Испытания Тони Джадта

Несмотря на прогрессирующую болезнь, историк продолжает работать

Октябрьским вечером в Еврейском культурном центре имени Джека Скирболла в Гринвич-Виллидж выступал историк Тони Джадт. «Надеюсь, вы не возражаете, если я начну с того, что убью слона», - сказал он, закутанный в черное одеяло, в инвалидном кресле, с двухуровневым БИПАП-аппаратом на лице. «Как видите, - продолжил он сипло. - Я парализован ниже шеи и к тому же ношу эту нелепую трубку для дыхания». Немногим более года назад Джадту был поставлен диагноз «прогрессирующий боковой амиотрофический склероз» - заболевание, более известное как болезнь Лу Герига, постепенно лишающая человека способности двигаться, глотать и говорить. 

Только четыре года назад, в 2005 году, профессор европейской истории Нью-Йоркского университета достиг пика своей карьеры, опубликовав книгу «После войны: История Европы с 1945 года» (издательство Penguin Press), рассказывающую о возрождении Европы после Второй мировой войны и получившую множество одобрительных отзывов. Книга вышла в финал Пулитцеровской премии и была названа "New York Times" одной из значимых десяти книг года. Помимо признания в научных кругах Джадт прославился как политический обозреватель и великолепный диспутант в спорах между левыми и правыми и при внутренних разногласиях левых. Возможно, прежде всего он известен как непримиримый критик Израиля и наиболее яркий сторонник идеи создания единого, двунационального государства палестинцев и израильтян - позиция, благодаря которой он приобрел не только друзей, но и врагов. 


Октябрьское выступление Джадта было частью ежегодной лекции, спонсируемой Институтом Ремарка, междисциплинарным центром, созданным им в 1995 году и ориентированным на углубление взаимопонимания Америки и Европы. Ричард Сеннетт, профессор социологии Нью-Йоркского университета и друг Джадта, говорит, что та лекция была «завещательной» - хорошей возможностью для историка порассуждать о «жизни, проведенной в борьбе с тем, что значит быть на левом фланге». 

Для Джадта это было первое появление перед широкой публикой в инвалидном кресле. Позже он говорил: «Я понимаю, что выгляжу как совершенная развалина». Когда он выкатил кресло на сцену, по залу, где собралось более семисот человек, прокатился гул. Джадт рассудил, что чтение лекции по записям в его положении вызовет слишком много трудностей, и решил говорить исключительно по памяти. Сможет ли он сконцентрироваться? Сможет ли не обращать внимания на постоянный зуд, неутолимую жажду и мышечную боль? 

Он начал с шутки, назвав себя «паралитиком с куском пластика на лице» и пообещав не махать руками слишком сильно. Напряжение спало, и Джадт перешел к теме своего выступления «Что значит жизнь и что значит смерть в социальной демократии?». 

Джадт напомнил аудитории о культе эффективности, богатства, свободного рынка и приватизации в Америке и Европе. Мы живем, сказал он, в мире, созданном поколением австрийских мыслителей - теоретиком бизнеса Питером Друкером, экономистами Фридрихом фон Хайеком, Людвигом фон Мизесом, Йозефом Шумпетером и философом Карлом Поппером, - ставших свидетелями капитуляции либерализма перед лицом фашизма и заключивших, что лучший способ защитить либерализм - не допускать вмешательства государства в экономическую жизнь. «Если государство удерживается на безопасном расстоянии, - сказал Джадт. - То и экстремисты правого и левого толка не подойдут слишком близко». Сферы общественной ответственности в значительной мере были переданы в частный сектор. Американцы и в меньшей степени европейцы разучились думать политически и морально в ситуации экономического выбора, предупредил Джадт, и его слабый голос с британским акцентом зазвенел. Отказываться от преимуществ, предоставляемых социальными демократами - новый курс, великое общество, государство всеобщего благосостояния - «значит предать не только прошлые, но и будущее поколение». 

Лекция, продлившаяся почти два часа, соединила несколько тем, давно увлекавших Джадта: роль интеллектуалов и их идей в политической жизни и неумение как американцев, так и европейцев осознать и усвоить уроки прошлого века. (Мы живем, писал Джадт, «в век забвения».). Он закончил свое выступление на прагматической ноте. «Было бы приятно, но неверно сказать, что социальная демократия или нечто подобное - это наше идеальное будущее, - сказал он, тщательно выговаривая каждое слово. - Это даже не идеальное прошлое. Но это лучшее, что доступно нам сегодня». 

Ему аплодировали стоя. «Вначале я был поражен несоответствием между его умственными способностями, совершенно не уменьшившимися и во многих отношениях непревзойденными, и физическим состоянием», - говорит Ричард Уолин, профессор истории в университете города Нью-Йорк, присутствовавший в зале: «Но через пять минут я забыл о материальной оболочке и сосредоточился на его словах и их значении». Он добавляет: «Это была одна из самых волнующих сцен, которые я когда-либо видел». 

Примерно месяц спустя я встретился с Джадтом в его квартире на верхнем этаже высокого кирпичного здания рядом с парком Вашингтон-сквер, где он живет вместе с женой, танцевальным критиком Дженнифер Хоманс, и двумя детьми-подростками. Знак на двери просит посетителей мыть руки. Ухаживающий за Джадтом санитар, молодой мужчина, молча ведет меня по просторной, безукоризненно чистой квартире с деревянным полом в кабинет, стены которого уставлены книгами. Джадт ждет, откинув голову на подушку, сложив руки на коленях, с босыми опухшими ногами. Ему 61 год, у него короткая стрижка и борода с проседью. Одетый в темно-красную футболку и фланелевые штаны, он смотрит на меня сквозь круглые очки. Беспроводной микрофон прикреплен к его левому уху. Хотя я нахожусь от него на расстоянии метра, санитар подкручивает регулятор громкости, и слабый голос Джадта вдруг раздается из динамика поблизости. 

«На наших глазах в продолжение 80 лет постоянно сокращались инвестиции в сферу общественных услуг, - говорит он. - Мы отказались от усилий, идей и амбиций прошлого». Ему, очевидно, очень трудно говорить, но он чертовски красноречив. Его глаза, вынужденные выполнять работу всего тела, невероятно выразительны; волнуясь, он высоко поднимает брови и широко открывает глаза, как тогда, когда он сказал: «Коммунизм был ошибочным ответом на некоторые очень хорошие вопросы. Отбросив плохой ответ, мы забыли хорошие вопросы. Я хотел бы вернуться к обсуждению хороших вопросов». 

Я спрашиваю, в каком настроении он покинул зал после лекции. «В приподнятом», - просто отвечает Джадт. Некоторые друзья и коллеги советовали ему вместо планируемой речи говорить о поразившей его болезни. «Я думал об этом, - говорит Джадт. - Но я не сообщу ничего нового о БАС. Я могу сказать что-то новое о социальной демократии, и, возможно, говоря это в своем состоянии, я как-то меняю понимание этой болезни людьми». Он делает глубокий вдох. «Мне есть, что сказать о том, как просто делать то, что ты не можешь не делать, делать это так хорошо, как только возможно в настоящих обстоятельствах, и как можно скорее преодолевать сочувствие окружающих». 

Джадт родился в мелкобуржуазной еврейской семье марксистов-антикоммунистов. Они жили в лондонском Ист-Энде, исторически еврейском квартале города. «Вежливый, культурный антисемитизм был там по-прежнему приемлем», - вспоминает Джадт. Обеспокоенные тем, что сын-подросток слишком социально замкнут, в 1963 году родители отправили его в летний лагерь в кибуце в Израиль. Джадт стал убежденным сионистом. «Я был идеальным неофитом», - говорит он. Будучи в 16 лет лидером левого сионистского молодежного движения, он даже выступил с программной речью на большой сионистской конференции в Париже. В 1967 году, спустя несколько недель после Шестидневной войны, Джадт добровольно пошел служить в Армию обороны Израиля в качестве переводчика на Голанских высотах. Он с удивлением узнал, что многие молодые израильские офицеры, с которыми ему пришлось работать, были «правыми подонками с антиарабскими взглядами»; другие, по его словам, «были просто идиотами с оружием в руках». Израиль, как он заключил, «превратился из недалекого общества пионеров в самодовольное, достаточно конкурентоспособное общество». 

Разочаровавшись, Джадт вернулся в Англию, окончил среднюю школу и был досрочно принят в Кембриджский университет. Затем он продолжил свое обучение в парижской «Эколь нормаль суперьер», где познакомился с Анни Кригель, героиней Сопротивления и авторитетным историком коммунизма. «Ее интеллектуальная методология соединяла абстрактный анализ с очень тщательным разбором обстоятельств. Это была не политология, не история, но соединение лучшего из них обеих», - говорит Джадт. Примерно в это же время он вел переписку с Джорджем Лихтхаймом, историком социалистического строя, немцем по происхождению. «Блестящий, крайне депрессивный человек, - вспоминает Джадт. - Его работы о марксизме произвели на меня большое впечатление в плане содержания, стиля и подхода». Джадт посвятил свою недавно вышедшую подборку эссе «Переоценка: Размышления о забытом двадцатом веке» (Penguin Press, 2008) Кригель и Лихтхайму. 

Первая книга Джадта «Реконструкция социальной партии: 1921-1926, подробный анализ раскола французской социалистической партии с коммунистами», была опубликована во Франции в 1976 году. Спустя три года издательство Cambridge University Press выпустило книгу «Социализм в Провансе, 1871-1914: исследование истоков современных фрацузских левых», тщательный анализ того, почему крестьяне нижнего Прованса в ситуации экономических неурядиц вступили в ряды французского социалистического движения. Эти вопросы получили более подробное освещение в книге «Марксизм и французские левые: Исследования труда и политики во Франции, 1830-1981» (Oxford University Press, 1986). Эти первые работы укрепили репутацию Джадта как яркого политического историка. В следующем году он перевелся из Оксфордского университета на исторический факультет Нью-Йоркского университета. 

Джадт все более и более вовлекался в междоусобные споры левых об их неспособности честно оценить коммунизм. «Тони всегда был склонен к некоторой слепоте относительно крайних левых и Советского Союза», - говорит Сеннетт. Эта тревога наполняет книгу «Несовершенное прошлое: французские интеллектуалы, 1944-1956» (University of California Press, 1992), где безжалостно изображены некоторые корифеи левых, в том числе Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар и философ-католик Эммануэль Мунье (издателя журнала Esprit), которых Джадт считал наивными сочувствующими. В "New York Times Book Review" книга была названа «откровенным и убийственным исследованием». Последовали другие похвальные отзывы. (В работе «Груз ответственности: Блум, Камю, Арон и французский двадцатый век», дополнительном томе к «Несовершенному прошлому», опубликованном в 1998 году издательством University of Chicago Press, Джадт проследил противоположную традицию - антикоммунистическую и совершенно независимую - во французской политической жизни). 

«Несовершенное прошлое» было издано тогда, когда после революции 1989 года новое поколение англоамериканских ученых, сознающих излишества постмодернизма, взглянули свежим взглядом на интеллектуальное наследие французских левых, говорит Марк Лилла, профессор гуманитарных наук Колумбийского университета. В это время подобный новый подход уже распространился во Франции, говорит он, «тем не менее в американских академических кругах по-прежнему существовал карго-культ Фуко и Деррида». 

Джадт путешествовал по Франции, когда о нем написала Times. «Я вернулся в Нью-Йорк звездой сцены и экрана», - вспоминает он спустя несколько минут после того, как попросил санитара передвинуть кресло, на котором сидел. (При этом он счел необходимым принести извинения за то, что должен ненадолго прервать интервью). «Вдруг, - продолжил он разговор. - Я стал специалистом по интеллектуалам». К концу года он написал несколько эссе для "The New York Review of Books". Он постоянно получал похвальные отзывы. 

«Я не собирался становиться публичным интеллектуалом, - утверждает Джадт, соглашаясь, что в это, может быть, трудно поверить. В молодости, говорит он, он был доволен жизнью высокооплачиваемого профессора престижных университетов. - Мне нравилось преподавать и - закинув ноги на стол, со стаканом вина в руке и сигаретой в зубах - читать книги». 

Однажды поддавшись уговорам и выступив на публике, Джадт завоевал репутацию искусного полемиста. Прочитайте эссе 2006 года «Полезные идиоты Буша» в Лондонском книжном обозрении, где он честит главных либеральных мыслителей, в том числе Жана Бетке Эльштайна, Майкла Игнатьеффа и Майкла Уолцера, за то, что они уступили «катастрофичной внешней политике» президента Джорджа Буша». Не смягчив ни одного слова, Джадт писал: «Либеральные интеллектуалы когда-то отличались именно тем, что пытались мыслить независимо, а не в угоду другим. Интеллектуалы не должны самодовольно теоретизировать о бесконечной войне, рекламируя и извиняя ее. Они должны нарушать общественный порядок - свой собственный в первую очередь». В ответ Брюс Акерман, профессор политических наук и права в Йельском университете, и Тодд Гитлин, профессор журналистики и социологии в Колумбии, издали манифест, подписанный рядом выдающихся академиков, где претензии Джадта названы «напыщенным бредом». Все подписавшиеся, говорят они, «противостоят войне в Ираке как незаконной, немудрой и разрушающей моральное состояние Америки». 

Где-то еще Джадт назвал эскизы коммунистической доктрины историка Холодной войны Джона Льюиса Гэддиса «громоздкими и немного смущающими» и написал, что напыщенные и исполненные пиетета зарисовки колумниста "The New York Times" Томаса Фридмана, получившие Пулитцеровскую премию, «всегда тщательно тестируются на политическую приемлемость для среднего класса», и что выдающийся английский историк Эрик Хобсбаум, коммунист со стажем, «отказывается смотреть злу в глаза и называть вещи своими именами». В прошлом году Джадт получил премию Оруэлла, вручаемую ежегодно тем журналистам, которые наилучшим образом достигли цели, поставленной Джорджем Оруэллом, - «превратить публицистику в искусство». Жюри превозносило его как «полемиста». 

В начале 2002 года Джадт вел домашний образ жизни после курса облучения и операции по удалению раковой опухоли из левой руки, и его стало «все больше и больше беспокоить неумение Израиля принять правильное решение». В мае того года в "The New York Review" вышел его подробный анализ конфликта на Среднем Востоке, решение для которого, как он утверждал, очевидно: два государства, свертывание еврейских поселений на оккупированных территориях и лишение палестинских беженцев права вернуться в Израиль. Джадт обвиняет Израиль в сложившейся безвыходной ситуации, провокационно сравнивая действия Израиля с действиями Франции во времена колониальной войны против Алжира. К 1958 году, отмечает он, ущерб, который французская политика причинила Алжиру, превзошел ущерб, причиненный Францией себе самой. Израиль, пишет он, находится в таком же затруднительном положении. 

Историческая аналогия Джадта вызвала резкую критику. «Если Израиль напоминает французский Алжир, почему Израиль и его национальная доктрина сионизм более законны, чем французский империализм?» - спрашивает политический обозреватель Пол Берман. Это хороший вопрос. Спустя несколько месяцев Джадт пересмотрел свою точку зрения. «Пришло время вообразить невообразимое», - заявляет он в широко известном эссе в "The New York Review". Решение в виде двух государств - еврейского государства и арабского государства - «возможно, уже обречено», и наименее болезненным вариантом для Израиля было бы превратиться из еврейского государства в двунациональное. «Горькая правда, - пишет Джадт. - Состоит в том, что Израиль сегодня не устраивает самих евреев». 

По словам Бенни Морриса, профессора истории в Университете имени Давида Бен-Гуриона в Негеве и автора книги «Одно государство, два государства: решение израильско-палестинского конфликта» (Yale University Press, 2009), эссе Джадта «честно включает идею единого государства в международную повестку дня». Форвард описал это как «интеллектуальный эквивалент ядерной бомбы по сионистскому вопросу». За несколько недель редакция "The New York Review" получила более тысячи писем читателей. Вдруг, говорит Роберт Бойерс, редактор журнала "Salmagundi" и обозреватель либеральной интеллектуальной сцены, Джадт стал главным голосом, весомым на Среднем Востоке. Действительно, если, как полагал Джадт, смерть его друга, литературного критика Эдварда Саида в 2003 году, оставила «зияющую пустоту» в общенациональном разговоре о Палестине, Израиле и палестинцах, то сам Джадт эту пустоту и заполнил. 

Подобно Саиду, также выступавшему за единое государство, Джадт стал общей целью для всех критиков. Публицистическая статья в газете "Jerusalem Post" обвинила его в «поощрении геноцида». Омер Бартов, профессор европейской истории в Университете Брауна, назвал идею двунационального государства «абсурдной»; Уолцер, второй редактор журнала Dissent, назвал ее эскапистской фантазией, «не предлагающей никакого политического решения относительно сдерживания террористических организаций и отведения войск с оккупированных территорий». Стивен Зипперштайн, профессор еврейской культуры и истории в университете Стэнфорда и близкий друг Джадта в продолжение вот уже четверти века, раскритиковал статью как «еще один призыв из длинного ряда призывов (хотя, возможно, глупейший из них) к евреям принести себя в жертву». 

Наиболее резкая критика заключается в том, что понимание Джадтом двунационализма созвучно безумному, нереалистичному стилю контрабанды идей, который он порицал в «Несовершенном прошлом». «Я тоже хотел бы, чтобы все были космополитами и кантианцами, и у нас была одна общая демократия для всего человечества, - говорит Гади Тауб, профессор еврейского университета в Иерусалиме и автор вскоре выходящей книги о сущности сионизма (Yale University Press). - Но это два народа (евреи и палестинцы), жестоко пострадавшие от отсутствия национальной независимости». Говорить о том, что такая ситуация сама по себе способствует общей суверенности в двунациональном государстве, по мнению Тауба, невероятно безответственно, и интеллектуалы иногда делают это для собственного удобства, идя против совести. В действительности единое государство обрекло бы израильцев и палестинцев на вечную гражданскую войну. 

Джадта, по-видимому, не беспокоит, что его публичный образ сейчас так тесно связан с его взглядами на Израиль. «Наберите мое имя в Google, - говорит он беззаботно. - И вы незамедлительно найдете эссе о двунационализме». Он продолжает таким наблюдением о себе: «Для внешнего мира я помешанный, ненавидящий себя левый еврей». Если говорить серьезно, Джадт не чувствуют себя совершенно комфортно в роли представителя антисионистской толпы. «Я бы не назвал себя антисионистом, потому что есть открытые антисемиты, использующие антисионизм для прикрытия», - объясняет он. Некоторые из них, такие как белый националист Дэвид Дьюк, обвиняют его в том, что он интеллектуально прикрывает ханжей. Несмотря на такое «отвратительное поношение, - говорит колумбийский историк Фриц Штерн. - Тони, скорее наоборот, стал еще более откровенен». 

Джадта пытались заставить замолчать. В октябре 2006 года лекцию, которую он должен был читать в польском консульстве в Нью-Йорке, внезапно отменили вследствие жалоб Антидиффамационной лиги и Американского еврейского комитета. Последовавшая за этим компания в СМИ поставила Джадта в центр скандала о свободе слова. Историю подхватила пресса во Франции, Англии и Польше. «Джадт разворачивает военные действия», - гласил заголовок в "The New York Observer", где приводились слова Джадта о том, что национальный директор Антидиффамационной лиги Авраам Фоксман и некоторые другие лидеры американских еврейских организаций - «нетерпимые лживые ханжи» и «фашисты». Более 100 выдающихся ученых и интеллектуалов, многие из которых не поддерживали взгляды Джадта, подписали петицию, осуждавшую «атмосферу запугивания» вокруг ситуации с отменой его лекции. 

«Тони любое противодействие только на пользу», - говорит Ричард Сеннетт. Когда я процитировал эти слова Джадту, он с ними не согласился. «Ричард пошутил», - сказал Джадт без улыбки. Он признает, что «всегда провоцировал вербально», но он не ищет противостояния. Спустя день после нашей встречи Джадт прислал мне письмо: «Я ненавижу публичность, славу, известность и связанные с ними публичные разногласия. Но, по справедливости говоря, я всю свою жизнь был достаточно прямолинеен и никогда не скрывал своего мнения из-за конформизма или политеса. Однако до этой отвратительной ситуации с польским консульством я, конечно, не был известен за пределами герметичного академического мира, и мои еретические научные труды не вызывали много шума». 

Тем не менее шум был, когда в 1979 году газета "History Workshop" опубликовала статью Джадта, бывшего тогда профессором Калифорнийского университета в Беркли, о социальной истории. «Вся дисциплина деградирует» в результате постмодернистского поворота к идентичности и феминизма, писал он. (Он рассказал мне, что это эссе чуть не стоило ему заявки на собственность). К началу 1980-х его недовольство превратилось в глубокую тревогу. Примерно в это время он познакомился с чешским диссидентом Яном Каваном, жившим в ссылке в Лондоне и ставшим затем министром иностранных дел и вице-премьером в посткоммунистической Чешской республике. Благодаря ему и другим людям Джадт, переехавший после в Оксфорд, заинтересовался историей Чехословакии и Восточной Европы в целом. Он купил самоучитель чешского, стал заниматься по нему по два часа каждую ночь и записался на занятия в университете. К середине 1980-х он уверенно владел чешским, и в 1985 поехал в Прагу в составе группы под руководством английского философа Роджера Скратона. Организатором выступил Образовательный фонд имени Яна Гуса, располагавшийся в Оксфорде и занимавшийся самиздатом и другой подпольной деятельностью в Чехословакии. В тот свой приезд, первый, но далеко не единственный, Джадт помог провезти контрабандой запрещенные книги и читал лекции в переполненных людьми частных квартирах. Именно тогда его вновь охватила страсть к политике и истории Европы. 

О 1987 годе, когда Джадт впервые приехал в Нью-Йоркский университет, он говорит так: «Казалось, что если у тебя есть хорошие идеи, тебе позволят их осуществить». Итак, в 1995 году, размышляя над «очень заманчивым» предложением присоединиться к социалистическому комитету при Чикагском университете, он предложил, следуя своему увлечению европейскими и американскими отношениям, создать Институт Ремарка. Нью-Йоркский университет, заинтересованный в сотрудничестве с ним, на это согласился. С типичной для него самоуверенностью Джадт заявил: «Дайте мне десять лет, и вы получите всемирно известный институт». Как рассказывает Уолин, Джадт преуспел, постоянно поддерживая контакты – посредством конференций, семинаров и грантов – с европейской и американской профессурой. «Если вы европейский ученый, занимаетесь изысканиями в области современной политики и истории и хотите быть известным в Америке, Институт Ремарка для вас - инициация», - говорит Уолин. Фриц Штерн, член правления института, добавляет: «Тони стал главным международным центром». Репутация института почти неразрывно связана с репутацией Джадта - как во благо, так и во вред. (Два члена правления отказались от своих должностей после того, как Джадт выступил за двунациональное будущее для израильтян и палестинцев). 

По мнению Джадта, однако, его «главное достижение» - книга о послевоенной Европе. В 1945 году Европа лежала в руинах; 36,5 млн ее жителей погибли в период между 1939 и 1945; большинство из тех, кто выжил, умирали от голода или оказались без крыши над головой; Германия лишилась 40% домов, Великобритания - 30%, Франция - 20%. Однако, в течение следующих 60 лет, пишет Джадт, Европа невероятным образом стала «эталоном международных добродетелей», и ее социальная модель – бесплатное или почти бесплатное медицинское обслуживание, досрочный выход на пенсию, различные социальные и общественные услуги – превратились во «всеобщий пример для подражания». 

Книга «После войны» рассказывает, как это произошло. Она охватывает всю послевоенную историю Европы – восточной и западной – и имеет единую концептуальную основу. Но это не труд бесстрастного ученого. В предисловии Джадт описывает свой подход как «откровенно личную интерпретацию» недавнего европейского прошлого. «Я воспользуюсь словом, которое незаслуженно приобрело отрицательный оттенок смысла: “После войны” - самоуверенная книга», - пишет он. Основная мысль Джадта, раскрываемая на протяжении 900 страниц, заключается в следующем: Европа перекроила себя, забыв свое прошлое. «Основой для послевоенной Европы вначале было нарочитое сокращение памяти - забвение как образ жизни». А забыть нужно было многое: коллаборационизм, геноцид, лишения. 

Переведенная на 19 языков, книга «После войны» была названа критиками шедевром. «Потрясающая работа, - пишет профессор Гарвардского университета Луи Менан в "The New Yorker". - Язык живой, замысел, включающий рассказ как о маленьких, так и о больших странах, фактически сверхчеловечен, и кроме того, книга умна». По выражению оксфордского политического теоретика Алана Райана, эта книга «являет динамику триллера и охват энциклопедии». Кшиштоф Михальски, профессор философии Бостонского университета и ректор Института гуманитарных наук в Вене, где Джадт - постоянный сотрудник, говорит: «Тони - один из немногих первоклассных западных интеллектуалов, питающий неидеологический интерес к Восточной Европе». 

С февраля прошлого года Джадт не может шевелить руками. «Я думал, это будет катастрофа», - вспоминает он будничным тоном. Как он писал? Он обнаружил, что чтение лекций, часто без предварительных записей и целыми предложениями и абзацами, приучило его думать вслух. Он может теперь, «немного подготовившись умственно», продиктовать эссе или содержательное и глубокое письмо. Не будучи в состоянии кратко записать свои мысли на листе бумаги, Джадт приучил себя пользоваться сложными мнемоническими схемами, подобными тем, которые описал йельский историк Джонатан Спенс в своей книге 1984 года издания «Дворец памяти Маттео Риччи». Джадт подобно Риччи, иезуиту-миссионеру XVI века в Китае, представляет у себя в голове структуры, где сохраняет мысли и идеи. Основной принцип таков: представьте, что вы входите в большой дом; поверните направо, вы увидите комнату с книжными полками и столами; оставьте воспоминание на каждой поверхности в комнате, пока она не заполнится; теперь пройдите по коридору в другую комнату; для того чтобы вызвать воспоминание, восстановить лекцию или вспомнить содержание и структуру статьи, вновь войдите в свое здание и идите тем же путем, таким образом активизируя оставленные здесь идеи. 

«Это работает», - говорит Джадт. Он говорит, что за последний год стал мыслить даже лучше, чем до этого. Он сравнивает себя со слепым человеком с уникально развитым слухом или глухим человеком с необычайно острым зрением. «Я знал теоретически, что если ты чего-либо лишен, становится лучше то, что у тебя есть, - говорит он. - Но было странно убедиться в этом на практике». Через паузу он продолжает: «Мне 61 год. Я мыслю не так остро, как тогда, когда мне был 51. Но то, что я мог делать в прошлом году, я делаю лучше в этом». 

Недавно Джадт подписал контракт об издании небольшой книги, куда вошли его лекции по социальной демократии, и надеется, что она будет напечатана в конце весны. «У меня очень много умственной энергии», - говорит он. Коллеги и друзья заботятся о Джадте и осторожно комментируют его физическое разрушение. («Вы не будете писать о его болезни или о том, что он умирает», - сказал Сеннетт в начале нашего разговора, и это был скорее приказ, чем вопрос). Больные БАС умирают в течение двух-пяти лет после того, как был поставлен диагноз. 

Когда наступает время ложиться спать, перебравшись из инвалидного кресла в кровать, сняв очки и растянувшись во весь рост, Джадт остается один на один со своими мыслями. В последние месяцы он стал вспоминать молодость - сварливого школьного учителя немецкого, Кембридж середины 1960-х, умиротворение одинокой поездки в поезде. При поддержке своего друга Тимоти Гартона Эша, профессора Центра европейских исследований при Оксфордском университете, он собрал «эти виньетки из прошлого» в серию автобиографических скетчей. 

Недавно "The New York Review" опубликовала трогательное эссе Джадта, где он говорит непосредственно о своей жизни с диагнозом БАС. «Беспомощность, - пишет он. - Унизительна, даже если она не навсегда. Представьте или вспомните, как оказывались временно неподвижным, или по другой причине нуждались в физической помощи со стороны незнакомых людей. Представьте, что вы знаете, что особенно унизительная беспомощность БАС - приговор на всю жизнь (мы беспечно говорим в этой связи о смертных приговорах, но в действительности последнее было бы избавлением)». 

Перед тем как уйти, я спросил его, почему он решил так личностно написать о своей болезни. Он сделал паузу, глубоко вздохнул и сказал без тени жалости к себе и не драматизируя: «Эта болезнь - словно тюрьма. Я отчаянно хочу вырваться из нее и рассказать людям, каково это». Джадт делает еще один глубокий вдох. «Болезнь - как пожизненное заключение без возможности досрочного освобождения, и стены камеры каждую неделю сдвигаются на 15 см. Я знаю, что в какой-то момент они раздавят меня, но не знаю точно, когда это случится».

Эван Р. Гольдштейн 

Russian Journal
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе