Его картины хранятся в Третьяковской галерее, Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и других коллекциях. В 2002 году дебютировал в режиссуре — поставил в Театре имени К. C. Станиславского «Гамлета» в неканоническом переводе Осии Сороки. В 2003-м впервые набрал курс сценографов в РАТИ. Его особый театр возник из работ со студентами — студенческую труппу Крымова приютил Анатолий Васильев в своей «Школе драматического искусства». В апреле 2008 года спектакль «Демон. Вид сверху» был награжден «Золотой маской» в номинации «Новация» (вторую «Маску» в той же номинации режиссер получил в 2010-м за «Опус № 7»). После этого Крымов окончательно стал одним из главных наших театральных ньюсмейкеров, а критики заговорили о новом виде театра — театре художника. Однако самомуКрымову эти определения не слишком нравятся. Он вообще не любит шаблонов и привычных рамок. Его спектакли в них и не вмещаются. Среди его последних работ: «Опус № 7» — о холокосте и травле Шостаковича, таинственная и, похоже, очень личная «Смерть жирафа» и «Тарарабумбия» — грандиозное шествие героев пьес Чехова. А также спектакль «В Париже» по рассказу Ивана Бунина, в котором белогвардейского офицера играет Михаил Барышников. Согласно воле последнего этот спектакль, сделанный в Европе, не будет гастролировать в России.
Сейчас Крымов выпускает свой, пожалуй, самый рискованный проект — постановку с подзаголовком «Уроки русской литературы». В ней одиозные советские пьесы, в частности «Кремлевские куранты» Погодина и «Оптимистическая трагедия» Вишневского, перемешаны с пьесами оттепельной поры вроде «В поисках радости» Виктора Розова, а ко всему этому добавлены сцены из пушкинского «Бориса Годунова».
Накануне премьеры режиссер рассказал «Эксперту», зачем он решил соединить все это вместе, чему учит русская литература и с чего, по его мнению, надо начинать реформу российского театра.
— Вы несколько раз меняли название своего спектакля: «Кремлевские куранты», «Ленинские Горки», «Горки-2», потом «Горки-9». А теперь на афише написано «Горки-10».
— Горки-10 еще недавно были крайним поселком на Рублево-Успенском шоссе. Хотя, может, сейчас есть уже и Горки-11. Все эти цифры вызывают странное чувство, будто происходит клонирование. По-настоящему мой спектакль называется «Уроки русской литературы» — кроме пьес советских авторов там есть монолог из пушкинского «Бориса Годунова» — наставление сыну о том, как надо править.
— Это будет пародия?
— Никаких пародий!
— Не могу представить, как можно сегодня всерьез ставить погодинские «Куранты».
— Надеюсь, зрители поймут это, посмотрев спектакль.
— Хорошо, а зачем вам понадобились «А зори здесь тихие»?
— Нужно было как-то подчеркнуть это сочетание бесчеловечности и человечности, вампиризма и нежности — так бы мне хотелось, а что выйдет в результате, пока не знаю. Стиль получается странноватый. Я не очень разбираюсь в терминах, но мои актеры говорят: трэш. В общем, слегка тарантиниевато — в смысле по направлению к Тарантино.
— Театр сегодня спешит отреагировать на то, что происходит в обществе. Андрей Могучий недавно выпустил
в Театре наций свой Circo Ambulante, в Театре.doc вот-вот выйдет спектакль «БерлусПутин». Жанр обеих постановок — фарс, политическая сатира. Вы встали в этот ряд?
— У меня в спектакле есть Ленин, Дзержинский, Крупская. И я все время думаю, как не скатиться в пошлость: это ведь про Путина сейчас нельзя, а про Ленина-то можно. С другой стороны, что-то мне подсказывает, что диктатора можно изображать очень остро — как Чаплин Гитлера. Хотя жена и ругает, что я связался с дьявольщиной. Не думаю, что она права, — на самом деле, я ведь не занимаюсь политическим театром, в моем спектакле мог появиться любой диктатор — не Ленин, так Александр Македонский. Просто Ленин и вся эта история, скажем, кресло, в котором он сидел, позируя для картины Бродского, знакома мне по запаху. Знаете, сейчас один француз отреставрировал на Лазурном Берегу дом античного грека Кириллоса. Я был там и представлял, что на такой же оттоманке, наверное, спал цезарь, для которого убить было еще легче, чем для Ленина и Дзержинского. Но я не знаю фабрики, на которой делали эту оттоманку, мне не знаком ее запах. Видите вон то большое кресло? Оно для меня почти ленинское: во-первых, похоже по форме, а во-вторых, его владелец, первый муж моей бабушки, был крупным чекистом (он, правда, потом от бабушки ушел) — на задней лапке кресла до сих пор написано «ВКП(б)», хотя оно было много раз перетянуто. И вот то, что Ленин сидел в таком же кресле, в котором вдобавок есть что-то чеховское, — про Грецию не знаю, а это чувствую. Вообще, в нашей истории все как-то удивительно связано: знаете, что отец Дзержинского преподавал Чехову математику?
— Я была в таганрогской гимназии — видела контрольные работы, проверенные Эдмундом Дзержинским.
— А как убили Фанни Каплан, знаете? Комендант Кремля расстрелял ее под окнами ленинского кабинета. Поэт Демьян Бедный, живший в Кремле, напросился в свидетели. Каплан застрелили, заткнули в бочку из-под дождевой воды и стали жечь. Демьяна начало тошнить, он упал в обморок. Комендант сказал: «Ах ты, сука интеллигентская: напросился, а нервишки ни к черту!» Короче, в нашей истории что ни копнешь, вылезает жуть, причем достаточно кнопку нажать в интернете. А какая биография у Каплан: она ведь красавица, у нее был роман с одним из братьев Ленина… Когда я всего этого начитался, то предложил Маше Трегубовой (художница, выпускница курса Крымова) сделать так: открывается занавес, а там — кабинет Ленина, и сидит Ленин. Почему-то мне кажется, что это можно сделать — пройти по этому канату, не свалившись ни вправо, ни влево.
— Получается лениниана в стиле Хармса.
— Ну да. И все это наша биография. Или уроки русской литературы. В ней ведь есть и нежность, и абсурдная жестокость «Оптимистической трагедии», и страшная философия Годунова — монолог Пушкиным написан колоссальный, только Борис адресует его семилетнему ребенку, потому что преемников нет. Ужасно пошлые вещи он говорит: иностранцам улыбайся, а с церковью — осторожней. Ты вот сейчас вступаешь на трон — я должен был казнить, а ты ослабь, из рук не выпуская, а потом затягивай потихоньку...
— Здесь вы вступаете на территорию своего отца — многие помнят фильм Анатолия Эфроса «Борис Годунов».
— Нет, что вы, монолог Бориса у нас — маленький эпизод в большом спектакле. Я не претендую на чужую территорию, тем более на папину. Хотя Николая Волкова, сыгравшего у него Бориса, вспоминаю часто. Это был великий актер! Для Бориса он нашел фантастические интонации: соединение нежности и иезуитства.
Репетиция нового спектакля в разгаре
— Когда к вам приходит актер, как вы определяете, сможете ли с ним работать?
— По лицу. Но я мало кого приглашаю, никогда не беру людей впрок, только для конкретного спектакля — у нас ведь своя маленькая группка в «Школе драматического искусства». Знаете, как определить, мой артист или нет: мой не ждет, пока ему что-то скажут, — он сам что-то предлагает. Вот Маша Смольникова (актриса, недавняя выпускница курса Крымова и Каменьковича. — «Эксперт») на нервной репетиции, когда все не клеилось, вдруг заявляет: у меня есть предложение. Я думаю: «Черт тебя дернул делать его сейчас!» Но она говорит, я понимаю, что предложение хорошее, и я тут же все меняю. Не верьте, когда говорят, что я все делаю сам, — каждый из них может изменить все!
— У вас в театре висит оберег с надписью «От злых театральных критиков». Неужели от нас действительно нужен оберег?
— Оберег мне подарила выпускница моего прошлого курса. Если честно, он нужен и от злых, и от добрых, чтобы не зависеть ни от чьего мнения. Буддисты говорят: не расстраивайся ни от чего, но и не радуйся. Реагировать нужно ровно: поняли — хорошо, не поняли — тоже хорошо. Но я пока не придумал, откуда брать это спокойствие.
— Сейчас идут яростные споры: надо ли обновлять руководство некоторых московских театров, пребывающих в глубоком застое, или пришло время их закрыть. Вы как думаете?
— Сегодня, если даже тебе не дают ставить в этих театрах-монстрах, можно собрать компанию, сыграть на Винзаводе, и все потянутся. Зачем сейчас требовать чьих-то голов — всем хватит места.
— На содержание этих, как вы говорите, театров-монстров идут деньги налогоплательщиков.
— Одна ракета, которую списывают в ходе учений, стоит больше всех этих театров!
— Но ведь зачастую в театрах идет разворовывание средств...
— Ну да — у нас такая система. Но только в некоторых местах еще и работают. А когда, кроме воровства, ничего не происходит, сразу говорят: «Батюшки, так там же воруют!» Покажите мне, кто не ворует, — это же Россия. Получается как в том анекдоте, когда еврей спрашивает: почему революцию нужно начинать с парикмахерской? Скажите мне, почему нужно начинать с театров?
— А с чего надо начинать?
— С обучения, с грантов — деньги нужно не забирать, а давать. Нужно растить новое поколение. Я вот сейчас в Нью-Йорке встретил двух молодых людей, брата и сестру. Он занимается семиотикой, она художник. Их родители — мои близкие друзья, это известные деятели культуры, они живут здесь. А дети — не хотят! Мы пошли в ресторан, и надо было видеть, как они ведут себя, — это же молодые русские интеллигенты-аристократы! И мне обидно, что они не хотят возвращаться. Ну елы-палы, сделайте, чтобы здесь можно было жить, лечиться, хоронить, ухаживать за престарелыми, а уж после думайте, как наладить театральную жизнь. Зачем начинать перемены с зеркала, какой смысл его менять?! Вот вы сейчас спросили, и я осознал, что это просто пародия: изменим зеркало — оно неправильно нас отражает.
— Проблема в том, что перемен требуют сами обитатели зазеркалья.
— Ну и что, а инициаторами травли Пастернака были сами писатели. Я же не против перемен. Сошлюсь, если можно, на авторитет своего папы. Когда в 1985-м Марк Захаров написал статью о том, что в театре многое нужно менять, папа ему ответил. Он очень уважал Захарова и ко всем новшествам относился хорошо — некондовый был человек. Но в ответной статье он говорит: подождите, нужно менять не форму, а суть! Вот и сейчас нужно менять суть — скажем, систему обучения. Вот почему Анатолий Васильев вернулся, но не преподает?
— Он собирается преподавать — в своей будущей школе на Поварской.
— Так надо ему помочь, причем быстро! Почему не позвать Саймона Макберни (выдающийся английский режиссер, создатель лондонского театра «Дю Комплисите». — «Эксперт»). Вот на что нужно выделять деньги! По всему миру рассеяны такие люди, как Макберни, — собрать их, чтобы они поливали наш театральный огород. Чтобы люди (по крайней мере театральные) не стремились на Запад, а работали здесь. А уж параллельно, если чувствуете, что вот это дерево может произрасти, скажем, только в этом театре, — ну, позовите его престарелого руководителя и объясните, что пришло время…
— А как вы относитесь к переводу артистов на контрактную систему?
— Да никак не отношусь! Назовите эту систему контрактной или какой угодно, но, если мои артисты будут получать больше и не будут смотреть на часы, потому что им надо бежать на съемку, я сочту ее гениальной.
— Они будут получать больше, потому что балласта в театрах станет меньше.
— У Чехова в «Трех сестрах» Наташа хочет выгнать няню, потому что она старая и не может работать, — и сестры против этого восстают. А вот у Станиславского в доме жило много приживалов. К десяти утра им нужно было исчезнуть — начиналась репетиция, а к вечеру они сходились снова. Бюджет Станиславского мог от этого страдать — капитал-то у него отняли, тем не менее он никого не выгонял. Денег в нашей стране много — это видно по рейтингам миллиардеров. Так зачем выгонять актеров, что за советская жестокость? Может, потом это и придется делать, но не с этого же начинать! Это по?шло, как революция.
— Думаете, у России в 1917-м был шанс обойтись без революции?
— Думаю, да, если бы верхушка была чуть умней. То же самое происходит сегодня — иногда кажется, что власти просто провоцируют собственную гибель.
— У вас есть какой-то прогноз развития событий в стране?
— К величайшему сожалению, не очень верю, что все наши демонстрации кончатся добром. Со страхом смотрю, как на них ходят мой сын и жена. Может, я улитка или страус, но я очень хочу покоя. Хочу работать. Хочу «Сон в летнюю ночь» поставить.
— После «Горок» будет Шекспир?
— Это не я выбирал, это англичане — «Роял Шекспир Кампани», но работать я буду на русском, с моими артистами.
— О чем будет спектакль?
— О том, как искусство объединяет людей. Стыдно признаться, я все еще верю, что люди, если показать им что-то хорошее, становятся лучше.
— Есть такой вопрос из анкеты Достоевского: в каком времени вам хотелось бы жить?
— Теоретически я бы хотел оказаться в детстве, с папой и мамой. Но, если с моими теперешними мозгами и знанием будущего, я сойду с ума в течение часа. А если с теми, детскими, тогда в чем кайф?
— Есть спектакли, которые вам бы хотелось показать своим родителям?
— «Смерть жирафа» и «Опус № 7».
— А почему именно эти?
— Они бы поняли, что я имею в виду.
Шендерова Алла
Эксперт Online