В музее, как и полагается, много редких фотографий, книг , подлинных вещей. Например, в столовой висит на стене фото, сделанное 24 октября 1958 года – через несколько часов после того, как пришло сообщение о присуждении Премии: тогда за столом экспромтом собралась небольшая компания. Новоиспечённый нобелиант держит в руках телеграмму, а перед ним, рядом с прибором, стоит на столе бокал. Обычный небольшой бокал тёмного стекла для вина или шампанского.
- Видите этот бокал? - спросила меня смотрительница музея. – А теперь взгляните сюда…
И показала рукой на находящийся в этой же комнате буфет. В нём преспокойно стоял среди другой посуды тот самый – со снимка – бокал.
- Вот, сохранили…
Подлинность завораживает.
… А тогда я заявился в музей рано, было ещё по-зимнему темновато. Пожилая смотрительница сказала, что научные сотрудники будут только к обеду, но зажгла для меня свет и вызвалась провести по комнатам.
На улице в то утро довольно сильно мело, и вообще было холодно и неуютно. И поэтому, когда я шёл сюда, обратил внимание на одинокую мужскую фигуру, которую увидел, когда свернул к музею с улицы Погодина на улицу Павленко. Мужчина стоял возле калитки угловой дачи, кутался во что-то вроде тулупа и, как видно, просто вышел подышать свежим воздухом. Я прошёл по свеженанесённому на дорогу снегу мимо него, прошёл молча, глядя под ноги (а ведь не отсох бы язык и поздороваться – просто так, как здороваются с незнакомым человеком в деревнях). Пару раз оглядывался: мужчина смотрел мне вслед, - можно было предположить, что он хотел убедиться, - в музей я сверну или пройду дальше. Уже потом, уже вернувшись из музея в свою комнату в Доме творчества, я понял, кто это был. Это выходил поглядеть на погоду Андрей Андреевич Вознесенский. Их дачи рядом.
Но дошло это до меня, повторяю, позже. А пока я ходил вслед за смотрительницей по дому Поэта, вполуха слушал её бесхитростные пояснения и останавливался то возле большого письменного стола, то возле висящих на гвозде кепке и грубом сером плаще, в которых он вкапывал грядки в саду, надевая стоящие рядом грубые сапоги, то возле книжного шкафа, пытаясь сквозь стекло прочитать названия книг на их корешках…
- Вот здесь он умер, - тихо сказала женщина, когда мы подошли к кушетке возле лестницы.
Тут я и увидел поильник – небольшой похожий на заварочный чайник сосуд с носиком не впереди, а сбоку, и наличие этого нехитрого предмета ухода за больным человеком подействовало на меня особенно сильно. Секрет прост: именно из такого поильника много лет назад, в 1975 году, мы с отцом давали попить нашей маме, когда она уже не могла вставать с постели…
А потом мы поднялись на второй этаж, и смотрительница подвела меня к большому окну его кабинета, из него тогда ещё открывался прекрасный вид на заснеженное поле, а за полем золотились в первых утренних солнечных лучах купола кладбищенского храма, в котором Бориса Леонидовича и отпевали 2 июня 1960 года и недалеко от которого он навеки упокоился.
- Говорят, он часто смотрел из этого окна, - сказала смотрительница. – Помните: «Жизнь прожить – не поле перейти»?
Сейчас этого замечательного вида больше нет, на поле возводят дачный массив «Стольное» - частные коттеджи – один уродливей другого.
…Мемуары сохранили нам подробности. В тот июньский день его пронесли к храму на руках– но не прямиком через поле (что было бы гораздо ближе), а в обход, по кромке – чтоб ни в коем случае не повредить, не вытоптать множеством ног уже во всю заколосившиеся посевы. Этого не простил бы покойный – сам прилежный садовод и огородник – человек, любящий и уважающий землю и всё, что на ней произрастает. Так и двигалась медленная похоронная процессия - вначале шли от дачи направо, вдоль улицы Павленко. Потом повернули налево и пошли вдоль ведущей к железнодорожной платформе Переделкино и к кладбищу дороге, т.е. вдоль улицы Погодина.
А про историю дачного массива «Стольное» ходят всякие чёрные слухи. Будто бы руководитель хозяйства, к которому лет пятнадцать-двадцать назад пришли какие-то деловые люди с предложением это поле им продать, сделать это отказался. Через некоторое время с ним, якобы, случилось какое- то несчастье. Какое – врать не буду – чтоб не плодить предположений. Но оно, это несчастье, было достаточно серьёзным, т.к. место данного руководителя занял вскоре другой человек. И, якобы, через некоторое время с аналогичным деловым предложением, касающимся продажи поля, пришли и к нему. Он тоже не дал согласия, после чего последовала какая-то печальная история и с ним. В результате хозяйство опять сменило хозяина, к которому опять обратились возлюбившие пастернаковское поле потенциальные покупатели. Этот, третий, руководитель предпочёл сделку совершить. В результате напротив дачи Пастернака один за другим, как дурные грибы, стали появляться десятки вышеупомянутых коттеджей.
Так оно было на самом деле или как-то по-другому, точно не знаю. Но если даже молва кое-что сгустила и преувеличила, само существование подобных слухов, сам этот мрачный фольклор –явление весьма и весьма знаменательное.
***
…Пожалуй, стоит здесь рассказать и о том, как я впервые попал на могилу иркутского поэта Анатолия Кобенкова, с которым много лет дружил и который скоропостижно скончался в Москве осенью 2006 года.
В январе 2007-го я прилетал по делам в Москву. Дел этих, как и во всякий приезд в столицу, было много, но одно из них — особое: хотел побывать на могиле Анатолия. Незадолго до этого в «Новой газете» написали о этой могиле так:
«В «Автоэпитафии» Толя всё предсказал — он похоронен на Переделкинском кладбище у колодца «к виску наискосок», родника и дороги».
Вот эти строки из стихотворения «Автоэпитафия»:
Ничего не остаётся —
только камни да песок
да соседство с тем колодцем,
что к виску наискосок».
Остановился я, как всегда, в переделкинском Доме творчества и в один из первых дней пришёл в дом Пастернака — просто в очередной раз «отметиться». И случайно услышал, как в ответ на вопрос одного из посетителей девушка-экскурсовод назвала своё имя — Татьяна Нешумова.
— А вы знаете, — улучив момент, сказал я ей, — у нас в Сибири есть такой поэт — Владимир Нешумов.
Оказалось, что это её родной дядя!
О том, что мы с В. Нешумовым оба состоим в редколлегии красноярского журнала «День и Ночь», я говорить не стал — ещё подумает, что хвастаюсь, а вот о том, что в Сибири до сих пор помнят и любят покойную супругу Нешумова — поэтессу Лиру Абдуллину, сказал. Оказалось, Татьяна знала и её, больше того — сама пишет стихи, выпустила два сборника.
Договорились встретиться и поговорить уже не на ходу.
На следующий день я пришёл в пастернаковский музей в удобное для Татьяны время, она усадила меня в соседней с экспозицией комнате за огромный старинный стол и начала поить чаем. Оказалось, что не в таком уж далёком прошлом за этим столом пила чай семья Пастернаков!..
Я полистал подаренные мне Татьяной её сборнички — «Нептица» (М., 1997) и «Простейшее» (М., 2004), а потом решился заговорить о печальном — спросил, не знает ли она, в каком именно месте переделкинского кладбища похоронен недавно поэт Анатолий Кобенков.
— Сама я точно не знаю, — сказала Татьяна, — где-то недалеко от моста через Сетунь. Сейчас позвоним моему приятелю, он хоронил Кобенкова. Знаете такого поэта Веденяпина?
…И вот я сижу за столом Пастернака, держу возле уха Танин мобильник, и поэт Дмитрий Веденяпин, стихи которого я, конечно же, не раз читал в московских журналах, объясняет мне, как именно пройти к Толиной могиле…
Ну, какова ситуация?..
Веденяпин навёл меня абсолютно точно: светлый лакированный крест, ещё не успевшие пожухнуть венки возле него были видны уже с дороги. Вот и забранный в трубу-колодец родник. И та же, что и на траурной полосе «Новой газеты», фотография — Толя в вельветовом пиджаке; только скадрировано по-другому — справа срезаны книжные полки, на фоне которых он снялся. Журчит внизу незамёрзшая речушка Сетунь, шумят над головой деревья. Рядом — тоже недавняя могила умершего непонятной, по-нехорошему загадочной смертью известного журналиста и политика Юрия Щекочихина.
Хотел прямо с кладбища позвонить в Омск другому кобенковскому приятелю – писателю Николаю Березовскому (они вместе учились в Литинституте), но треклятая техника не сработала. Да и хорошо — это, пожалуй, был бы уже перебор.
В следующий раз мы пришли сюда с земляком — давно уже живущим в Москве моим другом Михаилом Сильвановичем, приехавшим в Переделкино ко мне в гости и прихватившим по моей просьбе фотоаппарат. Когда-то, в далёких семидесятых, он, редактор омской газеты «Молодой сибиряк», печатал в ней Толины стихи. И вот теперь, тридцать два года спустя, он, привычно меняя выдержки, фотографировал могилу своего давнего автора…
…Вот такие два совершенно личных эпизода связаны у меня с этим знаменитым местом – музеем Бориса Пастернака в Переделкино.
Александр Лейфер
Омск