Сам о себе он говорил — я франкмасон, «вольный каменщик». На каком-то его юбилее мы пили за «новое российское масонство ХХI века», и за Глаза как «старшего из братьев». Правда, потом я полез в спор с тезисом о том, что русская цивилизация в основе своей не каменная, а деревянная, и, следовательно, у нас в России должны быть не масоны, а, если угодно, шарпантьеры — «братство плотников» (с понятными аллюзиями на Христа и «царя-плотника» Петра). Но Глазу, конечно, узкими рамками одной России было мыслить неинтересно. Хотя, с другой стороны, и он тоже убил немало времени и сил на приучение российских начальников к той идее, что в нашей стране с ее первой в мире лесосекой уповать на монолитный бетон в качестве основного стройматериала — редкостный обскурантизм.
Слава Данилов тут записал меня к нему в ученики — увы, я этой чести недостоин. Хоть я и проработал под его прямым началом в общей сложности больше пяти лет, но собственно учеником, в академическом смысле слова, побыть так и не довелось. Поэтому отчаянно завидую тем, кто успел, уже под самый конец, зацепить два года такого полноценного ученичества — т.е. его магистрантам в РАНХиГС: Огневу, Лебедеву, Сергеевой и всему осиротевшему теперь потоку. К счастью, благодаря тому, что большинство лекций записано на цифру, я тоже мог их слушать, а теперь, полагаю, они стали вполне бесценным фондом сами по себе. А еще у меня до сих пор лежат транскрипты моих с ним интервью, из которых должна была сложиться книга про «политику полиса», и теперь надо думать, что с ними делать, поскольку у него так и не дошли руки до редактуры.
Но суть не в этом. Если у «обычных» людей будущее присутствует в сознании исключительно в виде неоформленных фантазий и желаний, то Глазычев умел его в буквальном смысле делать, производить промышленным способом. Его метод был в основе своей простым: вначале построить, привязав к пространству, образ того, «как оно будет», если не делать ничего и предоставить событиям происходить так как они идут, а потом нарисовать другую, проектную картинку — то, как можно было бы сделать, если захотеть. А дальше просто наложить образы один на другой и расшить «узкие места».
«Объемы являются проекцией того, как люди живут и что они делают; функция архитектора — всего лишь зафиксировать их в подходящем материале таким образом, чтобы им было удобно». Те же финансы он мыслил точно так же как архитектуру: объемы финансирования, зафиксированные в бюджетных статьях, их взаимосвязь и взаимозависимость — практически то же самое, что и объемы пространства, измеряемые в метрах кубических. Этот подход позволяет оценивать крупные проекты не в полицейской (как у нас это принято), а в проектной логике: работает — не работает. Точно так же мыслится и социология: в привязке к пространству — не «сколько людей» и сколько у них чего, а где они живут, куда и как перемещаются и как выглядит их жизнь, если положить ее на карту. Примером имплементации такого подхода, в частности, является его совершенно крышесносный доклад 2003 года «Государство и антропоток», где он проанализировал внутренние миграционные потоки в тогдашней России и самым первым поставил вопрос о кризисе существующей модели удержания территории. Карты вместо таблиц, чертежи вместо смет, исследования вместо прожектов, опора на реальность вместо любой (клерикальной, патриотической, либеральной и т.д.) догматики.
Вселенский плач по его смерти объясним, но в нем очень мало чего «по делу». Как минимум одну важную войну в своей жизни он — и мы вместе с ним — проиграли. Это война за место и роль экспертного знания в системе принятия и реализации управленческих решений. Ясно ведь, за что Глазычева боялся и не любил Сурков: в сурковской картине мира эксперт — это такая мурзилка, роль которой — объяснять народу умными словами решения начальства. Чем более идиотские решения, тем более востребована именно такая вот «экспертиза». Глаз же (и мы, сирые, на подхвате) до упора рубился за то, чтобы экспертное знание задействовалось на этапе выработки решений, тогда, когда еще есть шанс делать их менее идиотскими. Что толку в бесконечных «стратегиях» до х.з.какого года, если в действительности весь управленческий аппарат живет одним днем — от приказа до приказа; а последнее место, куда заглянет начальник, отдавая оный приказ — это талмуд с надписью «стратегия». В итоге аппарат победил — «стратегии» так и остались дрочевом для никому не нужных умников, а эксперты — дискредитированными говорилками из телевизора.
А теперь еще и удивляемся, как это мы вместо будущего оказались вдруг в прошлом.
Я считаю, Глазычев заслуживает большего, чем мемориальной таблички на доме-музее. Война за будущее должна быть продолжена, и, по большому счету, у нас все для этого есть. В том числе — теперь — и сенсей, «перешедший в Силу».