Фотография: Игорь Старков
В свое время, 35 лет назад, фильм «Репетиция оркестра» воспринимался как открытый манифест постмодернизма: классическая культура рухнула под собственной тяжестью, и ее нужно собирать из обломков. Что такое «Репетиция оркестра» сейчас, в 2014-м?
В 2014 году «Репетиция оркестра» — символ того, что культура невозможна без порядка, без гармонии. Я говорю прежде всего о музыке, потому что музыка — это моя работа. Мы должны рассматривать этот фильм как призыв к тому, чтобы поставить во главу угла современной общественной жизни культуру во всех ее проявлениях: живопись, музыку, театральные спектакли, высшее и начальное образование. Только взаимодействуя с этими сферами, мы можем развиваться сами. Когда я читаю Геродота, это меня чему-то учит, хоть и написано тысячи лет назад. Но если у меня не будет инструментов для понимания — я никогда не считаю его месседж. И «Репетиция оркестра» — провокация, показывающая нам, что произойдет, если лишиться этих инструментов, если сосредоточиться на вещах, кажущихся важными, — рынки сбыта, экономические интересы и т.д. Без культурного бэкграунда мы ничего не добьемся — в том числе и в области экономики.
Превращение фильма в театральную оперную постановку — вещь совершенно новая для нас в России; а для вас в Италии?
Для нас тоже. Никому ничего подобного не приходило в голову. Особенно если учесть, что речь идет о фильме Федерико Феллини, который всем известен. Единственное сравнение, которое приходит в голову, — «Jesus Christ Superstar», хотя это, конечно, нечто совсем иное. Так что надо признать: Джорджо (Георгий Исаакян. — Прим. ред.) проявил огромную смелость. Идти по следам Феллини не так-то просто.
Сама поставка повторяет фильм Феллини, или в ней заложена оригинальная идея?
Ситуация, описанная в фильме , невозможна и никогда не была возможна. Фильм Феллини — это художественное преувеличение. Если дирижер плох, оркестру нет нужды бороться с ним, на него просто не смотрят. Первая скрипка смотрит на первую виолончель, а на дирижера оркестр перестает обращать внимание, что бы он там ни делал и как бы он ни кипятился. По-моему, это худший вид конфликта с дирижером, гораздо хуже, чем скандировать «Дирижеры, дирижеры нам больше не нужны…». Чтобы вести за собой оркестр, нужно обладать внутренней культурой, нужно быть убедительным музыкально, а не просто заявить: «Я начальник, вы должны меня слушаться!» Вот почему я не хотел фотографироваться в величественных позах. Дирижировать — не значит быть диктатором. Это значит делать музыку вместе.
Джорджо, разумеется, отталкивается от Феллини, несколько ключевых мест из фильма в постановке повторяется. Но важнее другое: в конце, когда дирижер уходит и появляется метроном, музыка превращается в какофонию, все играют, не слушая друг друга. Тогда появляется какая-то дама (Роксана Сац, многолетняя заведующая литературно-педагогической частью театра, в спектакле — переписчик нот. — Прим. ред.) и что-то говорит. Я не понимаю по-русски, но она, очевидно, сообщает, что из затеи с метрономом ничего хорошего не вышло, нужен один человек, который, работая вместе с остальными, превратит звуки в музыку.
Фотография: Игорь Стакров
Во времена Верди и Чайковского опера была «абсолютным шоу», самым большим и действенным видом массового зрелища. В наши дни эту роль взяло на себя большое голливудское кино. Можно ли сказать, что «Аватар» и «Титаник» — это современная «Аида»?
Йес!
А какова роль оперы в современном мире?
Опера допустила большую ошибку, создав институт суперзвезд. В свое время опера была поп-культурой. Арии из опер распевал народ, с ее помощью передавались идеи и настроения, в том числе и революционные, как это случилось с оперой моего великого предка «Набукко», хор из которой «Va, pensiero» стал гимном Рисорджименто (борьба итальянцев за национальную независимость в XVIII-XIX вв. — прим. ред.). А оперные театры строились по всему миру, включая Россию, и в больших городах, и в малых. В моем родном краю, области Марке, 78 прекрасных оперных театров. Проблемы у оперы начались, когда она оторвалась от этого народного обожания и зависла где-то наверху, в облаке. Облако это соткалось из двух вещей. Во-первых, финансирование стало не частным, а государственным. А это значит, что импресарио больше не нужно было заботиться о том, чтобы публика стекалась в театр — деньги шли в любом случае. А это, в свою очередь, привело к тому, что гонорары артистов перестали быть привязаны к реальной экономической ситуации. И этo породило систему звезд. Театры платили огромные гонорары артистам в надежде, что он привлекут публику. И в расчете на это же увеличивали количество постановок, что также увеличивало расходы. Доходы перестали покрывать расходы, и театры попали в полную зависимость от государства.
Опера выживет, только если вернется к тому, чем она была когда-то. Если снизятся гонорары и одновременно цена на билеты. Билет в «Ла Скала» обойдется вам сейчас в двести евро как минимум. А на лучшие места — и все три тысячи. То есть опера выживет, если разрушит систему звезд и станет снова частью народной культуры. Когда сапожник, тачая башмак, напевал оперную арию. Я еще застал это в детстве, я впервые услышал «Va, pensiero» моего предка именно от сапожника.
Вы праправнук Верди. А ваши деды и прадеды тоже были музыкантами?
Нет. Я первый после Верди профессиональный музыкант в нашем роду. Вся моя семья любила оперу, у многих были голоса, прекрасно подходящие для оперного пения, но никто не занимался этим профессионально. Например, моя тётя Анна-Мария Фермани, правнучка Верди, обладала прекрасным легким сопрано, а другая тетя — драматическим сопрано. Что вы хотите от потомков Джузеппины Стреппони (вторая жена Верди, сопрано. — Прим. ред.)! Но у них не было возможности развивать свои голоса. Так что я — первый.
А ваша дочь стала музыкантом?
Илария занималась скрипкой, занималась психологией и выбрала психологию. Так что я остаюсь единственным. И я понимаю, какая на мне лежит ответственность.