататься в эмигрантском журнале «Воля России», издававшемся в Праге. Дальнейшая история известна.

Гром грянул только в 29-м, и один из залпов был дан как раз на страницах «Литературной газеты». В № 19 была опубликована статья Волина «Недопустимые явления». Он признавал, что среди литераторов «есть люди разных направлений и неодинаково мыслящие», но настаивал, что сотрудничество с эмигрантской прессой для советского писателя недопустимо, а Замятин от этого сотрудничества «нигде не отмежевался». Негодование автора статьи в реалиях той эпохи было вполне объяснимо – кто не с нами, тот против нас. И это была лишь первая ласточка.

В № 21 уже появилась резолюция Исполнительного бюро Федерации объединений советских писателей «Против политического двурушничества и литературного вредительства» с решительным осуждением Евгения Замятина и Бориса Пильняка, опубликовавшего в берлинском издательстве «Петрополис» свой роман «Красное дерево». Вся первая полоса номера была отдана материалам на эту тему. Главной мишенью был, конечно, Борис Пильняк, но и для Замятина пороху не пожалели: «...писатель, продающий своё творчество классовым врагам Советской республики… не является советским писателем».

Брошенный вызов требовал ответа. В открытом письме, опубликованном в «ЛГ» № 25, Евгений Замятин с математической точностью опроверг все выдвинутые против него обвинения и заявил о своём выходе из Всероссийского союза писателей, поскольку «принадлежность к литературной организации, которая хотя бы косвенно принимает участие в преследовании своего сочлена, невозможна для меня…»

Реакция коллег была неоднозначной. Были писатели, которым его доводы показались достаточно убедительными, но большинство составляли иные. В следующем номере был помещён ответ писательских организаций на письмо Замятина, вывод которого был категоричен: ответом своим «он противопоставил себя всей советской общественности», а следовательно, он обязан признать свои ошибки, иначе «будут разорваны последние нити, связывающие его с советской общественностью».

Признания не последовало. На литературной деятельности пришлось поставить крест. Оставались только переводы, дававшие хоть какой-то заработок. Но Замятин был писателем, а не переводчиком. Жизнь становилась для него всё более невыносимой. В июне 1931 года он написал письмо Сталину с просьбой разрешить ему выехать за границу. В 32-м разрешение было получено, и Замятин покинул Россию, чтобы никогда более туда не вернуться. Трагедия столкновения двух правд.

В глазах собратьев по перу, как и свято верящих в правоту дела, которому они служат, так и тех, для кого это был способ просто выжить, он был предателем, вероотступником. Человеку, такова уж его природа, необходимо быть уверенным, что путь, которым он следует, правильный, а ещё лучше – единственно правильный и непременно приведёт его к счастью. Это придаёт сил, вселяет веру в себя, избавляет от тревог, сомнений и душевных терзаний. Наконец, это даёт жизни смысл. И как он должен реагировать, если появляется некто, утверждающий, что будущее, в которое ведёт этот путь, не гарантированно светлое?

А Замятин вовсе не был противником существующего строя. Просто специфика его профессии такова, что он обязан был заранее просчитывать все возможные модели поведения проектируемой им системы в будущем: от этого зависела и судьба корабля, и судьба его команды. Инженер-судостроитель, легко и свободно чувствовавший себя в детерминированном и выверенном до миллиметра пространстве алгебраических формул и геометрических схем, категорически отказывался вписывать свою жизнь в жёсткие схемы, в соответствии с которыми функционировала государственная машина. Он вовсе не собирался наносить ущерб счастью многомиллионного «Мы». Просто ради этого счастья он не собирался приносить в жертву свободу и независимость собственного «Я». История свидетельствует: в масштабах государства подавление чьего-то конкретного «Я» ради блага «Мы» никогда не бывает единичным, исключительным случаем. Рано или поздно это входит в систему, и Замятин не мог не думать о том, к каким последствиям это может привести при определённых условиях. Он задумывал «Мы» как роман-предупреждение, но это тогда мало кто понял и принял.

История движется в пространстве времени по спирали. Каждый оборот – круг в 360 градусов, где нулевой градус он же и триста шестидесятый. Одновременно и нуль, и не нуль. История, совершив круг, приводит странника на противоположный берег Нулевого Утёса, не тот, с которого он отчаливал. Произведение, вычеркнутое из истории русской литературы, как был вычеркнут его автор из истории своей страны, теперь в этой стране считается классикой жанра, ставится в один ряд с «1984» Оруэлла и «Прекрасным новым миром» Хаксли, входит в школьную программу и даже обретает сценическую судьбу. И на всё это Истории потребовалось всего лишь чуть больше семи десятилетий.

Виктория ПЕШКОВА

Литературная газета
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе