Режиссер Клаудия Стависки выступила здесь не только постановщиком, но и сценографом. И можно сказать, что оформление сцены настолько лаконично, что его и вовсе нет. Открытая черная коробка сцены и появляющиеся каждый на свой эпизод скупые, функциональные предметы — кровать, стол, мольберт, две передвижные лестницы. Но смысл этой скупости кроется в национальной природе французского театра, необходимости показать на сцене в первую очередь слово драматурга, уж тем более в день его 200-летнего юбилея.

Оба театра не скрывают, что при работе над спектаклем почувствовали столкновение двух разных театральных культур. Действительно, изысканная академическая французская традиция формально великолепного, отточенного в интонациях, в позах и жестах художественного слова бывает не слишком убедительна на сцене русского психологического театра.

И очень показательна в этом отношении работа Петра Семака в роли кардинала Чибо. Великолепный актер отлично принят зрительным залом, но ведет свою партию на таком градусе невозмутимости, полного формального соответствия с задачами и вместе с тем, похоже, не затрачивая и сотой доли своего актерского мастерства, что можно упрекнуть в личном, ироническом отношении к этой роли. Он будто бы играет всех вместе взятых интриганов в красных мантиях, какие только существовали на советской академической сцене. И корни этого отношения полностью обнажаются в финальной мизансцене шантажа маркизы Чибо (Уршула Малка). Кардинал воздевает над прижатой к стенке маркизой скрюченные руки, разражается оперным смехом, в фонограмме звучит какой-то гром. В МДТ такого давно не видели.

Флорентийские костюмы "Лорензаччо" очень красивы (художник Агостино Кавалька), и, как выяснилось, актерам МДТ свойственно умение отлично носить исторический костюм. Собственно, по части истории замечаний практически нет. Тем более что госпожа Стависки не занята ни исторической реконструкцией событий XVI века, ни возрождением традиций романтической сцены. Тут уж чего стоит хотя бы явленная с кровавым натурализмом сцена убийства Алессандро Медичи (Владимир Селезнев) и подвешиванием его трупа за ноги.

Однако, согласно российской сценической традиции, современный потенциал пьесы Мюссе выглядит все же неиспользованным. Хотя в ней есть и дискуссия о борьбе с нежелательной властью законными способами или путем террора. Именно в этом коренное расхождение старшего Строцци (Александр Завьялов) и Лорензаччо (Данила Козловский). Их дуэт звучит в этом спектакле живо и правдоподобно. Данила Козловский играет своего героя скорее своего рода Тартюфом, одержимым извращенной жаждой личной славы и мести. Свобода Флоренции и развращенность власти его, похоже, не столь уж сильно волнуют. Но ему интересно жить, когда есть интрига. И гибель Лорензаччо здесь мало похожа на жертву на алтарь свободы. Просто ему смертельно скучно.

Романтическая традиция благородного героя под маской в петербургско-лионском "Лорензаччо" оказалась полностью развенчана. Цель никак не может оправдывать средств. Вот в этом, несмотря все формальные различия, "Селестен" с МДТ, похоже, полностью согласны.

ЕЛЕНА ГЕРУСОВА

Коммерсантъ