Юбилей как угроза

Московский ГМИИ им. А. С. Пушкина отмечает столетие. По этому случаю музей радует посетителей десятком шедевров из дружественных собраний и пугает своими строительными планами

В 1912 году Музей изящных искусств имени императора Александра III при Императорском Московском университете был впервые открыт для публики


Юбилей ГМИИ им. А. С. Пушкина — это три события. Первое — экспозиция, посвященная истории музея: архивные фотографии, видео и несколько работ, извлеченных из запасников. Второе — выставка «Воображаемый музей», на которой покажут шедевры, предоставленные дружественными музеями со всего света. Третье — приуроченные к юбилею планы реконструкции музея и превращения прилегающей территории в «музейный городок» по проекту Нормана Фостера.

Борьба пафоса со здравым смыслом


Даже более масштабное, чем празднование собственного столетия, событие в музее — проект превращения территории, прилегающей к Волхонке, в музейный городок имени ГМИИ. Проект этот уже не первый год вызывает закономерный ужас у защитников исторической застройки. На это есть все основания, поскольку он предполагает, если говорить кратко, снос нескольких соседних зданий и перепланировку всей территории. Под ГМИИ появится большое подземное пространство, которое объединит разные его корпуса. Цель рациональная — расширить пространства для постоянной экспозиции и выставок, разместить там современный музейный набор, состоящий из конференц-залов, кафе и необъятных музейных магазинов. Цель иррациональная — стать главным феодалом на заповедной территории и войти в число музеев, реконструированных знаменитыми архитекторами. Здесь первое, конечно, наша сугубо местная мода. А второе стало модно с тех самых пор, когда Йо Минг Пей выстроил знаменитые стеклянные пирамиды в большом дворе Лувра.


В свое время Фостер перекрыл двор Британского музея красивым круглым сводом, не потревожив, замечу, при этом соседей и не смяв несколько кварталов вокруг Холборн. Реконструкцию пережили все крупнейшие музеи мира. Кстати сказать, в Берлине главные музеи проживают на своем особом Музейном острове — вот еще один источник идеи «музейного городка». Полным ходом идет реконструкция Рейксмузеума в Амстердаме. Во многих «ползущая» реконструкция — часть повседневной жизни. Сегодня в Музее Виктории и Альберта в Лондоне еще не в каждом крыле инвалид на коляске может подняться на третий этаж и там в туалете перепеленать своего младенца и подогреть для него бутылочку с детским питанием, но дело решительно к тому идет. Причем в данном случае без всякого архитектурного пафоса.


Так что реконструкция для музея — явление естественное: фонды должны увеличиваться, условия хранения должны улучшаться, в гардеробе должно быть место и для пальто, и для людей. Вроде бы последнее само собой разумеется, но только не в случае с гардеробом в главном здании ГМИИ, в котором неудобно абсолютно все — одеваться, раздеваться, приводить себя в порядок, двигаться вдоль него к выходу. Так что пугает не сама реконструкция ГМИИ, а сопряженная с ней нетерпимость к историческому наследию, которая для музея кажется прямо-таки противоестественной. При таком отношении хочешь не хочешь начинаешь тревожиться за чудесное здание Романа Ивановича Клейна — все ли с ним будет в порядке, не загородит ли его фасад что-нибудь стеклянное.

Университетский музей


Когда заходит речь об увеличении экспозиционных площадей Пушкинского музея, уже не у защитников наследия, а просто у здравомыслящих людей возникает вопрос: зачем? Площади под выставки — да, ГМИИ сможет принимать больше выставок из других музеев. Мы, разумеется, «за» обеими руками. Но площади для основной экспозиции?


В запасниках Пушкинского музея залежи шедевров, которым не хватает места в залах? Тогда можно без сожаления убрать оттуда некоторые картины и заменить их теми самыми шедеврами. Но дело, разумеется, не в этом. Пушкинский музей шедеврами не переполнен, и это прекрасно известно.


Его собрание камерное, и эта камерность вытекает из его первоначального предназначения. Иван Владимирович Цветаев создавал его как Музей изящных искусств имени императора Александра III при Московском университете. Это был музей, в котором студенты, будущие историки искусства, знакомились с хрестоматийными шедеврами по копиям прежде, чем они могли позволить себе большие путешествия. Так что главное население музея — это слепки с произведений скульптуры и копии архитектурных фрагментов (как в Греческом зале). К слепкам было добавлено небольшое собрание древностей — весьма локальное, но, имея в виду замысел музея, очень полезное.



Эдуард Мане. Завтрак на траве. Ок. 1863–68

The Samuel Courtauld Trust, The Courtauld Gallery, London


Живопись там появилась при советской власти: тогда любили переформировывать музейные коллекции, чтобы подравнять число шедевров на душу населения в разных городах и между делом что-то продать за границу (особенно перед войной). Так что собрание живописи в Пушкинском фрагментарно и очень неравномерно по качеству. Его гордость — импрессионисты и постимпрессионисты из коллекции Щукина. В его активе Кранах, три Рембрандта, Хальс, маленький и кислый Боттичелли. После Каира, Парижа, Берлина и Вены в Египетском зале хочется плакать. После того же Каира, где экспозиция фаюмского портрета плотностью и размахом напоминает доску почета какого-нибудь крупного предприятия, гмиишный фаюмский портрет выглядит печально. Не так давно одна из так называемых перемещенных ценностей, прятавшаяся в запасниках музея от реституции, переместилась-таки в один из залов. Это «золото Шлимана», вывезенное во время войны из Германии. Оно, конечно, обогатило собрание древностей, но не радикально. Одним словом, коллекция музея не трещит от шедевров. Руководство музея как будто пытается компенсировать скромность собрания строительным размахом и величием Фостера. И совершенно зря. Любим мы этот музей, как говорится, не за это.

Маленькое собрание


Музеи бывают большие и маленькие. Не каждый музей должен быть Лувром, не каждая усадьба (светлой памяти Царицыно) — Версалем. В маленьких музеях нет ничего унизительного. Музей Метрополитен, кстати сказать, тоже не так уж велик, хотя, конечно, побольше нашего. И собрания бывают очень богатые, как, скажем, собрание Фрика в Нью-Йорке — всего пара сотен картин, зато все абсолютные, стопроцентные шедевры. А бывают и не очень. Но в каждом музее есть что-то свое прекрасное. В ГМИИ это импрессионисты и постимпрессионисты, которыми можно гордиться и хвастаться. Осталось только вернуть их в просторные залы здания Клейна. В тех каморках, куда они переехали по соображениям, не поддающимся разумному объяснению, им плохо и тесно. Не одного человека (как искусствоведа, так и любителя) этот экспозиционный маневр поверг в черное отчаяние.


У Пушкинского есть здание Клейна и его восхитительные интерьеры в разных исторических стилях плюс очень качественные немецкие слепки — памятники истории музейного дела. Что бы ни построил Фостер, все равно самым прекрасным в ГМИИ останется Итальянский дворик — в сущности, абсурдное столпотворение копий известнейших ренессансных статуй и западного портала готического собора. Он напоминает (разумеется, не случайно) внутренний двор Барджелло во Флоренции — палаццо, превращенное в музей. Там и хранится теперь подлинный Давид Микеланджело (на площади Синьории туристы тоже видят копию). И ничего, что кондотьеры Коллеони и Гаттамелата на своих конях стоят так низко, хотя в реальности они вознесены высоко над землей на своих постаментах, и зритель на самом деле должен видеть их в совершенно ином ракурсе. Зато здесь, в музее, можно заглянуть в их лица, и они не загажены голубями. Они роднее, чем настоящие, как и монах, который прячется от них за пилоном, и рыцарь на позднеготическом надгробии — все они как родственники каждому, кто рос в Москве. И тот же фаюмский портрет — даром что его мало, зато висит хорошо, и мы помним все эти лица. Пусть собрание египетских древностей маленькое, зато там есть «мертвая кошка», которую знают все дети, и главное, конечно, сам зал, образец музейной архитектуры начала ХХ века.

Воображаемый музей


Теперь в ГМИИ до конца июля будет гостить компания произведений из других музеев. Все они замечательны, но кое на что стоит обратить особое внимание. Во-первых, статуя Гудеа — правителя Лагаша. Эта небольшая статуя из диорита — хрестоматийный памятник искусства Междуречья III тысячелетия до нашей эры, образец слияния традиций шумеров и аккадцев. Искусство Междуречья в наших музеях едва представлено. Большая его часть находится в Государственном музее Ирака в Багдаде, который вряд ли в ближайшее время станет туристическим объектом. Памятники этого искусства есть в Анкаре, Берлине и в Лувре, из которого и приехала статуя Гудеа. Жаль, что вместе с ним, благочестивым и знаменитым правителем цветущего шумерского Лагаша, застывшего в молитвенной позе, из Лувра не привезли стелу Хаммурапи с высеченным на ней первым сводом законов. Но Гудеа и в ГМИИ не будет одиноко, в музее есть величественные слепки ассирийских рельефов, в которых продолжились традиции шумеро-аккадской скульптуры.



Амедео Модильяни. Обнаженная. Ок. 1916

The Samuel Courtauld Trust, The Courtauld Gallery, London


Приезжает очень известный портрет Каракаллы из Неаполя — архетипический образ правителя поздней Римской империи, воплощенные злость, жестокость и невоздержанность, идеальный образец для голливудских гладиаторов, тиранов и распутников в древнеримских декорациях. Из Прадо пожалуют небольшой Босх («Извлечение камня глупости»), «Несение креста» Эль Греко и конный портрет принца Балтасара-Карлоса Веласкеса. Последний — нечастый пример детского конного портрета, и написан он лихо, словно на одном дыхании. Примерно за полстолетия до Веласкеса при испанском дворе работал Тициан, который «посадил» на коня императора Карла V, Веласкес подхватил тему. Еще будет «Анжелюс» — шедевр Милле и «Обнаженная» Модильяни. От юбиляра — юбиляру: из Вены приедут «Адам и Ева» Климта — художника, чье стопятидесятилетие Австрия отмечает в этом году с имперским размахом. К нашей коллекции импрессионистов на время присоединится «Завтрак на траве» Эдуарда Мане — картина, которой нашему собранию так не хватает для полноты, что она иной раз мерещится в его стенах.


Одним словом, пора бежать в Пушкинский. Во-первых, потому, что, погостив в Москве, Гудеа, Балтасар-Карлос, Каракалла и «Адам с Евой» разъедутся по домам. А во-вторых, ГМИИ, того и гляди, надолго превратится в очередную «стройку века».       

Юлия Попова

Эксперт

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе