Михаил Пореченков: «От груши вишен не рождается»

Он ужасно занят. Работа в Союзе кинематографистов. Только что вышла премьера в МХТ: первая его большая роль в этом театре – главная роль в «Крейцеровой сонате» Льва Толстого. Съёмки
в Одессе. Он очень занят, но при этом, кажется, абсолютно владеет ситуацией и ведёт себя, как настоящий барин: быстр, весел, вежлив, внимателен, обаятелен, искренен, отвечает почти сразу, почти не задумываясь, иногда в открытую забавляется. Вообще у него, кажется, настоящий комплекс собственной полноценности, что, безусловно – огромное его достоинство и невероятная по нынешним временам редкость.


Вам приятно, что вы стали Михаилом Евгеньевичем для незнакомых людей, а Мишей быть перестали?
– Не знаю. На самом деле я всё равно Миша. А что касается «Евгеньевича», то у нас это с Константином Юрьевичем (Хабенским. – прим. ред.) давно пошло – мы так друг друга называем уже несколько лет. Плохо другое – возраст. Хорошо, конечно, что есть какое-то признание. С другой стороны, признанию всегда сопутствует осознание того, что ты стареешь.
– Переход в средний актёрский возраст болезненно прошёл?
– Я никогда не отношусь болезненно к своей работе. Я знаю, что для меня работа всегда найдётся. Просто я должен отдавать себе отчёт в том, сколько лет активной актёрской деятельности мне осталось. Думаю, не более десяти, учитывая, что мне сорок. Ну, пятнадцати.
– Почему так?
– Потому что рядовой артист, не руководитель своего театра, к пятидесяти – пятидесяти пяти годам играть перестаёт. Такова театральная практика.
– А вы ещё как-то умеете зарабатывать, кроме как игрой?
– Вот это я и должен понять за те десять – пятнадцать лет, которые мне в профессии остались. Наверное, придётся открывать свой бизнес, чтобы не пришлось потом висеть на шее у детей и ныть, что я никому не нужен. Я встречаю много молодых, от которых прихожу в шок. Потому что они с таким презрением говорят: «Фу, Россия, тут всегда будет бардак и ворьё». Ну тогда и валите отсюда, если тут всегда так будет! Или это такая позиция – очень выгодная, кстати – «мне всё не нравится, поэтому я ничего не буду делать». Самая выгодная позиция: быть всем недовольным и ничего при этом не делать. После определённых моментов моей жизни я перестал обращать внимание на критические замечания в свой адрес. Потому что слишком много неадеквата. Есть люди в моей жизни, к которым я прислушиваюсь. Они всегда попадают в десятку – обидно это, не обидно, но они всегда точны. И их я слушаю. Потому что это по делу и двигает меня как творческого человека. А тех, кто мной недоволен – как актёром ли, как режиссёром ли, как продюсером ли, как управленцем ли, – я просто не слушаю. Я человек отходчивый, не злой и ничего никогда не делаю против своей совести.
– Что даёт такую уверенность в себе?
– Я занимаюсь профессией, которую люблю и в которой что-то понимаю, как мне кажется. У меня есть семья, дети, жена, которая меня всегда поддерживает. Поэтому – чего? О чём переживать? Потом я такой человек – я не могу долго находиться в грусти. Я обязательно должен себя как-то развлекать.
– Сам?
– Сам. Я – такая машинка развлечений для самого себя. В конце концов, летом могу сесть на мотоцикл и просто поехать куда-нибудь.
– Что для вас самое приятное в успехе?
– Самое приятное – это что во МХТ в актёрском буфете меня студенты в очереди всегда пропускают. Да! Точно! Вот это и есть самое приятное – «кафешное» признание. Признание работников столовой – оно самое настоящее. Значит, действительно что-то сделал. А так – театральных призов я не получал. Кинематографических – тоже. И, я думаю, в связи с работой в Союзе кинематографистов долго ещё не получу. Меня сейчас выдвинули на «Золотого Орла» за «Ликвидацию» – но я ни за что не получу. Мне просто интересно, как именно это произойдёт.
– Позднышев в «Крейцеровой сонате» – первая ваша большая главная роль в МХТ, и фактически – это моноспектакль, то есть два часа вы – в монологе в метре от зрителей. Тяжело это?
– Ну да, физически тяжело. Мы долго как-то собирались, всё откладывали – из-за меня, а потом собрались и сделали всё очень быстро, за два месяца.
– Вам близко то, что делает ваш герой?
– Ну конечно, нет.
– Вам свойственен собственнический подход к жене?
– Ну конечно, да.
– Почему?
– Потому что это – моё. Жена. Дети. Собака. Я за это буду драться, пока дышу. Никому не отдам. Имею на это право.
– Когда вы почувствовали себя взрослым?
– А я ещё не почувствовал себя взрослым. Наверное, это ужасно, но взрослым себя начинаешь ощущать, когда умирают родители. Поэтому я себя ещё чувствую ребёнком. Приехала ко мне мама – и я себя поймал на том, что разговариваю с ней, как ребёнок. И она на меня реагирует, как на ребёнка, и несерьёзно машет на меня рукой. И что бы я ни делал, все мои достижения тут же начинают казаться мне нулём по сравнению с тем, что приехала мама.
– Когда много работ, много дел – где-то человек обязательно теряет. Вы где потеряли?
– В Союзе кинематографистов, где я потерял всё, что нарабатывал, – честь и уважение. Зато меня это сразу очень мобилизовало на работу в театре. Я понял, что из театра не уйду – мне нравится там работать. Это у меня получается. Я нашёл в себе большое количество творческих потенций, чтобы работать в театре, чтобы сниматься в кино, чтобы вести большое количество мероприятий, которые мне всегда нравились: те же «Бои без правил». Я понял, что меня это заводит. И снимать я ещё буду. Пусть что угодно говорят, а я всё равно буду.
– Получается вообще делать то, что хочется?
– Вообще – да.
– Много приходится делать того, что не нравится?
– Практически ничего. Мне нравится практически всё, что я делаю. Что-то легче получается, что-то тяжелее, но нравится почти всё.
– Вы всегда знаете, как надо поступать с детьми?
– Только дружить. Они же на нас смотрят – это и есть самое главное воспитание. Как мы себя ведём, что смотрим, что говорим, над чем смеёмся. Какие мы – и дети такими же становятся.
– Приятно видеть, что они становятся такими же?
– Мне приятно, что они меня слушаются. Что их можно в чём-то убедить логически. Например, не рисовать на обоях в коридоре. Меня радует, что мои дети вменяемые и что я могу им что-то объяснить. Хотя, знаете, мама мне тут сказала, что и я был таким ребёнком, что со мной не было проблем: всё понимал с первого раза, делал то, что она говорила. Это уже потом, когда гормональный всплеск случился, я перестал её слушаться, а так проблем со мной не было. Так что чему удивляться? Генетика: от груши вишен не рождается. Груша – она и есть груша.


Северный край
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе