Бертольд Брехт, как известно, был левым художником, страшно антибуржуазным в своем творчестве, но при этом почему-то пользовался большим успехом именно у буржуазного зрителя. Его самая, пожалуй, радикальная в этом отношении пьеса «Трехгрошовая опера» была триумфально встречена далеко непролетарской публикой. Это похоже на то, как советская номенклатура обожала антисоветские спектакли любимовской Таганки.
«Кавказский меловой круг» был написан драматургом сразу после войны, хотя задуман двадцатью годами раньше. Видимо, ощущение гуманистической катастрофы, вызванной мировой бойней, подтолкнуло драматурга к немедленному осуществлению замысла.
Место действия – Кавказ, который для Брехта был столь же экзотическим, как Китай – для Гоцци. А время действия – шесть часов вечера после Второй мировой войны.
В развалинах кавказского селения на общее собрание собрались крестьяне из двух близлежащих колхозов – плодоводческого имени Розы Люксембург и овцеводческого «Ашхети». Одна из крестьянок сообщает, что недалеко отсюда три подбитых фашистских танка, уничтоженный яблоневый сад и сожженная молочная ферма. Молодая трактористка откликается: «Это я подожгла ферму, товарищ».
Товарищи колхозники под присмотром представителя Центра решают вопрос, какому из колхозов должно владеть плодородной долиной – «Ашхети» или Розе Люксембург?
Вопрос деликатный. Оспариваемая долина до войны принадлежала овцеводам, которые теперь хотели бы вернуться на свою исконную территорию, чтобы пасти овец и производить качественный сыр. У беженцев есть еще и эмоциональные аргументы: в родных местах хлеб вкуснее, небо выше, воздух – душистее, голоса – звонче…
У садоводов из колхоза Розы Люксембург – свои основания. Во-первых, они в этих местах партизанили и с оружием в руках отстояли свободу и независимость. Во-вторых, в мечтах прикинули, как обустроить этот край: на озере построить плотину и оросить долину. Урожай будет сумасшедший. У них уже и проект нарисован. Кроме того, обогатившись, люксембурговцы предполагают построить конный завод. Овцеводы, осознав все величие этих перспектив, соглашаются уступить свою исконную территорию бывшим партизанам («разбойникам», как их ласково называют соседи). Причем с радостью, несмотря на то, что теперь обречены заедать невкусным сыром вкусное грузинское вино.
Люксембурговцы тоже с радостью и с благосклонного одобрения Представителя Центра принимают дар, выкрикивают здравицу в адрес ашхетинцев, а потом все вместе идут в клуб послушать столичного певца Аркадия Чхеидзе и посмотреть старинное предание, разыгранное крестьянами из колхоза имени Розы Люксембург.
Это пролог. Он читается и смотрится как своего рода пародия на худшие образцы советских производственных фильмов и пьес, где если и был возможен конфликт, то только между чем-то хорошим и очень хорошим. Где все беды разводились руками и словами. В их числе, и межнациональные коллизии, и территориальные претензии.
Но в том и дело, что Брехт не шутил и не иронизировал. Он ведь в гораздо большей степени обольщался относительно гуманистического потенциала советского строя, чем Горький и Маяковский. Он всерьез полагал, что именно в СССР созданы условия, благодаря которым коллективный эгоистический инстинкт может быть побежден коллективным социалистическим рассудком.
В прологе представлена вполне ортодоксальная марксистская позиция. На заявление «овцевода», выдержанное в консервативном духе: «Долина была испокон веков наша», следует революционный ответ: «Ничто не может принадлежать «испокон веков».
На это бывшие хозяева земли робко напоминают: «По закону долина – наша».
«Законы нужно пересмотреть, может быть, они уже не годятся» --парируют новые хозяева.
Тут в спор вступает Представитель Центра: «Спокойно товарищи. Земельный надел надо рассматривать скорее как орудие, производящее полезные вещи, но неверно было бы считаться с тем, что люди привязаны к определенному клочку земли».
Победа над собственническим инстинктом одержана на умозрительном уровне. Осталось ее испытать здравым смыслом, человеческим опытом на чувственном уровне.
Спектакль «Меловой круг», который разыгрывают «колхозники», и становится, по Брехту, такой проверкой. Не назиданием, как могло бы показаться с первого взгляда, а именно экзаменом на живую конкретную человечность.
Притязания двух женщин на ребенка это уже не спор о клочке земли; тут речь о собственности совсем другого свойства.
Спор о ней как раз и находится в центре притчи о «меловом круге», в который был поставлен малыш. По приказу судьи две женщины стали тянуть его в противоположные стороны. Одна на том основании, что его родила и по расчету, другая – потому, что его вскормила и из любви. Победила та, кто родила. Она оказалась безжалостнее. Судья из народа решил тяжбу в пользу той, которая не смогла причинить боль ребенку.
Неродная мать оказалась роднее родной.
В жизни всякое бывает – и так и этак. Согласно совсем уж древней легенде другой судья царь Соломон в аналогичной ситуации поступил жестче: он приказал разрубить мечом младенца пополам и отдать истице и ответчице по половинке. Испытания мечом не выдержала кровная мать: она отказалась от ребенка в пользу неродной матери – только бы тот жил.
Война за Осетию – это павший меч на головы людей, в их числе и детей. Кто в этом столкновении истинная мать? Грузия? Осетия? Или представители Центра?
Когда идет война, убивают человеков. Но и – человечность. Именно поэтому Брехт предупреждал: «Война кончилась! Страшитесь мира!» Того мира, в мире которого разрублена пополам человечность.
Спор на принцип часто бывает важнее смысла спора. Далеко зашедшая война на принцип становится насущнее ее цели. И тогда победа обессмысливает и победу и победителя. И тогда приходится особенно страшиться мира.
***
Мощь и величие Брехта как художника – в его даре выворачивать любую прописную истину наизнанку. Как, впрочем, и собственные умозрительные доктрины.
Спор о той долине, что разделила плодоовощной колхоз им. Розы Люксембург и овцеводческое коллективное хозяйство «Ацхети», как мы видим, не кончен.
Юрий Богомолов
РИА Новости