Великая русская литература, как известно, — мощный источник бесконечного вдохновения театральных режиссеров.
Раз за разом находят они в хрестоматийных устоявшихся произведениях все новые и новые смыслы, не прекращают увлекательный творческий поиск, открывают хорошо знакомую классику с неожиданной стороны. В театре им. Ленсовета режиссер Роман Кочержевский остановил свой взгляд на гоголевских «Мертвых душах», предложив свою трактовку известного всем со школьной скамьи текста. Несмотря на то, что спектаклю уже несколько лет, он находится в замечательно бодрой форме.
Итог режиссерского вольного сочинения на заданную тему оказался весьма любопытным. Тут великую и неугасающе-пугающе актуальную поэму разбирают на атомы и препарируют, выводя какие-то новые органические соединения. Результат, может, и не блещет какой-то яркой новизной и не претендует на особую оригинальность, но в себя погружает однозначно. В этой работе, пожалуй, нет цели — есть только путь (просто-таки по каноническим самурайским заветам!). Его проделывает сам Чичиков, к нему подключают и зрителя. Последнему остается подчиниться и присоединиться, отстранение здесь не сработает.
С гоголевским ярким текстом режиссер Кочержевский поступил воистину дерзко и смело: нарезал его на отдельные самобытные сцены, довел представленные характеры и типажи до высокого градуса абсурда, поместил все происходящее в истинно синефильские декорации с явным уважением к мирам Дэвида Линча. Казалось бы, ну и где тут приличествующее почтение к великой классике? Тем не менее, именно такой истинно постмодернистский подход рождает и нужную для точного понимания дистанцию отстранения, и обнаруживает при этом парадоксальную, но органичную связь первоисточника с его интерпретацией. Новые смыслы в содержании подсказываются самой формой, и верно выстроенный баланс не нарушен.
Что же до вереницы столь любопытных типажей, так замечательно описанных в поэме, то здесь эта портретная галерея оживает, расцветает яркими красками. Ни одного проходного персонажа — и у каждого своя характерная манера и отличительная запоминающаяся черта. Зачинщик всей этой суеты с привкусом мошенничества Чичиков здесь — хамелеонного рода маска, переходящее знамя. Чичиковым проявит себя и Ноздрев, и даже супруга Собакевича. А в более-менее оформленной своей ипостаси Павел Иванович будет нездорово худ, истерически бледен и нервически издерган. Рот и руки его не в крови, а в чернилах, но очевидная эта образная параллель считывается моментально, метафора разгадывается немедленно. Творец грязных подлых делишек ваш Чичиков: лукавый бес, прыткий черт, змей-искуситель в чине коллежского советника. Но даже такого его полюбит невинной чистой любовью губернаторская дочка, и будет незаслуженно вовсе романтизировать объект своего чувства. А безмолвным языком театра теней нам покажут, как бедняжка пытается воплотить фантазии наяву (это, пожалуй, одна из самых интересных линий в спектакле). Образ губернаторской дочки поражает и покоряет странным абсурдным сочетанием признаков нимфетки и старой девы в одной особе.
Что же до помещиков — все они по-своему интересны и даже не лишены известного обаяния. А еще у каждого там припрятан хорошенький такой скелет в шкафу. Плюшкин представлен абсолютно невменяемым дементным стариком, которому жить-то осталось всего ничего, а дом заставлен барахлом от одного лишь горького одиночества. Манилов с супругой милы до приторной неприятной сиропности, а вот семью Собакевичей подтачивает изнутри глухое опасное непонимание. Ноздрев живет как дышит и чувствует: нараспашку, наотмашь, навзрыд. Ни грамма словесной фальши, ни единого вычурного жеста напоказ — одни лишь подлинные разрывающие эмоции. Коробочка таит в себе явно недоброе, и как знать, на что способна эта макабрического вида дама. Такую обманешь — после горько пожалеешь. И все равно перехитрили коллективно они старину Чичикова и разве что не распяли в наказание. Но проявили относительное милосердие, отпустив на все четыре стороны навстречу новым азартным приключениям. Спектакль играется в стильных интересных декорациях ностальгического толка: будет и проигрыватель на ножках, и геометрически ориентированная мебель родом из 60-х. Также в этой истории много вспыхивающего света и нервических звуков. Какой-то однозначно дискомфортный мир, локальный филиал ада на Земле, пристанище лицемерной нечисти. Здесь каждое слово и каждый поступок словно бы по умолчанию имеет двойное дно и абсолютно все не то, чем кажется на первый взгляд.
И, само собой, спектакль украшает целая россыпь интересных актерских работ. Александр Новиков успеет побыть и душкой Маниловым, и душнилой-лектором, который рассуждает о причинах смертей крестьян — но везде он спокоен и органичен. Сергей Мигицко продуманно выстраивает из образа Плюшкина хороший такой личный бенефис. Антон Падерин делает своего Ноздрева объемным и многогранным: то ли большим ранимым ребенком, то ли неугомонным непосредственным озорником, то ли человеком природного неуемного азарта. Римма Саркисян интересно решает по-актерски свою Коробочку, представляя сразу несколько ипостасей в рамках одного образа. Виктория Волохова хороша в узнаваемом воплощении губернаторской дочки. И отдельно хочется наблюдать и считывать, как создает образ Чичикова Федор Пшеничный: ловко, точно, в правильном отношении гротескно.
В спектакле Романа Кочержевского весьма талантливо сочинился полноценный насыщенный мир по мотивам и на основе когда-то написанного. Режиссера явно увлекло это конструирование и выведение типажей «один противнее другого». Отчетливый привкус ярко выраженного артхауса, безусловно, ощущается и дает определенные насыщенные эмоции. Но про Русь-тройку (а также прочие важные в своей неугасающей злободневности смыслы) здесь, в общем-то, ни слова. А жаль.