Постановка одной из главных русских опер удивила стилистическим решением и, к сожалению, поразила своей актуальностью, прозвучав в новых исторических условиях не только благим перезвоном, но и тревожным предупреждением.
«Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии»
Фото - Михаил Вильчук / предоставлены Государственным академическим Мариинским театром
Создание сказания о гибельной истории и последующем чудесном спасении древнерусского града стало для Римского-Корсакова долгой и трудной работой – от появления замысла оперы до премьеры в Мариинском театре в 1907 году прошло девять лет. «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» в отечественной оперной историографии принято считать этаким «нашим ответом», русским аналогом творений Вагнера. Тем более, что сам автор «Сказания» упоминал немецкого коллегу, представляя свое сочинение — правда, в том ключе, что он-то как раз стремится «идти мимо Вагнера». Возможно, сходство эпичности повествования в «Китеже» с некоторыми вагнеровскими шедеврами и сыграло на руку такой традиции оперных критиков. Но сейчас, спустя почти столетие после первого исполнения оперы, стало абсолютно ясно, что «Сказание» невозможно как-то однозначно классифицировать и встроить в общие лекала. Это сочинение — гордость русской классической музыки и абсолютно мировой шедевр по любым меркам.
Опере судилась тяжелая судьба. «Сказание о граде Китеже» на российской императорской сцене успело дважды появиться в Мариинском и столько же в Большом театре. В первые десятилетия советской власти возникла дискуссия о нежелательности сохранения оперы в репертуаре по причине ее религиозного характера. Мариинский театр в предуведомлении к нынешней постановке цитирует газету «Правда» 1926 года: «Академические оперные театры допустили крупную ошибку, поставив эту оперу… «Китеж» проникнут духом, резко противоречащим всему характеру нашей революционной эпохи. Этот дух настолько глубоко коренится в опере, что вытравить его невозможно…»
Новая история «Сказания» начинается с постановки Кировского театра 1958 года. А в 1994 году режиссер Алексей Степанюк представил свое прочтение оперы на мариинской сцене. Собственно, нынешняя премьера официально поименована новой редакцией той постановки. Но 1994 год это уже совсем другая жизнь — и в истории оперы, и в истории страны.
В Мариинском театре долгое время шел и спектакль, поставленный в 2001 году Дмитрием Черняковым. Как водится у этого по-своему выдающегося режиссера, действие «Китежа» было представлено во вневременном пласте со смешеньем эпох, костюмов и со специфичным толкованием оригинального либретто. Несмотря на всю эту «антиклассику» (а может, именно потому) этот спектакль был удостоен «Золотой маски». И значительной части публики он пришелся по душе.
Вернемся к нынешней премьере. «Китеж»-2022 начинается в умилительной и немного смешной и напыщенной стилистике «сталинских» мультфильмов рубежа сороковых-пятидесятых годов. Те, кто смотрел в детстве «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях», «Аленький цветочек» или «Снегурочку» (разумеется, с музыкой Римского-Корсакова), без труда вообразят себе и лесную чащу, в которой обретается дева Феврония, и поляну, на которой она собирает цветочки и поет, даже лежа. Былинный лес и дикие, но покладистые Февронии звери — видеопроекция, вызывающая самые живые эмоции, настолько картинно выглядят и журавль, и лось, и громадный медведь, созданный с особой визуальной щедростью.
Размашисты, величавы и гиперболичны движения героев. Если поклон — то челом о землю, если крестное знамение — то истовое. О мастерстве постановщиков говорит тот факт, что по ходу развития сюжета кинетическая преувеличенность уже не воспринимается как таковая, не режет глаз, а, напротив, дивно кладется и на музыку, и на действие. А ближе к финалу обретает и вовсе сакральный смысл.
Феврония в исполнении Ирины Чуриловой – вовсе не бледная дева из дремучего бора. Напротив, ее героиня – витальная, пышущая здоровьем и статью, экстатически благорасположенная и земле-матери, и ко всякой живой твари, и, кажется, ко всему человечеству. Стремление Февронии-Чуриловой любить всё и вся поначалу кажется граничащим с легкой степенью неадекватности. Но и здесь все в итоге становится на свое место: сказательный образ воспринимается уже как вполне реалистичный. Второй главный герой оперы, бражник Гришка Кутерьма, отдан мариинскому тенору Андрею Попову. Этот не только исполнитель, но и яркий характерный артист вообще очень хорош в ролях обездоленных и неприкаянных героев — здесь в первую очередь вспоминаются такие персонажи из послужного списка Попова, как Юродивый в «Борисе Годунове» и Левша из одноименной оперы Родиона Щедрина. А презираемый всеми Гришка (он же неизменный Гришенька для сердобольной Февронии) — самый фантасмагоричный и темный образ «Китежа». Безуспешную борьбу со злом — вплоть до преображения в саму нечистую силу («Бес их [ягодки] съел… моей душой заел», — отчаянно кричит предатель-пропойца) — Андрей Попов озвучивает не всегда академическим исполнением, щедро используя возможности своего фирменного, несколько режущего тембра. Что ж, похоже, именно этого ожидали завсегдатаи Мариинского театра от своего любимца.
Благостный и одновременно мужественный вокал продемонстрировал Александр Трофимов в партии княжича Всеволода, нареченного Февронии. Зрители с восторгом приняли Светлану Карпову в образе Отрока, а также работу Юлии Сулеймановой и Ирины Ванеевой в небольших, но технически сложных партиях Сирина и Алконоста. Щедрые аплодисменты традиционно достались одному из лидеров мариинской оперной труппы Евгению Никитину, вышедшему в эпизодической роли Гусляра. И очень, очень понравился Максим Даминов, баритон из стажерской группы Мариинского театра, дебютировавший в партии Федора Поярка. Даминову всего 22 года, но эта роль не стала для него каким-то авансом. Образ «темного» воина, ослепленного татарами, артист великолепно отработал и вокально, и драматически.
Если говорить о «внешности» спектакля, за которую наряду с режиссером и сценографом Алексеем Степанюком отвечала художник по костюмам Ирина Чередникова, то необходимо ответить, что именно здесь, в визуальном ряду ярко отобразилась актуальность сюжета «Китежа». Пространство сцены увенчано парными арками, на которых сведущие в церковнославянском языке зрители могут различить текст из Евангелия от Иоанна. Господь — Дверь спасения, и спасется тот, кто внидет в Его град. Это ключ ко всей идеологии спектакля. Малый Китеж пал, захваченный недругами, а значит, предстоит неизбежное падение и Китежу Великому, который до поры ничего не смог противопоставить злобным врагам, кроме отважного воинства. Отважного, но слишком малочисленного. Об этом, а также о суетности и преходящем характере всего материального, возвещает князь Юрий Всеволодович (еще одна из блестящих исполнительских работ в спектакле, на этот раз баса Юрия Воробьева). Образы жителей Малого Китежа решены в теплых, южных тонах всех оттенков красного, бордового, светло-кирпичного цветов. Темные краски присущи татарскому войску. Чудесно спасенный Великий Китеж — это пространство, залитое светом. Сияют драгоценными переливами Алконост и Сирин (стоит сравнить решение этих образов с подходом Дмитрия Чернякова, преобразившего в своей постановке райских птиц в забитых теток колхозной наружности). Все жители Великого Китежа, к которым присоединяются убитый княжич Всеволод и его невеста Феврония, облачены в белые одежды с золотым отливом. Их движения иконописны и тотчас узнаваемы для той части публики, что знакома с церковной традицией. У них на груди сложены руки — так подходят к причастию. Но так же в православной обрядности принято укладывать покойников в гроб. И здесь зритель вправе по-разному истолковать происходящее: то ли ему показывают картину чудесного спасения, то ли мы видим отрадные видения, посещающие обессиленную Февронию, оставленную после побега из плена умирать в лесу ополоумевшим Гришкой. А Гришка — что с ним? Ничем хорошим судьба предателей не заканчивается. «Тебе с плеч голову отрубим: не изменяй родному князю», — отрезвляют предавшего свою родину татарские князья Бурундай и Бедяй. Спасение для Гришки одно, про него в своей грамоте в финале пишет Феврония: «Дай Господь тебе покаяться».
На премьерном показе место за дирижерским пультом занял Валерий Гергиев. Маэстро и его оркестр просто растворили огромный объем Новой сцены Мариинского театра в музыке Римского-Корсакова, а начиная со знаменитой Сечи при Керженце эмоции шли по нарастающей, при помощи хора став в последней картине апофеозом надежды, света и добра. Овация длилась долго, премьеру стоит признать превосходной.