Сойдёмте с площади, деятели культуры

Политическая борьба в последние месяцы ушла в пространство культуры — и та превратилась в Манежную площадь. Обыкновенно культура занимается чем-то вроде культивирования ценностей. Площадь всегда начинается с ниспровержений. Затем может последовать единение и утверждение новых ценностей, но это — в случае успеха. Об успехе Манежки говорить трудно. Одна из причин в том, что само ниспровержение стало её главной ценностью — все другие автоматически обрели статус производной.

Конечно, наибольший резонанс получил суд над девушками, называющими себя Pussy Riot, который был преподнесён в лучших диссидентских традициях позднесоветской культуры: бедные творческие девочки стали жертвой бесчеловечной системы, имя которой на Западе вспоминают сразу — Гулаг. «В Гулаг за песню» — передовица французской Liberation. Le Figaro сравнивает процесс со знаменитым делом Бродского 1964 года. После этого уже сложно удивляться высказываниям известных мировых музыкантов, наверняка не читающих по-русски. Западный мир как бы всё давно про нас знает, и то, что он знает, — это такая готовая модная одежда. Не уверен в себе, плоховато с пониманием? — бери и носи.

Вся эта история забила напрочь большинство каналов, специализирующихся на культуре. Главные фигуры дискуссий — сплошь Акунины и Быковы. Политика, вторгшаяся в культуру, дала в результате картину борьбы землян с пришельцами — естественно, каждая из враждующих сторон считает себя землянами. Как нужно поступать с пришельцем, нас научили голливудские фильмы — там вместо Другого, которого надо или хотя бы можно понять, предлагается Чужой, которого можно только выгнать или уничтожить. Если судить по культурной повестке, ясно, что формируется она по модели отношений между людьми и Чужими — противники не оставляют друг другу шансов.

Во всей этой чехарде меня интересует больше всего именно то, каким образом сегодня функционирует культура, что она может предложить в такой ситуации, как она защищает свой стержень — традицию, и есть ли вообще кому его защищать.

Около месяца назад в медиа разразился скандал вокруг «Письма Сталину» Захара Прилепина. Текст этот довольно просто устроен, но тем не менее оказался слишком сложен для либеральной общественности — ибо в нем внутри одного «я» совмещены диаметрально противоположные взгляды на историческую фигуру. Кто только не вылил помоев на писателя, какие только контексты не привлекали! Тот в долгу не остался — отвечал долго и персонально. Но надо ли говорить, что главное в сделанном Прилепиным — это как раз совмещение ценностных позиций, показывающее в действии человека Достоевского — того, которого надо бы сузить. Что бы этот человек ни говорил, на первом плане для воспринимающего должен оставаться внутренний процесс перехода между крайностями. Потому что эти крайности не выдуманы — они приобретены в реальном историческом переживании, которое оказывается гораздо сложнее, чем хотелось бы. Казалось бы, культура — об этом. Её главная мысль — в приятии, способности воспринимать другого, каким бы он ни был, способности принимать себя, каким бы ты ни был. Традиция, которую воссоздавал Прилепин, всё-таки помощней и поглубже.

Но все основные культурные сюжеты последнего времени — о принципиальном и возгоняемом неприятии. Об этом история весеннего приключения Марата Гельмана на Кубани, где казаки и примкнувшие сорвали открытие выставки Icons. Об этом на стадии обсуждения оказались истории с письмом Прилепина и судом над станцевавшими в храме. Все они разыгрывались по одному сценарию, в котором основные действующие лица — эдакие маски, персонажи, потенциал которых исчерпывает одна-две функции. Такие персонажи сформированы площадью, да и сами превращают в площадь любое пространство, где бы ни оказались. А мы получаем в лучшем случае комедию, в худшем — варварство, агрессивное вторжение на свою территорию, на которое человек на площади «право имеет».

Я не берусь судить о степени несправедливости приговора Pussy Riot, но, по-моему, очевидно, что по сравнению с этой историей средний градус несправедливости по всей «больнице» будет повыше. Пытки в Казани были гораздо страшнее и несправедливее, — и примеров хоть отбавляй.

Нынешняя ситуация в «культуре» вряд ли будет быстро преодолена. Потому что её преодоление предполагает перенесение орущей площади во внутренний мир писателя. Тогда внутри деятеля культуры появляется система координат — с одной стороны почитатели Сталина, с другой — проклявшие его, с одной — либералы-реформаторы, с другой — государственники-консерваторы, с одной — тотальная свобода самовыражения, с другой — почитание традиций. Когда выигрывает крайность — а сейчас голосят именно олицетворённые крайности — становится либо душно от намоленности, либо мерзко от поклонения унитазам. А вот существование в виду друг друга рождает необходимое творческое напряжение. Надо сказать, что это не просто интеллигентские мечтания, но и весьма практичные вопросы культурной безопасности.

Если о традиции и отношении к ней не думают люди, которые причисляют себя к интеллигенции, если они сами не готовы её защищать, а следовательно, не выполняют своих базовых функций, тогда включаются самые консервативные силы общества — казаки и разного пошиба националисты, которым не объяснишь, что выставка Icons Марата Гельмана почти невинна, что девчонок просто кто-то научил плохому. Нет, они видят, что за традицию никто не вступается, что есть креативная группа уличных политиков и ресторанных интеллектуалов, для которых традиции не существует. И даже наблюдателю со стороны явлено отсутствие там, где у человека, представляющего культуру, нечто должно быть. Это нечто — приятие самого факта существования другого — например, РПЦ. Невозможно жить в мире, чей язык сформирован христианской культурой, и при этом сетовать на существование церкви. Это можно делать только на площади, нацепив маску идиота. Тут уж и лубочная михалковская фраза «А поговорить?» покажется шагом вперёд. Сойдёмте с площади, деятели культуры

Политическая борьба в последние месяцы ушла в пространство культуры — и та превратилась в Манежную площадь. Обыкновенно культура занимается чем-то вроде культивирования ценностей. Площадь всегда начинается с ниспровержений. Затем может последовать единение и утверждение новых ценностей, но это — в случае успеха. Об успехе Манежки говорить трудно. Одна из причин в том, что само ниспровержение стало её главной ценностью — все другие автоматически обрели статус производной.

Конечно, наибольший резонанс получил суд над девушками, называющими себя Pussy Riot, который был преподнесён в лучших диссидентских традициях позднесоветской культуры: бедные творческие девочки стали жертвой бесчеловечной системы, имя которой на Западе вспоминают сразу — Гулаг. «В Гулаг за песню» — передовица французской Liberation. Le Figaro сравнивает процесс со знаменитым делом Бродского 1964 года. После этого уже сложно удивляться высказываниям известных мировых музыкантов, наверняка не читающих по-русски. Западный мир как бы всё давно про нас знает, и то, что он знает, — это такая готовая модная одежда. Не уверен в себе, плоховато с пониманием? — бери и носи.

Вся эта история забила напрочь большинство каналов, специализирующихся на культуре. Главные фигуры дискуссий — сплошь Акунины и Быковы. Политика, вторгшаяся в культуру, дала в результате картину борьбы землян с пришельцами — естественно, каждая из враждующих сторон считает себя землянами. Как нужно поступать с пришельцем, нас научили голливудские фильмы — там вместо Другого, которого надо или хотя бы можно понять, предлагается Чужой, которого можно только выгнать или уничтожить. Если судить по культурной повестке, ясно, что формируется она по модели отношений между людьми и Чужими — противники не оставляют друг другу шансов.

Во всей этой чехарде меня интересует больше всего именно то, каким образом сегодня функционирует культура, что она может предложить в такой ситуации, как она защищает свой стержень — традицию, и есть ли вообще кому его защищать.

Около месяца назад в медиа разразился скандал вокруг «Письма Сталину» Захара Прилепина. Текст этот довольно просто устроен, но тем не менее оказался слишком сложен для либеральной общественности — ибо в нем внутри одного «я» совмещены диаметрально противоположные взгляды на историческую фигуру. Кто только не вылил помоев на писателя, какие только контексты не привлекали! Тот в долгу не остался — отвечал долго и персонально. Но надо ли говорить, что главное в сделанном Прилепиным — это как раз совмещение ценностных позиций, показывающее в действии человека Достоевского — того, которого надо бы сузить. Что бы этот человек ни говорил, на первом плане для воспринимающего должен оставаться внутренний процесс перехода между крайностями. Потому что эти крайности не выдуманы — они приобретены в реальном историческом переживании, которое оказывается гораздо сложнее, чем хотелось бы. Казалось бы, культура — об этом. Её главная мысль — в приятии, способности воспринимать другого, каким бы он ни был, способности принимать себя, каким бы ты ни был. Традиция, которую воссоздавал Прилепин, всё-таки помощней и поглубже.

Но все основные культурные сюжеты последнего времени — о принципиальном и возгоняемом неприятии. Об этом история весеннего приключения Марата Гельмана на Кубани, где казаки и примкнувшие сорвали открытие выставки Icons. Об этом на стадии обсуждения оказались истории с письмом Прилепина и судом над станцевавшими в храме. Все они разыгрывались по одному сценарию, в котором основные действующие лица — эдакие маски, персонажи, потенциал которых исчерпывает одна-две функции. Такие персонажи сформированы площадью, да и сами превращают в площадь любое пространство, где бы ни оказались. А мы получаем в лучшем случае комедию, в худшем — варварство, агрессивное вторжение на свою территорию, на которое человек на площади «право имеет».

Я не берусь судить о степени несправедливости приговора Pussy Riot, но, по-моему, очевидно, что по сравнению с этой историей средний градус несправедливости по всей «больнице» будет повыше. Пытки в Казани были гораздо страшнее и несправедливее, — и примеров хоть отбавляй.

Нынешняя ситуация в «культуре» вряд ли будет быстро преодолена. Потому что её преодоление предполагает перенесение орущей площади во внутренний мир писателя. Тогда внутри деятеля культуры появляется система координат — с одной стороны почитатели Сталина, с другой — проклявшие его, с одной — либералы-реформаторы, с другой — государственники-консерваторы, с одной — тотальная свобода самовыражения, с другой — почитание традиций. Когда выигрывает крайность — а сейчас голосят именно олицетворённые крайности — становится либо душно от намоленности, либо мерзко от поклонения унитазам. А вот существование в виду друг друга рождает необходимое творческое напряжение. Надо сказать, что это не просто интеллигентские мечтания, но и весьма практичные вопросы культурной безопасности.

Если о традиции и отношении к ней не думают люди, которые причисляют себя к интеллигенции, если они сами не готовы её защищать, а следовательно, не выполняют своих базовых функций, тогда включаются самые консервативные силы общества — казаки и разного пошиба националисты, которым не объяснишь, что выставка Icons Марата Гельмана почти невинна, что девчонок просто кто-то научил плохому. Нет, они видят, что за традицию никто не вступается, что есть креативная группа уличных политиков и ресторанных интеллектуалов, для которых традиции не существует. И даже наблюдателю со стороны явлено отсутствие там, где у человека, представляющего культуру, нечто должно быть. Это нечто — приятие самого факта существования другого — например, РПЦ. Невозможно жить в мире, чей язык сформирован христианской культурой, и при этом сетовать на существование церкви. Это можно делать только на площади, нацепив маску идиота. Тут уж и лубочная михалковская фраза «А поговорить?» покажется шагом вперёд.

Владимир Козлов

Эксперт

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе