Роман Должанский: «Начался интересный процесс — вхождение театра в современное искусство»
18 октября 2019 ● The Art Newspaper Russia
Арт-директор XIV Международного фестиваля-школы современного искусства «Территория» рассказал, почему арт-публике будут интересны не только выставки, но и спектакли программы.
Роман Должанский.
Фото: Глеб Кузнецов
Я замечаю, что люди, профессионально искушенные в одной области искусства, часто консервативны в другой. Например, художественные пристрастия кинокритика или музыковеда могут остановиться на Пикассо, а то и на импрессионистах. А вот я, признаюсь, совсем не знаю нового театра. А вы ходите на выставки современного искусства?
Хожу, но чаще не в Москве, а в других городах, на Венецианскую биеннале езжу. А в Москве просто времени не хватает, и если иду, то на выставку коллекции Щукина. Но очень интересно: специалисты каких искусств к другим искусствам относятся плохо? Я замечал, что многие театральные критики любят современное искусство, потому что в последние годы это искусство приходит в театр, в то время как арт-критики часто современный театр не принимают. Я знаю, что их можно пригласить, например, на спектакль Боба Уилсона, то есть на что-то прежде всего визуальное, это им близко. А вот сам театр, когда люди выходят на сцену и произносят какой-то текст, им неинтересен, для них это фальшь.
Я именно такой арт-критик.
Мне кажется, что это следствие вашей неинформированности. Сейчас существует много театральных форм, non-acting theatre, где люди ничего не играют, где идет разговор со зрителем, как мы сейчас с вами говорим — один на один. Просто стена из больших театральных институций не позволила вам пройти сквозь нее. Но есть и люди консервативных вкусов. Я знаю арт-критиков, которые говорят: я люблю вот такой-то театр. Для меня это звучит так же, как если бы я вам сказал, что мой любимый современный художник — Никас Сафронов. Думаю, вы бы меня не поняли.
Ну ладно критики, но ведь и публика у нас разная — театральная и музейная! Те, кто ходит на выставки, редко бывают в театре. Вот что такой публике может предложить на этот раз «Территория»?
Здесь надо сказать, что театральная публика вообще-то к театральным фестивалям имеет малое отношение. На фестивали ходит очень небольшая часть завзятых театралов. И это вопрос не пристрастий, а только количества мест. Фестиваль работает на выборочную публику. Я помню, как много лет назад мы привозили спектакль Кэти Митчелл, которую у нас в ту пору никто не знал, и билеты на него не покупали. Тогда мы с Мариной Давыдовой (театральный критик и режиссер. — TANR) просто привели к ней за руку своих знакомых, и это был лучший спектакль в моей жизни: пришли молодые режиссеры, актеры, критики, и мы знали, что им это нужно. И нам важно, чтобы на фестиваль пришли правильные люди. У каждого спектакля есть время, чтобы найти своего зрителя. Он может появиться не сразу, а через год, может вообще не появиться, хотя мы знаем, что такой зритель есть. А на фестивале нет временного разгона, там спектакль идет два раза, но я знаю, что за 14 лет существования «Территории» у нее появился свой зритель.
Вот я как «визуальщик» если иду в театр, то на того же Боба Уилсона, которому ничего не важно, кроме зрелища…
Это неправда! Ему важны и смыслы!
Да не вижу я у него никаких смыслов.
Это потому, что вы не умеете считывать театральные смыслы, не умеете читать театральный текст.
«Вакуум» — танцевальный перформанс швейцарского хореографа Филиппа Сэра.
Фото: Philippe Weissbrodt
Допустим. Но вот я читаю программу вашего фестиваля: «Вакуум» — танцевальный перформанс Филиппа Сэра, который в «причудливой форме» рассказывает историю искусства от Ренессанса до изобретения фотографии — что это?
Описать?
Опишите.
Окно два на два метра, за ним темнота и люминесцентный свет. В окне два обнаженных актера то приближаются, то отдаляются от публики, принимая разные позы, получаются какие-то абстрактные пятна. Это движущиеся картины, нарисованные человеческими телами. Вот вам визуальный спектакль. Еще у нас в программе есть две выставки.
С выставками мне как раз все понятно. Йоко Оно привозит Московский музей современного искусства, а выставка памяти Брусникина — дело его учеников, и экспозиция наверняка будет театрализованная. Сейчас театральные художники часто делают музейные выставки и приносят в них бутафорию, иногда удачно, но не всегда.
Вообще, театр и музей — большая тема. Я недавно разговаривал с Мариной Лошак, директором Пушкинского музея, и она сказала: «Несите проекты. Мы понимаем, что без театра в современном музее не обойтись». Или вот Rimini Protokoll (немецкий документальный театр. — TANR) показал в музее проект о секретных службах, и это было уместно. Так что точки соединения есть.
Дмитрий Брусникин.
Фото: Владимир Яроцкий
Да, вспоминается проект Тино Сегала в Третьяковской галерее и Музее архитектуры. Перформансы были показаны прямо в залах, и это было очень интересно.
Еще в Третьяковке показывали оперу «Черный квадрат».
Прямо перед главным героем. Но мы сейчас говорим не о том, что музей предоставляет театру площадку, а о взаимном проникновении вплоть до невозможности определить, где спектакль, а где перформанс.
Мне кажется, что сейчас начинается процесс возвращения долгов. Лет 20 назад, если говорить о нашей стране, театр стал много впитывать от современного искусства, и это пошло ему на пользу даже в чисто утилитарном смысле — в сценографии. Вообще, если меня спросить, в чем наш театр отстает от мира, то я отвечу, что не в режиссуре, не в драматургии, актеров хороших у нас полно, но в сценографии, в решении пространства, мы явно слабее. И вот театр, напитавшись от современного искусства, не то чтобы отдает долги, но начался какой-то интересный процесс — вхождение театра в современное искусство. Что далеко ходить за примерами? Вот даже на последней Венецианской биеннале победителем стал павильон Литвы с оперой, то есть со спектаклем.
Вы его видели?
Сейчас как раз поеду смотреть. Хочу понять, можно ли его привезти в Москву.
Да и на прошлой биеннале «Золотого льва» получил павильон Германии со своеобразным, но тоже спектаклем.
Ну вот, сейчас мы видим, насколько интенсивно театр внедряется в современное искусство. И это действительно интересно.
Фестиваль «Территория»
10–24 октября
Фото: Глеб Кузнецов
Я замечаю, что люди, профессионально искушенные в одной области искусства, часто консервативны в другой. Например, художественные пристрастия кинокритика или музыковеда могут остановиться на Пикассо, а то и на импрессионистах. А вот я, признаюсь, совсем не знаю нового театра. А вы ходите на выставки современного искусства?
Хожу, но чаще не в Москве, а в других городах, на Венецианскую биеннале езжу. А в Москве просто времени не хватает, и если иду, то на выставку коллекции Щукина. Но очень интересно: специалисты каких искусств к другим искусствам относятся плохо? Я замечал, что многие театральные критики любят современное искусство, потому что в последние годы это искусство приходит в театр, в то время как арт-критики часто современный театр не принимают. Я знаю, что их можно пригласить, например, на спектакль Боба Уилсона, то есть на что-то прежде всего визуальное, это им близко. А вот сам театр, когда люди выходят на сцену и произносят какой-то текст, им неинтересен, для них это фальшь.
Я именно такой арт-критик.
Мне кажется, что это следствие вашей неинформированности. Сейчас существует много театральных форм, non-acting theatre, где люди ничего не играют, где идет разговор со зрителем, как мы сейчас с вами говорим — один на один. Просто стена из больших театральных институций не позволила вам пройти сквозь нее. Но есть и люди консервативных вкусов. Я знаю арт-критиков, которые говорят: я люблю вот такой-то театр. Для меня это звучит так же, как если бы я вам сказал, что мой любимый современный художник — Никас Сафронов. Думаю, вы бы меня не поняли.
Ну ладно критики, но ведь и публика у нас разная — театральная и музейная! Те, кто ходит на выставки, редко бывают в театре. Вот что такой публике может предложить на этот раз «Территория»?
Здесь надо сказать, что театральная публика вообще-то к театральным фестивалям имеет малое отношение. На фестивали ходит очень небольшая часть завзятых театралов. И это вопрос не пристрастий, а только количества мест. Фестиваль работает на выборочную публику. Я помню, как много лет назад мы привозили спектакль Кэти Митчелл, которую у нас в ту пору никто не знал, и билеты на него не покупали. Тогда мы с Мариной Давыдовой (театральный критик и режиссер. — TANR) просто привели к ней за руку своих знакомых, и это был лучший спектакль в моей жизни: пришли молодые режиссеры, актеры, критики, и мы знали, что им это нужно. И нам важно, чтобы на фестиваль пришли правильные люди. У каждого спектакля есть время, чтобы найти своего зрителя. Он может появиться не сразу, а через год, может вообще не появиться, хотя мы знаем, что такой зритель есть. А на фестивале нет временного разгона, там спектакль идет два раза, но я знаю, что за 14 лет существования «Территории» у нее появился свой зритель.
Вот я как «визуальщик» если иду в театр, то на того же Боба Уилсона, которому ничего не важно, кроме зрелища…
Это неправда! Ему важны и смыслы!
Да не вижу я у него никаких смыслов.
Это потому, что вы не умеете считывать театральные смыслы, не умеете читать театральный текст.
«Вакуум» — танцевальный перформанс швейцарского хореографа Филиппа Сэра.
Фото: Philippe Weissbrodt
Допустим. Но вот я читаю программу вашего фестиваля: «Вакуум» — танцевальный перформанс Филиппа Сэра, который в «причудливой форме» рассказывает историю искусства от Ренессанса до изобретения фотографии — что это?
Описать?
Опишите.
Окно два на два метра, за ним темнота и люминесцентный свет. В окне два обнаженных актера то приближаются, то отдаляются от публики, принимая разные позы, получаются какие-то абстрактные пятна. Это движущиеся картины, нарисованные человеческими телами. Вот вам визуальный спектакль. Еще у нас в программе есть две выставки.
С выставками мне как раз все понятно. Йоко Оно привозит Московский музей современного искусства, а выставка памяти Брусникина — дело его учеников, и экспозиция наверняка будет театрализованная. Сейчас театральные художники часто делают музейные выставки и приносят в них бутафорию, иногда удачно, но не всегда.
Вообще, театр и музей — большая тема. Я недавно разговаривал с Мариной Лошак, директором Пушкинского музея, и она сказала: «Несите проекты. Мы понимаем, что без театра в современном музее не обойтись». Или вот Rimini Protokoll (немецкий документальный театр. — TANR) показал в музее проект о секретных службах, и это было уместно. Так что точки соединения есть.
Дмитрий Брусникин.
Фото: Владимир Яроцкий
Да, вспоминается проект Тино Сегала в Третьяковской галерее и Музее архитектуры. Перформансы были показаны прямо в залах, и это было очень интересно.
Еще в Третьяковке показывали оперу «Черный квадрат».
Прямо перед главным героем. Но мы сейчас говорим не о том, что музей предоставляет театру площадку, а о взаимном проникновении вплоть до невозможности определить, где спектакль, а где перформанс.
Мне кажется, что сейчас начинается процесс возвращения долгов. Лет 20 назад, если говорить о нашей стране, театр стал много впитывать от современного искусства, и это пошло ему на пользу даже в чисто утилитарном смысле — в сценографии. Вообще, если меня спросить, в чем наш театр отстает от мира, то я отвечу, что не в режиссуре, не в драматургии, актеров хороших у нас полно, но в сценографии, в решении пространства, мы явно слабее. И вот театр, напитавшись от современного искусства, не то чтобы отдает долги, но начался какой-то интересный процесс — вхождение театра в современное искусство. Что далеко ходить за примерами? Вот даже на последней Венецианской биеннале победителем стал павильон Литвы с оперой, то есть со спектаклем.
Вы его видели?
Сейчас как раз поеду смотреть. Хочу понять, можно ли его привезти в Москву.
Да и на прошлой биеннале «Золотого льва» получил павильон Германии со своеобразным, но тоже спектаклем.
Ну вот, сейчас мы видим, насколько интенсивно театр внедряется в современное искусство. И это действительно интересно.
Фестиваль «Территория»
10–24 октября