Тот же Блок в ответе на анкету в мае 1918 года высказал ключевую для меня мысль: “Я художник, а следовательно, не либерал”. Я тоже не либерал и искренне не понимаю, как можно не признавать над собою некоторых абсолютных ценностей, как можно с легкостью сбрасывать бремя своей Родины, если эта Родина недостаточно лучезарна…
Родину не выбираешь, и есть некая метафизическая трусость в том, чтобы строить свое отношение к ней исключительно на ее достоинствах и недостатках. Это как-то мелко, плоско… либерально как-то. Что говорить, ужасен был советский патриотизм с его культом великих злодейств и столь же великих заснеженных пространств.
Но после десяти лет либерального владычества, когда все, что не окупало себя, объявлялось излишним и тормозящим прогресс, я стал патриотом от противного: я стал любить свою страну, потому что ее так легко, без всякого чаадаевского отчаяния, с веселым злорадством презирают богатые и самодостаточные люди».
Очередной манифест одного из «охранителей», предположит не слишком внимательный читатель… И, считая меня за либерала и «представителя оппозиции», будет ждать, что я наброшусь на эти слова с негодованием, автора их заклеймлю позором.
А я полностью с этими словами соглашусь. Сказал их Дмитрий Быков (да-да, тот самый, что ходил на митинги с плакатом про крысу), человек веселый, самодостаточный и, думаю, богатый. Сказал десять лет назад в журнале «Огонек» (да-да, том самом) – спасибо блогеру Лангобарду, который привел у себя цитату.
Как же так? Быков – предполагают в обсуждении – просто всегда гладко говорит, причем выступает «от противного» (и даже очень противного), такой вечный оппозиционер. Или уж так достала его нынешняя стабильность, что он взгляды свои радикально поменял, или просто он замаскировался, а может, маскировался тогда… Что с него взять: словами играет.
А вот я не вижу ни малейшего противоречия между тем, что писал Быков десять лет назад, и тем, что теперь говорил он на оппозиционных митингах. Вижу разные обстоятельства, разные акценты, но вместе тем я вижу тут последовательную и продуманную позицию. Статья начинается с тезиса: стало как-то неприлично говорить «я люблю свою страну», это понимается как признание в любви к текущему начальству.
Всё-то у нас качается маятник: помню, как в раннем детстве ощущал себя бесконечно счастливым от того, что родился в самой лучшей стране на свете, СССР, да еще и в столице этой страны – и помню подростковое ощущение позора при виде бессмысленных и бессловесных (при всей своей велеречивости) старцев на трибуне Мавзолея: словно сами там навеки окаменели и нас всех превратили в камень, не пошевелиться, не сменить неудобной позы в пионерском салюте…
Можно найти тысячу разных причин, по которым развалился Советский Союз: неэффективность экономики, негибкость политики, падение цен на нефть, работа западных спецслужб и всё такое прочее. Но главная причина заключалась в том, что он смертельно надоел своим собственным гражданам, по крайней мере, достаточному числу активных из них.
И с какого-то времени (думаю, что с конца 60-х годов, после свертывания «косыгинских реформ» и танков на улицах Праги) он уже был обречен, а нефтяные цены могли только приблизить или отсрочить его падение.
Зато к концу 90-х нам уже смертельно надоело то, что называлось тогда «демократией», от картинки в телевизоре снова было тошно и стыдно, а к началу 2010-х обрыдло уже то, что теперь именовалось «стабильностью». Конечно, все эти годы у разных людей были разные взгляды, но общий вектор развития был примерно таким.
Настроения колебались, как маятник, с амплитудой примерно в десятилетие. В девяностые мы унижались и каялись, а в двухтысячные «поднимались с колен», доказывали самим себе и окружающему миру, что уважения достойны, что не хуже прочих. Теперь вот нам кажется, что вышло не совсем убедительно, и что поставили нас, подняв с колен, в какую-то тоже не очень хорошую позу.
Есть в статье Быкова верные слова: «страна… утратила навык самоуважения, а без этого никак не поднимешься». А как действует человек, не уважающий сам себя, но требующий уважения от окружающих? Недостаток уверенности обычно покрывается агрессией, и классический пример – это пьяница, хватающий за грудки прохожих: «ты меня уважаешь?»
Может быть, в этой неуверенности отчасти и коренится наша привычка к нездоровой агрессии (неплодотворной, бесцельной, бессмысленной), о которой говорилось в статье Людмилы Петрановской «Почему мы такие злые?» Беспощадные к другим и к себе – это две стороны одного и того же состояния души.
Говоря об «этой дурацкой стране, в которой ничего никогда хорошего», мы говорим на самом деле о людях этой страны, то есть о нас самих и окружающих, отказывая им в добрых чувствах и не давая этим чувствам проявляться в нас. И «ничего никогда» становится самоисполняющимся пророчеством, программой действий.
Такой либерализм действительно опасней тупого охранительства – оно консервирует всякую пакость, но, по крайней мере, не взывает к абсолютному злу как к единственному аргументу. Характерно, кстати, что обличения либералов в таком духе обычно очень быстро скатываются к Гитлеру (как вариант – к Сталину): разбираться с тонкостями нам некогда, нам подавай абсолютную (не)правоту. Ты не согласен со мной, значит, ты для меня Гитлер, и говорить тут не о чем.
Понятно, что к подлинному уважению к человеческой свободе (которую вроде как подразумевает слово «либерализм») всё это имеет мало отношения. Но это так удобно, это отвечает на множество вопросов одним махом и помогает в борьбе за светлое будущее…
Десять лет назад Быков говорил о либералах, все в той же статье: «Первые же репрессии в настоящей, сильной России заставят меня признать их правоту. Какого бы нового русского дома мы ни строили, всегда есть риск, что это окажется тюрьма».
И мы видим, что очень слабые и непоследовательные запреты и кары, которые не столько останавливают недовольных, сколько их раздражают, действительно могут радикализовать протестное сообщество. Но пока – по счастью! – не особенно им это удается.
Ведь мы слишком изменились за последние десять лет, нас уже так просто не возьмешь. Мы насмотрелись на Европу, мы поселились в интернете, мы убедились, что жить иначе – например, не бросать бутылки и окурки на газон – можно уже здесь и сейчас, не ожидая всеобщего равенства и счастья откуда-то сверху. И людей, которые чувствуют именно так, достаточно много, и им друг с другом достаточно просто и хорошо.
В этом, собственно, и есть главный урок Абая. Нынешнее правительство не вечно (и подозреваю, что ему придется согласиться с этим тезисом достаточно скоро), и вопрос даже не в том, каким будет следующее правительство, кто его возглавит и насколько безболезненно произойдет смена власти. Меня сильнее беспокоит другое: а как мы без него?
Вот когда станет всё разрешено, или, точнее, на время покажется, что всё разрешено – что тогда? Будут ли ходить трамваи, будут ли врачи лечить людей? Донесут ли, в конце концов, прохожие до урны свои окурки и пустые бутылки? Или грянет новый семнадцатый, которого Россия уже просто не переживет как страна и как государство?
Разруха, как учил великий профессор Преображенский, начинается в головах, а головы наши вполне свободны уже сейчас, и языки наши в интернете никак не подцензурны. И Шариковы начинаются тоже в головах либеральнейших профессоров, которые не хотят ничего дурного – просто не могут предвидеть последствий проведенных ими операций, на то ведь и наука, затем и эксперимент. И хорошо еще, если удастся потом вернуть такого Шарика в первобытное его состояние – только редко это в реальности получается.
А что же Быков? Десять лет назад он ясно и внятно сказал то, что повторяет на митингах сегодня, что говорю и я: «Это моя страна». Значит, я за нее в ответе, как десять лет назад, так и теперь, и сколько еще мне отпущено. Я не издеваться над ней хочу, не возмущаться ее состоянием, а менять ее к лучшему, прекрасно видя всё дурное и не оправдывая его.
Впрочем, что Быков и что я? Сказано много прежде него, и с тех пор мы не устаем повторять вслед за Александром Сергеевичем: «я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератор – я раздражен, как человек с предрассудками – оскорблен, но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал».
Впрочем, есть и способ «иметь другую историю» – участвовать в ее созидании, если Бог даст, если собственных сил хватит. Тот же Быков, он не только на митинги ходит, не только книги пишет, но и учит детей русскому языку и литературе в средней школе. И значит, это действительно его страна, наша страна, и есть наше общее будущее, ради которого стоит работать.
Андрей Десницкий
Православие и мир