Брызги имперского

Владимир Урин: «Хватит нам быть сырьевой страной! В том числе в искусстве. Пусть наши лучшие артисты поют и танцуют дома».

Исполнилось сто дней с момента назначения Владимира Урина генеральным директором Государственного академического Большого театра. Обычно об этом условном сроке вспоминают, когда хотят оценить первые шаги заступившего на важный пост чиновника. Владимир Георгиевич вроде не подпадает под эту категорию. С другой стороны, Большой — наше все. Или почти все. Значит, и его руководитель на особом счету. Пока — стодневном…

— Занятная, смотрю, у вас табличка на столе, Владимир Георгиевич: «Берегите меня — я незаменим!»

— Экспроприировал штуковину у заведующего художественно-производственными мастерскими Театра Станиславского и Немировича-Данченко, где служил до недавнего времени. Использую теперь, чтобы проверить чувство юмора у посетителей. Не все реагируют адекватно, отдельные товарищи начинают поглядывать на меня с опаской. Ну что поделаешь…

— Больше ничего не прихватили с собой из «Стасика»?

— Еще вот дымковскую игрушку. Я ведь родом из Кирова, для меня это память.

— А из творческих кадров кого-нибудь взяли?

— Не брал и не планирую. Конечно, каждый человек волен работать, где ему комфортно, но все надо делать цивилизованно. Если хочешь уйти из труппы, дождись конца сезона, заранее предупреди прежний коллектив, пройди конкурс в новый… Я дал слово не переманивать людей. Зачем разрушать то, что создавал восемнадцать лет? «Стасик», по сути, мой дом…

— Чего же вам не хватало для счастья?

— В общем-то все было в наличии, чувствовал себя вполне счастливым. Подобралась замечательная команда, получился интересный театр… Когда пришел туда, на оперных спектаклях зал нередко заполнялся на четверть, на «Евгения Онегина» школьников пригоняли классами. А сейчас у «Стасика» один из самых высоких, как принято говорить, зрительских показателей в Москве. Я не хотел идти в Большой. Уговаривали. Несколько раз вопрос обсуждался с прежним министром культуры Александром Авдеевым. Категорически отказывался, но потом обстоятельства сложились так, что согласился. Раз сказал да, надо работать.

— Каким аргументом вас убедили?


— Подкупает, когда говорят: кроме тебя, никого нет… А если серьезно, вопрос амбиций и статуса меня не волнует. Вот правда! Раньше это имело значение, глупо отрицать. Хотелось доказать, пробиться. Я ведь вырос в многодетной семье, где был младшим. После войны мама одна воспитывала четверых. По меркам Кирова я сделал головокружительную карьеру, мог бы жить с ощущением, что добился кое-чего на этом свете. В сорок лет такое чувство посещало. Даже в пятьдесят. Но не сегодня. Желание самоутверждаться уже прошло. Остался профессиональный интерес. Хочу проверить, по Сеньке ли шапка. Понимаю масштаб Большого, серьезность стоящих задач, сложность их решения и ответственность, которая ложится. Да, ГАБТ — императорский театр, но он должен быть живым организмом, а не памятником. Если удастся развернуть процесс в нужную сторону, сочту, что справился. Ну а коль не получится, значит, переоценил силы.

— Прежде с вами такое случалось?

— Пожалуй, нет. Был момент поиска профессии, но это другое. Сначала мечтал стать артистом, но на втором курсе актерского факультета Кировского училища искусств понял: не мое. Уже тогда мозги кое-какие имелись. Поехал в Ленинград учиться на режиссера, поступил в Институт театра, музыки и кинематографии.

— То есть вас не выгоняли из училища?

— Сам ушел! Оценки были отличные. А вот в Питере — да, поперли из института. Три года отзанимался у Товстоногова на курсе и… схлопотал двойку за режиссуру. За практический отрывок Георгий Александрович поставил пятерку, а за разбор спектакля — неуд. Так мэтр оценил мой анализ постановки по «Двум товарищам» Владимира Войновича… Пришлось переводиться в Институт культуры имени Крупской. Хотя потом я и театроведческий факультет ГИТИСа окончил. Но до того была служба в армии. После нее пришел в Кировский ТЮЗ и попросился на работу к Алексею Бородину, ныне возглавляющему РАМТ. Был завтруппой, даже пробовал поставить спектакль, думая еще, что я режиссер…

— По наивности.

— Кто знает? Может, что-нибудь и получилось бы. Но через год прежнего директора ТЮЗа забрали на повышение, и Бородин уговорил меня занять вакантное место. В двадцать шесть лет я стал, как говорили, самым молодым в СССР директором театра. В 81-м переехал в Москву, возглавил кабинет детских и кукольных театров ВТО (ныне — СТД). Был секретарем Союза, первым замом Михаила Ульянова, создавал фестиваль «Золотая маска»… В Театр Станиславского меня позвали, я не искал работу. Карьера развивалась поступательно и вполне логично. Большой театр, по сути, четвертое место службы за сорок лет. Летуном меня никак не назовешь.

— Когда шли сюда, представляли, во что ввязываетесь?

— Безусловно. ГАБТ — классическое имперско-советское порождение. Со всеми плюсами и пороками. Но вы должны понимать: есть вопросы, которые я не готов обсуждать в публичном поле. Не в силу повышенной скрытности. Ни к чему выносить внутренние проблемы на широкий суд. До добра это не доведет. Шла бы речь о Театре Станиславского, позволил бы иную степень открытости, но у Большого особый статус, вынуждающий быть осторожным в оценках… Врать не люблю, а сказать не могу. Не имею ни профессионального, ни человеческого права раздавать оценки. Пока…


— Ограничены в пространстве для маневров, Владимир Георгиевич?

— Нет, не так. В действиях я свободен, но должен быть уверенным в их правильности. На закрытых от посторонних глаз встречах с артистами разговор идет предельно откровенный. Когда в оперной труппе стали жаловаться, мол, нагрузка распределена неравномерно, кто-то поет помногу, а другие сидят без ролей, я без обиняков сказал: уравниловки не будет. Театру это противопоказано. Одни исполнители демонстрируют прекрасную форму и готовы тянуть на себе репертуар, а часть артистов уже не справляется. Если раз за разом режиссеры и дирижеры не приглашают в постановки, повод задуматься. Может, не козни врагов всему виной, а снижение требовательности к себе, потеря формы?

— Увольнять будете? Рискуете получить новых Цискаридзе с Волочковой.

— Почему? Есть законные методы, чтобы расстаться с теми, кто не нужен театру, не в силах выполнять обязанности. В чем проблема? Надо лишь делать все цивилизованно. Поэтому ваш пример с Цискаридзе не к месту. Я очень хорошо отношусь к Коле, мы общаемся с ним, встречаемся.

— Николай вернется в труппу?

— На постоянную работу педагогом — нет. По крайней мере, сегодня не вижу для этого оснований.

— Почему?

— В силу многих причин. Коля создал ситуацию, при которой его появление здесь способно обострить обстановку в коллективе. В Большом собрались чрезвычайно амбициозные и талантливые люди. У каждого свой характер, часто — непростой. Помимо профессиональных отношений надо учитывать человеческий фактор, уметь правильно выстраивать диалог с коллегами. Да, в случившемся вина не только Цискаридзе. Но и его тоже.

— Вы встречались по инициативе Николая?

— У него был разговор с министром культуры, после чего Владимир Мединский позвонил и сказал, что надо позволить артисту красиво проститься с публикой и театром, которому он отдал двадцать лет жизни. Я поддержал идею. Так и на Западе принято. Хороший, правильный ритуал. Обсуждали с Колей, как все лучше сделать. Предварительно речь шла о трех спектаклях — «Жизели» в ноябре и двух «Щелкунчиках» 31 декабря и в первых числах января. Но договор так и не был подписан. Николай через прессу заявил, что не хочет более танцевать.

— Потом последовал комментарий Министерства культуры, что Цискаридзе не отказывался от бенефисов в Большом... Прямо не балет, а опера. Мыльная.

— На мой взгляд, точка невозврата пройдена. Тему можно закрывать.

— А как Сергей Филин отнесся к гипотетическому возвращению Николая?


— Почему об этом спрашиваете?

— Потому что весной трижды летал в немецкий Аахен, где после покушения лечился Филин, и примерно представляю, что он думает о бывшем соседе по гримерке…

— Мы все обсудили с Сергеем, он не возражал, более того, одобрил предложение устроить Николаю проводы. Не берусь гадать, какие чувства испытывает Филин к Цискаридзе, но он худрук балета, и этим все сказано. Надеюсь, Сергей извлек урок из случившегося, сделал правильные выводы. Это важно, чтобы двигаться дальше. Не бывает лишь белого и черного, обязательно есть оттенки, полутона. Речь не о преступлении, ему нет оправдания, но раз происшествие имело место, значит, всем надо задуматься о его причинах. Филину и Цискаридзе в том числе… Где-то была допущена ошибка. Можете себе представить, чтобы артист «Ковент-Гардена» созвал пресс-конференцию или пришел в телевизионное ток-шоу для резкой, грубой критики руководства театра? Он на следующий день не работал бы там! Понятие корпоративной этики принято во всем мире. С чем-то не согласен, не можешь молчать? Прекрасно! Никто рот не затыкает. Возьми лист бумаги, напиши заявление об увольнении, а потом созывай прессу и говори, что пожелаешь. Железное правило!

Хочу подчеркнуть: в конфликте, о котором говорим, я не занимаю ничью сторону. В момент, когда в Большом бушевали страсти, меня здесь не было, а оценивать случившееся со стороны неправильно. И вдаваться в детали тех событий не намерен, поскольку предпочитаю не оглядываться, а смотреть вперед.

— В ваших отношениях с Сергеем заноз не осталось?

— Ну как? Конечно, обида была. Филин не слишком хорошо ушел из Театра Станиславского, куда я пригласил его после завершения карьеры танцовщика в Большом. Сергей возглавил балет в «Стасике», успешно работал, а когда позвали сюда худруком, сразу согласился вернуться. Бросил труппу посреди сезона, сделав это резко, быстро. Потом переманивал артистов, что тоже, мягко говоря, не совсем правильно, как-то не по-людски. И это видел не только я, а весь театр…

С другой стороны, это проблема не только Филина. Такая у нас культура отношений. Человека снимают с должности и забывают поблагодарить за работу, другого назначают, не дав времени подумать, осмотреться. Между тем в театрах планы верстаются за полтора-два года. На Западе любой худрук знает, в какой момент уйдет, человек может завершить дела, подготовиться. И сменщик в курсе, когда заступит на пост. Он начинает не с белого листа, как я сейчас. Мне приходится одновременно знакомиться с театром, думать, что делать завтра, и разгребать накопившиеся проблемы.

— С Филиным вы объяснились?

— Тогда, в 2011-м, отношения не выясняли, сор на публику не выносили. Журналисты терзали вопросами, но я повторял фразу, что желаю Сергею удачи. Все! Когда меня назначили гендиректором Большого и Филин узнал новость, думаю, у него был не самый радостный день... Я приезжал к Сергею в Аахен из Лондона, где проходили гастроли ГАБТа, мы откровенно поговорили. Предложил не возвращаться к прошлому, начать строить отношения заново. Он — худрук балета, я — руководитель театра. Прежние обиды забыты, работаем с нуля. Филин согласился.

— А что ему оставалось?

— Понимаете, я за максимальную прозрачность. Важно, чтобы никто не ждал подвоха, не возникало подводных течений, а совместно принятое решение выполнялось обеими сторонами. Увы, в Большом порой говорят одно, думают другое, а делают третье.

— Справедливости ради заметим: не только здесь…

— И в Театре Станиславского это тоже было, но в дозах, практически не мешавших работе.

— Правда, что вы возражали против поездки Филина в Лондон?

— Это так. Привел аргументы, Сергей вроде бы с ними согласился. Но потом передумал и полетел на день в Англию, чтобы встретиться с коллегами, которых не видел несколько месяцев.


— Он предупредил вас, что едет?

— Нет, я узнал по факту.

— И?..

— Абсолютно нормально! Речь ведь не о служебных отношениях, а о личном желании Сергея. Врачи разрешили перелет, билет Филин покупал на свои деньги… Что тут криминального? Да, я не рекомендовал, но сердце артиста не выдержало, он соскучился по ребятам… На работе это никак не отразилось. Еще раз повторю: между нами нет недомолвок. Что было до Большого театра, осталось позади.

— Не чувствуете себя заложником Филина? По понятным причинам вам будет сложно с ним расстаться, даже если обстоятельства того потребуют.

— Ошибаетесь. Да, у Сергея особая ситуация, но священных коров не существует. Если человек не справится с обязанностями, распрощаемся с ним вне зависимости от громкого имени, былых заслуг либо привнесенных обстоятельств. Мы ведь говорим о деле, Большом театре, а не о том, как сохранить отношения. С кем бы то ни было… Раз предупредим, два, а на третий уволим.

— Михаилу Фихтенгольцу, начальнику отдела перспективного творческого планирования, вы указали на дверь без длинных предисловий.

— Это другая история. С Мишей мы расстались мирно, после ухода он давал корректные интервью, за исключением одного, где приписал мне слова, которых я не говорил. Фихтенгольц — профессиональный, талантливый, преданный делу человек с фантастической работоспособностью.

— Здесь должен появиться противительный союз «но»…

— Верно. Увы, у Миши крайне сложный характер, он перессорился почти со всем театром, что вносило напряженность. Честно говоря, даже испугался реакции труппы, когда на сборе по случаю открытия сезона в рабочем порядке сообщил об уходе Фихтенгольца из Большого. Раздался гром аплодисментов. Все же не думал, что люди так воспримут известие. Вторая причина ухода Михаила состоит в том, что не должен отдел планирования определять репертуарную политику театра. Начиная с выбора наименований, приглашения постановочных групп и солистов. Это зона ответственности музыкальных руководителей ГАБТа и его гендиректора. Только так.

— Поэтому вы и задвинули «Мавру» с «Иолантой» куда подальше? Показываете, кто в доме хозяин?

— Мы перенесли эти одноактные оперы на следующий сезон. Остальное по-прежнему в работе. Что касается 2014—2015 годов, да, будут коррективы. Там, где возможно. Все-таки уже подписаны контракты, взяты определенные обязательства… В следующем мае объявим планы сразу на два сезона. В музыкальном театре по-другому нельзя, иначе не удастся получить лучших певцов, дирижеров, режиссеров.

— Говорят, хотите сделать акцент на отечественные кадры? Это уже дало повод для обвинений вас в квасном патриотизме.


— Разве Россия обделена потрясающими оперными голосами и выдающимися танцовщиками? Разве не русские примы и премьеры украшают собой лучшие труппы мира? Хватит нам быть сырьевой страной! В том числе в искусстве. Пусть наши лучшие артисты поют и танцуют дома. Почему-то ведь Ольга Бородина, Анна Нетребко и Хибла Герзмава, супервостребованные на Западе, находят время, чтобы выйти на родные им сцены Мариинки и «Стасика». Так и должно быть! Обвинения в квасном патриотизме тоже не принимаю. Вспомните репертуар Театра Станиславского последних лет: «Сон в летнюю ночь» с Английской национальной оперой, постановки Джона Ноймайера, балеты Начо Дуато, Иржи Килиана, Йормы Эло, которых прежде не видели в России… Конечно, мировой контекст, международное пространство. С другой стороны, не понимаю, почему «Иоланту» должен ставить иностранец? С какой стати первым номером в планах значатся постановки «Роделинды» Генделя с «Манон» Массне, а лишь потом восстановление «Пиковой дамы» сорокалетней давности? Не представляю, чтобы Баварская опера, формируя репертуар, на первое место выносила «Князя Игоря», а не Вагнера или Моцарта. Исключено. Ребята, себя надо уважать! Порой приглашаем средненького западного исполнителя, платим ему огромные деньги, а свои певцы сидят без работы. Повторяю, любой шаг должен быть осмыслен. Когда человек, прилетев на несколько дней, с листа вводится в готовый спектакль, это разрушает существующую постановку — ничего более. Нельзя сыграться за пару репетиций! Вот и ходят артисты по сцене, поют, а единого действия нет…

— Как же вы, Владимир Георгиевич, собираетесь наводить порядок?

— Для начала пересмотрю репертуар. В буквальном смысле. И не по разу. Да, почти все спектакли Большого видел раньше, но теперь предстоит оценить их с позиций генерального директора. Буду знакомиться с теми, кто танцует и поет. Хочу составить мнение о каждом. Когда готовится выпуск и режиссер начинает репетировать в зале, обязательно присутствую на прогонах. Так было в «Стасике», не намерен менять традицию и в Большом. Я должен знать, что на выходе, какой спектакль мы готовим.

— Сидеть предпочитаете в ложе?

— Пока идут репетиции, только в зале. Ряду в седьмом или восьмом. В ложах все-таки надо восседать, а я здесь работаю…

Андрей Ванденко

«Итоги»

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе