Александр Гордон: У нас не двоевластие, а безвластие

Гордон добился главного: его фамилия стала обозначением жанра. Он снимает кино, придумывает и ведет телепрограммы, преподает, высказывается о политике, разоблачает кумиров массовой культуры – но все это проявления гордонизма, современного извода вечного российского байронизма. Только традиционный русский лишний человек чувствовал себя виноватым в своей излишности, а Гордон готов провозгласить лишним весь остальной мир и признается ему в этом, не скрывая своей мизантропии. 

В прошлом году «Закрытый показ» и «Гордон Кихот» были самыми обсуждаемыми телепрограммами – не менее скандальными, чем «Хмурое утро» десять лет назад. 

«Если кризиса не будет, это катастрофа» 

– Мне кажется, во время кризиса вы должны испытывать скорее радость… 

– Огромную. Я чувствую себя буревестником. Пусть сильнее грянет буря! Ощущение тугого воздуха под крыльями. Я убежден, что это не кризис, а полновесный п…ц – пусть не окончательный, но финал достаточно долгого либерального этапа. А я антилиберал и никогда не скрывал этого. Когда мерой всех вещей становится человек, а двигателем прогресса – его эгоизм и лень, это неизбежно кончится так, как сейчас. У человека – в частной его жизни – тоже бывает такой этап пересмотра ценностей. Вот сейчас он происходит в глобальном масштабе. Человечество переживает кризис среднего возраста. 

– И какова перспектива? 

– Если бы я мог сейчас просчитать перспективу, я был бы суперкомпьютером. Вероятнее всего, спасемся, как обычно спасаются в среднем возрасте – найдем какую-нибудь девушку, влюбимся… Духовной, чистой любовью, разумеется. «Половуха» кончилась, началась «духовка». Гламурная культура накрылась окончательно. Я вчера записал две очередные программы «Гордон Кихот» – одна с Жириновским, а вторая с Николаем Усковым из GQ. И в диалоге с Усковым высказал вещь вполне искреннюю и для меня принципиальную: что вы называете гламуром? В стране миллионы деревянных сортиров. Вы их перестроили? упразднили? заменили биотуалетами? Нет, вы покрасили их плохой серебрянкой, какой раньше красили вокзального Ленина. Вот и весь ваш гламур. Думаю, что теперь человечество будут утешать чем-нибудь куда более духовным и демократичным – допускаю возрождение движения хиппи, какие-нибудь дети цветов, молодежные коммуны, «Все, что тебе нужно – это любовь»… 

– Религия, может быть? 

– Это вряд ли. Как многие мои друзья-священники, я убежден, что мы живем в постхристианском мире. Или – если вам не нравится «постхристианский» – скажите, что в языческом. Вот какого-то отката к язычеству – культурному, конечно, античному – я не исключаю… Кризисное время чем еще прекрасно? В это время я бессилен как аналитик. Тут не только мой ум, а лучшие умы человечества не справляются. И в результате пробуждается интуиция, а интуиция-то как раз и подсказывает мне, насколько все серьезно. Это похоже на мировую революцию во всемирном масштабе. 

– Максим Кантор недавно написал: «мировую коллективизацию». 

– Коллективизацию среднего класса, да. Один мой приятель – действительно серьезный бизнесмен, основатель первой местной фирмы, собиравшей компьютеры, – мне приблизительно обрисовал ситуацию: весь мир в итоге поделится на три уровня. Население так называемого третьего уровня – кормить и развлекать, чтобы не раздражалось и не размножалось. Они лишены права на труд и пребывают в первобытном коммунизме. Средний класс, возомнивший себя хозяином жизни, низводится на роль пролетариата, значительно проседает в деньгах и перестает самонадеянно думать, будто от него что-либо зависит. От него по потребностям, ему по труду. Остается примерно двадцать процентов населения – элита, которая реально управляет миром, играя в свои игры. Там вам и рынок, и модернизация, и права человека. Это давно должно было произойти, и я согласен с этой схемой – с той только разницей, что не верю, будто этот процесс кем-то организован. Он, думаю я, – результат самоорганизации человечества. Но среднему классу действительно пора знать свое место. Они не миноритарии, не совладельцы, не соправители – они пролетарии. 

Но для меня это лучшее время, понимаете? Это время, когда окончательно рушится, например, Америка, кризис которой я предсказывал так давно, что уже и забыл формулировки… Хотя, наверное, в главном они не изменились. Противоречия гигантские, никакого плавильного котла нет, национальная ненависть сильна, как во время гражданской войны, внешняя политика давно стала средством отвлечения от внутренних проблем, и никакого выхода, кроме дефолта, я для них в ближайшее время не вижу. 

– Но как же Обама, как же эйфория… 

– Что Обама? Обама как раз и доказывает, в каком они отчаянии. Будь надежда на благополучный выход – выбрали бы Маккейна. Он бы доказывал, что все идет как надо. Ведь когда выбрали Буша – совершенную куклу, – как раз и хотели этим доказать: смотрите, система так отлажена, что может работать сама! Но она не может. И даже большая война уже не выручит – духу не хватает, кончился весь. Доллар не держится решительно ничем, кроме своего безумного количества; но мир уже устал его держать. Руки опускаются. Сначала его мягко положат, а потом будут долго топтать ногами. Избрание Обамы еще обернется такой фрустрацией, какой страна не знала за всю историю… 

– Знаете, Саша, мне вот кажется, что вы по-блоковски радуетесь катастрофе, как все люди с внутренней трещиной. Что ваш собственный надлом резонирует со всемирным, и вы в восторге. 

– Да, конечно. Вы думаете, я буду возражать? 

– Не думаю, вы себя знаете достаточно… Просто все ведь может обойтись и скорей всего обойдется. К весне благополучно подорожает нефть. Поднимется производство в Штатах, где полным ходом работают антикризисные меры. Россия за этот счет тоже начнет выползать. И все опять обойдется. 

– Очень возможно. Но, во-первых, это будет только временной отсрочкой – либерализм обречен, демократия в глубочайшем системном кризисе, и крах демократического мифа в мировом масштабе – вопрос нескольких десятилетий. А во-вторых… что ж, если все опять обойдется, это будет моим глубоким личным кризисом. 

«Народ в России выживает отдельно от государства» 

– Кстати, о долларе. Пусть его будут топтать, допускаю, – но не думаете же вы, что альтернативной мировой валютой станет рубль? 

– Нет, конечно. Будущее России в случае мирового кризиса очень печально, потому что у нее есть кризис собственный, ничуть не менее катастрофический. У нас сейчас не двоевластие – у нас безвластие, но не в Кремле, а в головах! И не позже лета этого года я предсказываю довольно серьезные социальные потрясения, которые приведут… 

– К рокировке? 

– Нет. Она ничего не изменит. Точка бифуркации пройдена, шарик покатился, и какая лунка его притянет – в значительной степени вопрос случайности, везения… Думаю, Путин мог отчасти удержать ситуацию, отказавшись от этой демократической ширмы и вообще не пойдя на выборы. Это по крайней мере подтверждало бы его статус национального лидера, а контролировать демократию в России Западу некогда – со своими бы проблемами разобраться! Но он на это не пошел, разыграл комбинацию с преемником – а это, знаете, все равно как в анекдоте: жена из спальни переместилась на кухню… Зачем ты после этого нужна, на кухне-то? 

– И откуда вы ожидаете этой революции? Кто ее движущая сила? 

– То-то и оно, что никто. Ответственность – в поступках, а власть адекватно поступать разучилась. Я думаю, народ в России давно выживает отдельно от государства, ему просто дела до него нет. Это стало ясно уже в девяностые, потому что без горизонтальной самоорганизации он бы элементарно не выжил. Спасли горизонтальные, родственные, земляческие связи – все, что сегодня воплощено в «Одноклассниках.ру». Народ сегодня – темная, никем не исследуемая, загадочная субстанция, никак себя не соотносящая с Кремлем и никак к нему не относящаяся. Есть где-то какой-то Кремль, и ладно, лишь бы не мешал… В случае серьезного внешнего конфликта за него никто не будет жертвовать собой. И больше того, я почувствовал это, когда три года назад создавал общественное движение «Образ будущего». Мне казалось: надо бросить несколько камушков и по расходящимся кругам судить о состоянии нации, о том, какая идеология ей ближе. Ну, бросили. А кругов нет. Есть огромное болото, всасывающее любой камень – бесследно. Не нужна никакая идеология. Население России – давно уже отдельная субстанция. Оно уползло. На Севере, в Сибири это особенно видно. 

– Иногда мне кажется, что советский проект был все-таки лучше нынешнего… 

– Нынешнего проекта, по сути, нет. А советский был хорош во многих отношениях – потому, что был прежде всего культурным, не колонизаторским, а культуртрегерским, и добился на этом пути чрезвычайно многого. Грубо говоря, советские сумели создать текст такой силы, что он породил и подтекст, и контекст, все эти намеки между строк, которыми питалась интеллигенция… Как вы понимаете, реставрация его невозможна. Не нам же с вами его воскрешать? Мы будем воскрешать не его, а свои воспоминания, и получится у нас Солярис – что-то сокращенное, неполное… Реставрация невозможна, но допустима реконструкция. И сделать это могут те, кому сейчас лет по двадцать–тридцать… Могли бы. Если бы хотели. 

«Закрытый показ» нажил мне тысячи врагов» 

– Сохранится ли программа «Гордон Кихот»? 

– Не думаю. Проект в нынешнем виде исчерпан. Если бы переформатировать его в борьбу с идеями, а не с конкретными персонажами – как было, например, в программе об Аркаиме… «Собрание заблуждений» в новом варианте. Иначе я не понимаю, как работать. Интересно и даже полезно преодолевать два-три препятствия, но десяток ограничений?! Этих трогать нельзя, они друзья канала. Этих тоже, они враги канала, и, значит, мы будем выглядеть ангажированно. А этих можно, но их я не хочу. А те, кого я хочу, ко мне не идут, даже после многочасовых и подробных уговоров. Можно так работать? 

– Нельзя, но ведь и вы не подарок. Виктор Ерофеев до сих пор повторяет, что вы своей программой сводили счеты с ним… 

– Виктор Ерофеев очень много врет, это давно стало частью его стиля. Программа снималась за три месяца до его участия в проекте «Последний герой-5» и соскока оттуда. Во время работы над программой я представить себе не мог, что он будет участвовать в островном ток-шоу. Есть же какой-то предел моим представлениям о нем… За неделю до выхода программы в эфир он видел окончательный монтаж и сказал редакторам спасибо. 

– Но зачем вы вообще даете трибуну всем этим персонажам? 

– Как спорить с человеком, если не дать ему высказаться? 

– Чем вы объясняете безумные по длительности и напору полемики вокруг «Закрытых показов»? 

– Ни одна из моих предыдущих программ не наживала мне такого количества врагов. Совершенно непримиримых. Мне будет кого пригласить на скамейку «против», когда я буду – надеюсь, что буду – обсуждать на «Показе» свой новый фильм «Огни притона». 

– Вы на это пойдете? 

– Сделаю все возможное. Осталось спросить канал. Картина закончена, это экранизация одноименной повести моего отца Гарри Гордона об Одессе конца пятидесятых, где проститутка, уходящая на покой, устраивает дома маленький семейный притончик. Кто видел – говорят, что это лучшая роль Оксаны Фандеры. 

– Чем, по-вашему, обусловлена эта атмосфера непрерывной истерики вокруг вашей программы? 

– Очень просто. У обывателей не осталось политики, нет смыслов, нет каких-то фундаментальных вещей, с помощью которых они себя определяют. Они начинают безумно любить какие-то фильмы, считать их духовными, добрыми – «Изгнание», «Русалку», даже «Груз 200»… И тут появляюсь я, какой-то сноб, и начинаю посягать на святое. А я действительно вижу фальшь почти во всех фильмах, которые мы обсуждаем. 

– Как вы полагаете, телевидение переменится в новом году? 

– В каком смысле? 

– Для начала – в политическом. 

– Я сейчас расставляю всякие иголки-булавки, чтобы проверить: пройдет или нет? В программе про Жириновского их много, вот и посмотрим… Думаю, люк немного сдвинут, чтобы крышку не унесло, – но серьезных политических послаблений не жду. У нас на кризисы никогда не отвечают послаблениями. Другое дело, что с телевидения исчезнут супердорогие программы, будут преобладать ток-шоу вроде «Закрытого показа», чрезвычайно дешевого в производстве. Вы знаете положение с рекламой? 

– Догадываюсь. 

– Боюсь, не догадываетесь. Это, похоже, падение втрое – все рекламные паузы будут забиваться анонсами собственных программ. Что уже и происходит, в общем. 

– Ничего, зато вернутся разговоры об актуальном и подскочат рейтинги. 

– А зачем? Все рейтинги нужны исключительно для рекламы. А рекламы нет. 

– И еще одно: не хотите – не говорите. Но зачем вы подписали письмо Липскерова против Ходорковского? 

– Что значит – письмо Липскерова? Это Липскеров подписал мое письмо. Я его автор. По стилистике оно – чистая пародия на письма тридцатых годов, вполне сознательная. А по сути – скажу вам с полной откровенностью: я ненавижу Ходорковского. Я много бывал на Севере, кое-что знаю, как он там обходился с людьми. Говорил с преподавателями РГГУ времен невзлинского ректорства. Представляю план Ходорковского по захвату власти и установлению собственного правления, вполне диктаторского. Да, можно сажать не его одного. Да, его посадили не за его реальные преступления, а чтобы предупредить всех, как тут будут пресекаться попытки перехватить власть. Но Ходорковский – одна из самых отвратительных мне личностей в нынешней России. Я готов ему все это повторить, когда он выйдет. 

– А он выйдет? 

– Выйдет. 

– Саша, беззаконно расправляться с противозаконной деятельностью – тоже не очень хорошо. 

– Это не расправа, а сигнал. Защита от переворота. Более чем реального. 

– Но тогда и вы должны быть готовы… 

– А я переворотов не затеваю. Хотя при этом – то, что в России надо быть готовым, давно уже у каждого в генах. 

– Напоследок: нет у вас планов вернуться к «Хмурому утру»? 

– А зачем? Для своего времени это была революция, я сейчас преподаю ее студентам: построить программу не на конфликте ведущего с аудиторией, а на противостоянии двух частей этой аудитории, которую он тонкими приемами раскалывает. Но сейчас для этого есть Интернет, блогосфера… 

– Вы к ней сами-то как относитесь? 

– Нейтрально. Лично мне она не нужна, но я умею спокойно относиться к вещам, которые мне не нужны. Просто потому, что для кого-то они – единственный свет в окошке. 

Оставайтесь добрыми и злобными 

Обычно я, по совету профессора Преображенского, стараюсь газет не читать. Ни местных, ни каких-либо иных. но для «Собеседника» уже десять лет почему-то делаю исключение. и ни разу еще не пожалел об этом. С днем рождения, четвертьвековые вы наши! Оставайтесь такими же ни на кого не похожими, добрыми и злобными. Двадцать пять – насколько я помню, прекрасный возраст. 

Быков Дмитрий

Собеседник

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе