Александру Башлачёву 27 мая исполнилось бы 55
Всего 27 лет жизни и уже 28 небытия, такая вот горькая арифметика. Его принято считать одним из столпов и иконой русского рока, хотя рок был не более чем форма, через которую именно в то время Истине было проще прорваться к жаждущим её сердцам и душам.
Александр Башлачёв, Москва, 1987 год.
Фото: Игорь Мухин/wikimedia.org
Башлачёв стал последним безусловным поэтическим гением ХХ века, сумевшим так отчаянно и доходчиво выразить, высказать, выкричать эту истину словами, и доказать её всей своей жизнью. И смертью.
После его трагической гибели идеолог «митьков» художник Владимир Шинкарев скажет: «СашБаш оправдал существование всего нашего поколения». Настолько явственно всем стало ощущение жертвенной любви, исходившей от него, и его яростных и кристально честных песен. Песен, производящих на слушателей просто катастрофическое впечатление, сбивающих с ног, перепахивающих и перемалывающих, убивающих, но тут же и воскрешающих.
Этих песен-стихов не так уж и много, около шестидесяти. Но иные из них стОят целых томов и собраний сочинений.
"Песню надо жить, песню нельзя петь, песню нужно обязательно прожить" (из интервью Башлачева Борису Юхананову)
Борис Гребенщиков сравнивал его концерты со спектаклями; встречаются также сравнения и с мессой, и с шаманским камланием. Но, зная, как чурался СашБаш всего показного, искусственного, вряд ли эти метафоры передают сущность происходившего. Ближе всех к истине подобрался Дмитрий Ревякин – «проповедь».
И это определение делает понятным ощущение избранности, приуготованности для какой-то высшей судьбы – первое, что непроизвольно считывается с образа Башлачева. Но куда вписать эту скоморошинку в его глазах, эти звенящие колокольчики на шее, которыми он довольно отчетливо пометил себя как шута, эту неистовую силу, заставляющую его каждый концерт срывать голос и разбивать в кровь пальцы о струны? А такая ли уж большая пропасть между Мессией и скоморохом?
Он шел до конца, каждый раз, с ясными глазами, с какой-то обескураживающей детской честностью. Словно бы мир условностей, в котором мы все сызмальства приучаемся жить, так и не смог поймать его в свои силки.
А вот он ловил его, и довольно успешно, заставив эти условности играть на своём поле, на территории слова, на территории языка – это ясно видно по его стихам, переполненным такой «добычей». Но вписать его в постмодернистскую парадигму, как бы ни хотелось того рьяным искусствоведам, невозможно. Постмодернизм – сила разрушающая, и сама же гибнущая в грязной пене массового сознания, не в силах выйти на созидающий уровень.
У Башлачева же вывернутые наизнанку, лишившиеся привычного стойла слова и заметавшиеся смыслы - есть движение внутрь самого естества русского языка, разведывание первоосновы заложенных в нём сущностей и создание новых, может быть и самому автору не всегда до конца понятных. Там, где иные изводят «единого слова ради тысячи тонн словесной руды», Башлачёв творит реальную магию языка, упирающуюся куда-то в непознаваемые высоты Духа, ведёт мучительную работу поиска Истины, словно вручную считывает ДНК. Вопрос только в том, чью?
Вроде ни зги...
Да только с легкой дуги в небе синем
опять, и опять, и опять запевает звезда.
Бой с головой
Затевает еще один витязь,
в упор не признавший своей головы.
Выше шаги!
Велика ты, Россия, да наступать некуда.
Имя Имен
Ищут сбитые с толку волхвы.
Шаг из межи...
Вкривь да врозь обретается верная стежка-дорожка.
Сено в стогу.
Вольный ветер на красных углях ворожит Рождество.
Кровь на снегу –
Земляника в январском лукошке.
Имя Имен...
Сам Господь верит только в него.
Все словотворчество Александра Башлачева исполнено духовной силы, но не на уровне ныне практически десакрализованной «соломенной веры в спаси-сохрани», а на том, почти мифическом, фольклорном, где, по выражению раннехристианского философа Тертуллиана, «душа - по природе своей христианка».
…– Отпусти мне грехи! Я не помню молитв.
Если хочешь – стихами грехи замолю.
Но объясни – я люблю оттого, что болит,
Или это болит оттого, что люблю?
Вся многовековая метафизика русской души словно вырвалась из-под спуда и воплотилась в его стихах, написанных в короткий период между 1983 и 1986 годом, в сумрачное для нашей страны время, в тот «самый темный - час перед рассветом».
Истоки такого фантастического энергетического взрыва остаются полной загадкой, хотя происходило всё «на миру» - на фоне полной бытовой неприкаянности, хаотичных перемещений между городами, личных драм и даже трагедий. Все эти события, тщательно задокументированные, в частности, в книге Льва Наумова о Сашбаше, практически лишены зацепок о связях вулканических процессов стихосложения с реальной человеческой жизнью.
Может быть, ответ знал юный Артюр Рембо, тоже в три года выпаливший всё, заложенное в него свыше, что иные умудряются растянуть на десятилетия, и умиравший остаток жизни от разочарования и скуки, а потом и от страшной болезни.
Башлачёва тоже ждал роковой путь, и он видел его со всей зоркостью и бесстрашием, присущим настоящим поэтам.
«Я знаю, зачем иду по земле.
Мне будет легко улетать.»
Трехлетний период запредельного творческого накала закончился оглушительным молчанием. Друзья и биографы приводят тысячи причин, почему это могло произойти – от банального творческого кризиса до самых мистических и эзотерических мотивов. Имело ли место физическое истощение оболочки тела, пропускающей через себя немыслимые энергии, или же дошел он до высшей точки познания слова, откуда путь только вниз – к их овеществлению, никто уже не узнает. Вот только предать себя и остановить «идущую горлом любовь» он был не в силах.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им "Не надо!"
Ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала…
Не жалко распять, для того, чтоб вернуться к Пилату.
Поэта не взять все одно ни тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Пять-шесть-семь кругов беспокойного лада
Поэты идут. И уходят от нас на восьмой.
17 февраля 1988 года в Ленинграде Александр Башлачёв трагически погиб, выпав из окна восьмого этажа. Стихи окончательно сомкнулись с жизнью.
Так проще знать честь.
И мне пора,
Мне пора уходить следом песни, которой ты веришь.
Увидимся утром, тогда ты поймешь все сама.
В книге "Знак кровоточия. Александр Башлачёв глазами современников" среди общего заупокойного плача и запоздалых раскаяний удивительно точную мысль высказал Михаил Борзыкин («Телевизор»): «… Башлачев – тот человек, с которым время от времени нужно сверять помыслы и дела. Равного ему не появилось до сих пор. Может быть, я излишне идеализирую его и в чем-то ошибаюсь, но один за другим в моих глазах падают люди, которым я верил. Все идеалы размазались окончательно.»
Да, слушать песни Башлачёва больно и страшно даже спустя все эти годы, но есть ощущение, что слушать и знать их необходимо, чтобы – глобально - выжить. Не потерять и не предать себя. Дождаться рассвета.
В интервью по поводу выхода трибьюта Башлачёва Александр Васильев из «Сплина», перепевший песню «Петербургская свадьба», поделился ощущением, что песни СашБаша при всём неоспоримом таланте уже при жизни были «письмами мёртвого человека». Тут можно усомниться - трудно себе вообразить более «живого» исполнителя, в условиях даже необязательной расслабленной атмосферы «квартирника» стирающего в кровь пальцы, выжимающего себя до дна, проживающего каждую песню снова и снова на разрыв аорты.
Однако, это определение, кроме всего прочего, восходит к одноименному фильму К.Лопушанского, удивительным образом рифмующемуся с творчеством Башлачёва. Да и год выхода фильма – 1986 – подтверждает рифму. Главный герой «Писем мертвого человека», пытающийся выжить в мире после ядерного апокалипса войны, ежедневно пишет письма своему почти наверняка погибшему сыну. Пишет по сути в никуда, в ноосферу. Это до дрожи пробирающая исповедь, от имени себя, от имени человечества.
В финале он гибнет, жертвуя собой ради кучки беспризорных детей, которым не находится места в бункере-убежище. От него остаются только эти преисполненные любви письма. Письма, которые обязательно найдут адресата в ноосфере.
Как отыщут своего слушателя и песни Башлачёва, как-то незаслуженно-несправедливо и даже стыдно замалчиваемые в последнее время. Тем более несправедливо, что на смену ему никто хоть немного сопоставимый по масштабу дарования, так и не пришел. Да и мы, выросшие на этих песнях и впитавшие их с отрочества-юности, скажем себе откровенно, часто ли мы их теперь слушаем?
То, что в 14-16 лет беспрепятственно вливается прямо в темечко, даря ни с чем не сравнимую радость мгновенного узнавания – «моё!», с годами становится всё труднее через себя пропускать. Душа окостеневает, душа ёжится и бежит страданий и боли. Проще почитать башорг, чем послушать Башлачёва. Твитнуть, лайкнуть или совершить иное необременительное телодвижение с помощью гаджета с символом грехопадения человека. Чем или кем будет оправдываться наше поколение победившего консюмеризма? По ком звенят колокольчики?
«Всё только через страдание. Когда душа болит, значит, она работает. «Объясни – я люблю оттого, что болит, или это болит, оттого, что люблю» – у меня есть такая песня. Невозможно объяснить, потому что это одно и то же.
Это и есть работа души. Душа только таким образом и расширяется, растет, становится сильнее. Только так.
А музыка – это работа души, стихи – это работа души, и жизнь – это работа души…» (из интервью А. Башлачева Б. Юхананову)