Как бы то ни было, но желая уяснить пусть и немногое, мы будем вынуждены приноровить привычные нам методики изучения к тем переменам, что произошли вокруг указанного предмета, равно и с ним самим. На эти перемены, - тогда они лишь нарастали, - было обращено некоторое внимание почти четверть века тому назад, но дальше отрывочных высказываний дело не пошло.
Главное же состоит, на наш взгляд, в следующем. За последние четверть столетия в пределах русского литературного процесса мы не наблюдаем ни борьбы жанров, как это было в XVIII-первой половине XIX ст., ни борьбы направлений/школ (середина ХIX – первая треть ХХ ст.), но лишь борьбу культурных контекстов, т.е. столкновение наиболее общих и глобальных критериев приемлемости-неприемлемости подхода. Понятно, что изучение этого рода процессов требует несколько иных методик. Это, отчасти, осознавали еще некоторые семиотики/структурные аналитики, равно и их противники. Между тем, положение изменилось в корне. В новейшие времена победивший культурный контекст оказывается явлением исключительно рукотворным, привнесенным, т.е., искусственным продуктом art-индустрии. Само по себе это не столь уж ново. Наиболее очевидным для отечественного наблюдателя примером такого искусственно созданного, постулированного культурного контекста, в русской культуре стал т. наз. социалистический реализм. Он, в свою очередь, вел свое происхождение от культурного контекста второй половины XIX-начала XX вв., возникшего в результате победы определенной системы умонастроений. «В России, - писал по этому поводу Д.С. Мережковский, - образовалась вторая цензура, более действительная, более жестокая, чем первая – цензура 'общественного мнения'». Его супруга, т.е. З.Н. Гиппиус (псевд. Антон Крайний) высказывалась более подробно: «Литература, журналистика, литераторы – у нас тщательно разделены на двое и завязаны в два мешка; на одном написано 'консерваторы', на другом 'либералы'. ... Есть сугубо жгучие вопросы, имена, о которых совсем нельзя высказывать собственных мыслей. Мыслей этих никто не услышит – слушают только одно, одобряешь или порицаешь.».
Социалистический реализм – этот ранний и несовершенный art-индустриальный продукт - оказался нежизнеспособным. А на смену ему, уже «в мiровом масштабе», с начала-середины 60-х годов прошлого столетия постепенно пришло – и закрепилось, - нечто значительно более мощное. Положение, как его изобразил нам Антон Крайний, сохраняется практически неизменным, - с учетом того, что победителем оказалось содержимое только одного «мешка».
Искусственный культурный контекст имеет свои базовые основы.
Каких бы общественно-политических воззрений не придерживался «до-постмодернистский» литературный критик/исследователь, он обыкновенно не решался отвергать (не замечать) историю литературы как таковую. Он мог ее сколько угодно перетолковывать, но не более того.
Ибо предмет его рассмотрения (авторский текст) неизбежно размещался в пределах этой истории, соотносился с иными текстами хотя бы на уровне простейших линейных сравнений (иногда это звалось «интертекстуальной зависимостью»).
Но сегодняшняя ситуация, ситуация art-индустриальной эпохи, – иная. Согласно тезису Артура Данто «современное искусство возникает после конца искусства» (См. Arthur C. Danto, After the End of Art: Contemporary Art and the Pale of History (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1997). Впрочем, «конец искусства у Данто понимался отнюдь не как летальный исход, после которого искусство продолжает свое существование только в загробной жизни» (Борис Буден). В действительности, - продолжает Буден, - «конец искусства означает конец некой истории искусства, некого тщательно выстроенного нарратива Художники продолжают создавать произведения искусства, они лишь не могут больше претендовать на то, что эти произведения представляют некий момент истории искусства. То, чего они отныне оказываются лишенными, так это осознания того, что создаваемое ими искусство принадлежит к некому большому нарративу, или же даже того, что оно отличается от искусства, создававшегося на предыдущем этапе художественной эволюции. ... Современное искусство, согласно Данто, может знать о существовании истории искусства, но оно не чувствует необходимости продвигать эту историю или развивать ее, как не чувствует необходимости дистанцироваться или же освобождаться от прошлого. Таким образом, все это имеет отношение к духовному настрою, с которым искусство создается. Этот дух – дух истории искусства, охватывающей собой произведения искусства, – просто исчез.» /выделено мной – ЮМ/.
На наш взгляд, это исчерпывающее описаниe того положения, в котором пребывают сегодня все изящные искусства разом. Нет больше необходимости «сбрасывать Пушкина с парохода современности», поскольку никакого «парохода» больше не существует. Не существует и eдиного (исторического, историко-культурного) пространства, по которому плавал исчезнувший «пароход».
Я убеждён, что литература нужна как правда. Если лишь человек может быть источником правды, то, передав его состояние в конкретных жизненных обстоятельствах, мы и узнаем её: настоящую, подлинную. И если мы хотим знать правду о человеке, то должны узнать её всю, какой бы ни была она неудобной, неугодной для кого-то или мучительной. Только поэтому писатель обязан быть реалистом. Когда людей учили лгать – учили отказывать себе подобным в праве на сострадание. И спасительно каждое слово правды, то есть в нём всегда заключается спасение: достоинство чьё-то спасённое, свобода или даже жизнь.
Вопрос к интеллигенции
Изучение того, что происходит в пределах искусственного культурного контекста представляет значительные трудности, т.к. этот конкекст обладает особыми «механизмами защиты», препятствующими исследователю (если таковой вообще появляется), раздобыть необходимую информацию, изучив которую, мы в состоянии, например, сделать выводы, каково воздействие данного икк на тех, кто включен в него в качестве потребителя (зрителя/читателя).Особено сложно проникнуть туда, где сегодня действуют самые мощные системы, которыми только располагает art-индустрия: а именно профессиональные лоббирующие организации целевого воздействия/целевой поддержки, или, как это теперь зовется в Отечестве, «информационного и имиджевого сопровождения». Я сознательно избегаю аббревиатуры PR (а также и отечественного понятия «раскрутка»). Сотрудничество с оцв принято всеми силами скрывать, отрицать, что, вообще говоря, носит курьезный характер: даже достаточно внимательного «любителя» можно обучить различению продукта усилий оцв – от продукта, условно говоря «натурального». В этом смысле положение дел на Западе, и, прежде всего, в США, значительно проще. История т. наз. «лоббирования интересов» на североамериканском континенте - достаточно давняя. Сегодня «лоббирование» распространяется на все области бытия, включая, разумеется, словесность, - что представляется только естественным. Никого не удивишь обилием «бюро по продвижению», где можно заказать любой, законами прямо не запрещенный, метод и способ лоббирования: от делового обеда до серии статей; от телевизионной программы до распространения в мiровой Сети «положительного контента» - в сочетании с «отбрасыванием» отрицательного, - с точки зрения заказчика. Чтобы не пересказывать самого себя, приведу здесь выдержку из опубликованных мною несколько лет назад записок о И.А. Бродском:
«К середине 70-х годов прошлого столетия в Северо-Американских Соединенных Штатах под воздействием различных факторов, на характеристике которых мы останавливаться не станем, практически совершенно отказались от самопроизвольного, или как иногда говорят, «качественного» движения направлений и, соответственно, вкусов в области изящных искусств и литературы. Помимо множества иных причин, возникшая к тому времени профессиональная art-индустрия по самой своей природе не могла бы действовать успешно в условиях переменчивости, непредсказуемости и произвола индивидуальных творческих достижений, действительной борьбы групп и т. п. — Таким образом была постепенно достигнута полная и абсолютная рукотворность литературного и/или художественного успеха, могущего быть выраженного в положительных (материальных) величинах. /.../ Литературное или живописное произведение не может быть с пользою реализовано его создателем без посредства представителя art-индустрии. /.../ Это означает, что лучшим, наиболее качественным является в данный момент то, что art-индустрия по чьим-то заказам, выкладкам, или собственным расчетам произвела, приобрела, назначила для последующего внедрения и проч. — И этим лучшим может быть все, что угодно. Абсолютно все. /.../ Иначе в войне мнений экспертов захлебнулось бы налаженное /.../ предприятие, которое, не забудем, к тому же действует по преимуществу в области военно-идеологической, где ошибаться в наше время не рекомендуется». (nk.kojapress.com)
Для того, чтобы исследователь культурных процессов мог придти к необходимым рабочим выводам, ему непременно следует, т.с., произвести некую «декриминализацию» феномена массового использования лоббистских технологий. В противном случае ему грозит превращение в разоблачителя-публициста, который силится показать введенным в заблуждение, «что в действительности происходит». А это занятие совершенно бесполезное.
При этом выводы, к которым мы приходим, исключительно негативные. В условиях art-индустриальной эпохи литературоведы вынуждены a priori отказаться от всего основного набора факторов, которые на протяжении столетий позволяли нам изучать «способ существования» (место в литературном процессе) художественного произведения в пределах культурного контекста. О критике мы уже говорили. Сюда же нам приходится отнести и данные о тиражах, индексах продаж, хвалебные высказывания случайных, будто бы, читателей в Сети, решения премиальных комиссий и проч. под. Все это, в подавляющем большинстве случаев, оказывается объектом прямого приложения art-индустриальных сил, т.е. оцв, а стало быть ничем не может содействовать литературоведению.
Нам остается только заниматься собственно привлекшими наше внимание сочинениями, совершенно отделив их от всего, что так или иначе может явиться привнесенным. Я не вполне убежден, что такое «чистое» литературоведение пойдет на пользу нашей науке, но выбора у нас нет.
Повторюсь, нам следует отказаться от демонизации PR-технологий, от веры в их всемогущество. Разумеется, возможности оцв достаточно велики. Но – и это необходимо иметь в виду, - для достижения оптимального результата «информационного и имиджевого сопровождения», последнее должно быть повсеместным и непрерывным. Возможно ли это? – в идеале, да. Но лишь в идеале.
Искусственный культурный контекст сам по себе - есть результат/продукт целевого массированного «сопровождения» . Возможность включения в него – предоставляется, как уж было сказано, далеко не каждому, причем полноценно реализовать данную возможность может лишь тот, кому обеспечат уже «личное сопровождение». До тех пор «пропуск» на вход в икк остается нереализованной (или только отчасти реализованной) привилегией.
Как следствие весьма высокой стоимости услуги, в огромном большинстве случаев, «сопровождение» большинства тех авторов, которые так или иначе находятся в пределах икк, обычно не бывает ни повсеместным ни, тем более, непрерывным. Оно идет выборочно, с остановками, в расчете на «ментальную инерцию» целевых групп. Но беда в том, что эта инерция в пределах литературы и искусства – очень слаба. В этом смысле работа «сопровождающих» сроди личной охране. Стоит только зазеваться – и охраняемый объект может жестоко пострадать.
Поэтому исследователю лучше сосредоточиться на поиске именно свободных от массированного «сопровождения», слабо охраняемых «зон» условного литературного процесса, и, в особенности, следить за перерывами в работе «сопровождающих».
Сегодня наименее охраняемым участком здесь оказывается область «читатель-писатель». – Одной из причин такого положения является практически полная независимость авторов икк от читателя, что art-индустриальным сообществом рассматривается в числе основных своих достижений, служащее гарантией незыблемости параметров икк. Поэтому контроль/корректировка того, что происходит в этой, прямо скажем, третьестепенной области, пребывают на сравнительно невысоком уровне. Впрочем, и его не следует недооценивать. Так, опросы читателей в Сети могут оказаться достаточно представительными и, таком образом, полезными для исследователя, лишь в том случае, если они будут проводиться а) за пределами двух-трех «центральных», непосредственно связаных с art-индустриальными интересами, а значит, находящихся под постоянным наблюдением сетевых «площадок»; b) предложеные вопросы должны быть простыми и сформулироваными без какой-либо примеси оценочных категорий; c) опрашиваемые не должны быть соединены в некую единую группу, на суждение которой единовременно предлагается обширный перечень авторов/книг. d) напротив, достаточно представительное число опросов следует проводить, предлагая перечень по частям, притом разделенным так, чтобы «вычислить» принципы данного разделения, а равно сколь велик будет перечень окончательный («кто следующий?») было бы затруднительно. - Т.о., и опрошенные разделяются на небольшие «подгруппы е) наличие некоего контрольного, по возможности «теневого» опроса, результаты которого позволили бы нам корректировать основной опрос.
Предосторожности необходимы : ведь только соблюдая их, мы можем надеяться, что не привлечем к нашему исследованию слишком пристального внимания «охраны»
Именно такими принципами руководствовался в 2008 году проект «Мегапинион» 1 megapinion.blogspot.ca
2 megapinion.blogspot.ca
В результате в нашем распоряжении имеются чрезвычайно интересные материалы, позволяющие нам судить о сегодняшних читательских предпочтениях в пределах русского культурного пространства. Сколько-нибудь подробное обсуждение этого, покуда единственного в своем роде, материала, - в задачу автора не входило. Отметим только, что опросов было два:
1. Какие из этих книг Вы читали? (по состоянию на 09 октября 2008) – опрос проводился по десяти малым группам, где было поименовано в общей словности 140 наименований книг, опубликованных в период от первой четверти XIX в. до наших дней, а именно до лета-осени 2008 г.
и
2. Кого из этих писателей Вы читали?
- это сводный результат (по состоянию на 15 октября 2008) после 70 опросов – было предложено 919 авторов XIX-XXI вв., т.е. сохранялись те же временные пределы, что и опрос 1.
Мы настоятельно рекомендуем всем заинтересованным внимательно изучить результаты опросов в их совокупности. А здесь нами отобрана «первая пятерка» авторов с точки зрения их значимости в данном икк. Все они - неоднократные лауреаты основных литературных премий, постоянные участники и ведущие телевизионных передач, с исключительно высокими рейтингами цитирования/упоминания в СМИ. Вот как выглядит эта «пятерка»:
Виктор Олегович Пелевин
41% (73/179)
Людмила Евгеньевна Улицкая
18% (31/177)
Дмитрий Львович Быков
13% (33/254)
Михаил Павлович Шишкин
7% (10/148)
Захар Прилепин
2% (4/185)
Первое, что обращает на себя внимание - это значительный отрыв В.О. Пелевина от всех прочих его коллег. Чтобы исключить какие-либо внешние воздействия на полученные данные, попробуем откорректировать его по результатам опроса 1.
Публицистика должна иметь своего адресата – надо знать, прежде всего, в гущу чьих душ ты обращаешься. Публицистика Толстого, если снова брать её в пример, имела всегда своего адресата даже в названии его обращений: студенты, революционеры, правительство. Теперь же публицистика обращается в пустоту – она безадресна. Но дело даже не в этом… Больше нет в России мучительных общественных вопросов, требующих выработки моральных принципов и того, что я бы назвал «новой нравственностью». Выгодно мне это лично или не выгодно – вот и всё рассуждение современного, при этом даже «праведного», живущего своим трудом человека.
Конец публицистики
Итак, в 2007 году финалистом, одним из трёх победителей читательского интернет-голосования премии «Большая книга» стал роман Виктора Пелевина «Empire V (Ампир В): повесть о настоящем сверхчеловеке», - по словам рецензента, «книга, представляющая собой безумный коктейль философии, фантастики и юмора». Но читали этот роман – согласно данным, полученным в том же 2008 году, все той же исследовательской группой «Мегапинион», - 5 проц. от числа опрошенных.
Премия Большая книга за 2007 г — досталась Л.Е. Улицкой (18%), за роман «Даниэль Штайн, переводчик». Сборник же ее - «Большая дама с маленькой собачкой», - судя по опросу 2, прочло 6 проц. от числа опрошенных.
Удостоенную БК романизированную биографию Пастернака Д. Л. Быкова (13%), прочло 9 проц. опрошенных. А романы Михаила Шишкина (7%) «Взятие Измаила» и «Венрин волос» - читали, соответственно, по 2 % опрошенных.
Быает, что в целом достаточно представительный список авторов, предложенный «Мегапинион», обнаруживает досадные лакуны. В этом случае нам также может помочь опрос 2. Так, напр., романы одного из недавних лауреатов БК Павла Крусанова читали соответственно -
Американская дырка
0% (0/142)
Бом - Бом
1% (1/106)
Начало процессу формирования искусственного культурного контекста в русском культурном пространстве было, - как и во всем мiре, - положено еще в шестидесятые-семидесятые годы ХХ в., когда в отечественной словесности развернулась ожесточенная борьба соперничающих культурных контекстов – условно пре-постмодернистского, который социально-политически манифестировал себя как прогрессивный, демократический – и условно-традиционалистского, ориентированного на сбережение и возрождение всего того, что рассматривалось адептами этого подхода как наследие классики. Время для окончательных итогов этой борьбы еще не наступило. Скажем только, что расхожий вывод, согласно которому сегодняшний русский читатель уже не в состоянии выйти за пределы искусственного культурного контекста, и даже не подозревает, что за этими пределами «что-то есть», - вывод этот не вполне верен. Достаточно посмотреть на результаты предложенного здесь опроса. Вот первая его «десятка»:
1.Александр Сергеевич Пушкин 97% (180/186)
2. Лев Николаевич Толстой 95% (164/172)
3. Антон Павлович Чехов 89% (133/149)
4. Николай Васильевич Гоголь 89% (233/262)
5.Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин 87% (149/172)
6. Фёдор Михайлович Достоевский 87% (222/255)
7. Михаил Юрьевич Лермонтов 84% (169/201)
8. Иван Алексеевич Бунин 83% (208/252)
9. Михаил Афанасьевич Булгаков 83% (210/253)
10. Иван Сергеевич Тургенев 82% (141/172)
Спору нет, достоверность всякого опроса – ограничена и, т.с., оспорима. Но как же утешительно думать, что мы еще живы.
Ю.Г. Милославский
CHASKOR.RU