Кончина Николая Петрова – это огромная утрата для нашего искусства, любителей музыки, его коллег, для меня лично. Это действительно гигантская потеря, и причиной тому – грандиозность личности Николая Петрова.
Мы познакомились с Петровым в середине 80-х годов уже прошлого века. Я в то время руководил саратовским оркестром, а Саратов был одним из излюбленных городов Николая Петрова. Возможно, были для такой привязанности и другие причины, но я знаю одну: в этом городе живёт и работает давний друг Николая Арнольдовича, тоже пианист, профессор Анатолий Кац. Петров «заквашивался» и воспитывался как музыкант и исполнитель во времена добрых фундаментальных традиций. А традиции были таковы, что маститые исполнители приезжали в провинцию «обыграть», как это называлось на профессиональном языке, новую программу перед тем как выступить на священной сцене большого зала Московской консерватории. Саратову в этом смысле очень везло, туда с концертами приезжали Эмиль Гилельс, Святослав Рихтер, Мстислав Ростропович... Тогдашние молодые, и Николай Петров в их числе, брали пример со старших товарищей и тоже частенько приезжали в Саратов. Так мы с ним и познакомились.
В это время Петров активно строил свою карьеру. Тут надо пояснить вот что. У любого пианиста всегда есть «джентльменский набор», куда входят концерты Чайковского, Рахманинова, Моцарта. То, что было на слуху. А Петров раскапывал по всему миру неизвестные для большинства произведения, к которым никто до него не прикасался, по крайней мере, в Советском Союзе. Так, например, он отыскал совершенно дивные вариации для фортепиано с оркестром австрийского композитора Эрно Донаньи или произведение болгарского композитора Георгия Минчева – концерт для фортепиано с синтезатором с оркестром. Это было нечто невероятное! Петров играл на живом, акустическом рояле, в деку которого был встроен микрофон. В зале сидел звукоинженер, который по определённой программе, составленной композитором, синтезировал тембры рояля. Только представьте: играет рояль, и вдруг его тембры начинают плыть, перевоплощаться, начинаются звуковые изломы, реверберация (то есть процесс постепенного затухания звука. – Авт.). Подобными произведениями Николай Петров и сделал себе имя.
Я всегда называл Петрова по имени и отчеству – Николай Арнольдович, хотя для многих он был просто Коля Петров. Свойский парень, весельчак, очень остроумный человек, склонный к самоиронии. В этой связи вспоминается вот какая история.
Очень популярный в эпоху горбачёвской перестройки журнал «Огонёк» опубликовал огромное интервью Николая Петрова, в котором тот остро и прямо, как умел это делать только он, высказался по поводу существовавших в те годы порядков. Резонанс у той публикации был сумасшедшим. И вот какое-то время спустя мы в Саратове играем с Петровым концерт. Успех бешеный, впервые случился аншлаг. Музыканты играли вдохновенно, я был совершенно счастлив этим успехом. Аплодисменты, поклон, мы с Петровым уходим за кулисы, и тут Петров неожиданно возмущается: «Сволочи! Они все из-за «Огонька» пришли, а не из-за меня!»
Сгодами Петров становился мудрее, приобретал новый опыт, он стал обращаться к романтической музыке, потом – к классике, что было ему совершенно несвойственно. Как-то, уже в мою ярославскую пору, Николай Арнольдович предложил мне сыграть концерт Рахманинова. Я был настолько изумлён, услышав это предложение именно от него, что даже переспросил: «Рахманинова?! Я правильно тебя понял?» И это не было наигрышем: в общественном музыкальном сознании за Петровым прочно закрепилось амплуа новатора, первопроходца. Это был невероятный виртуоз, просто чемпион мира. С годами его немыслимая виртуозность стала просто средством для достижения глубины, он стал глубже, интереснее, сердечнее.
Николай Арнольдович очень много читал, не только классику, но и запрещённую литературу – самиздат. Петров тогда подал мне пример, что читать и где доставать заветные тома: прекрасно изданную русскую и советскую литературу – Булгакова, Платонова, Ильфа и Петрова – я вслед за ним стал привозить из гастрольных поездок по социалистическим странам.
Николай Петров был очень темпераментным человеком. Вместе со «взрослением» (хотя и не мне, в силу того, что я моложе Николая Арнольдовича, говорить о взрослении его личности), из Петрова просто попёрли его убеждения. Другого слова я подобрать не могу – они именно попёрли. Он никогда не стеснялся в выражениях, не оглядывался – не слышит ли кто? – если что-то задевало его за душу и он что-то критиковал. Называл вещи своими именами, говорил всегда страстно, темпераментно. Помню один случай...
В разгаре – антиалкогольная кампания, Петров у меня на гастролях. И первое, что с вызовом заявил Николай Арнольдович, пристально глядя мне в глаза, будто я инициировал эту антиалкогольную кампанию: «А я уже заказал и использую самогонный аппарат!» А ещё через некоторое время, когда взлетели цены на табак, Петров, страстный курильщик, взял и бросил курить. Говорил, что из принципа: чтобы ЭТОМУ государству не достались его деньги, чтобы ЭТО государство не могло играть на его маленьких человеческих слабостях. Вот такой был неуёмный и принципиальный человек, когда что-то действительно сильно его задевало.
В этом месте я позволю себе вклиниться в монолог Мурада Аннамамедова и процитировать самого Николая Петрова. С 1978 по 1982 года Петров был «невыездным» из-за того, как, по его словам, «не пошёл на одну гнусную антисемитскую провокацию Госконцерта и поплатился, хотя не представлял, что буду абсолютно вычеркнут из гастрольной жизни. От эмиграции меня спасла только привязанность к моему дому на Николиной Горе – моей малой родине. Мне невыносимо было думать, что там поселится какой-нибудь партийный чиновник и будет топтать ногами землю, в которую я буквально вложил свою душу». Стать снова выездным Николаю Петрову помогло вмешательство тогдашнего министра культуры СССР Петра Демичева.
– Николай Арнольдович очень любил свою дачу на Николиной Горе, фактически, он там жил, – продолжает перебирать в памяти всё, связанное с Петровым, Мурад Аннамамедов. – Это был очень скромный по современным меркам дом в местечке, которое называлось Сосны. Каждое строение – сарай ли, беседку – Петров бережно вписывал между огромными деревьями, не срубив ни одну из сосен. Очень многое на даче было сделано его руками: засучив рукава и вооружившись молотком и ножовкой, Николай Арнольдович ловко мастерил табуреты, лавочки, полочки. Был очень рукастым в этом плане человеком, настоящим мужиком.
В быту был достаточно скромен, никогда не роскошествовал. Была у Николая Арнольдовича одна страсть – гжель, эти изящные бело-синие фигурки и посуду он привозил отовсюду, на даче подобралась отличная коллекция. Гжель, рояль да клавиры – вот, пожалуй, и вся «роскошь», которую себе позволял Петров.
Однако какие-то материальные признаки того высокого положения, которого он достиг благодаря своему труду и таланту, Николай Петров ценил. Так, например, в этом плане показательна история с приобретением пианистом новой квартиры, в которой жил когда-то Юрий Андропов: ни он сам, ни те жильцы, которые жили на Кутузовском до Петрова, никто из них не срезал раритетные телефонные розетки спецсвязи. Хоть они и не работали, но это был знаковый артефакт власти.
Хотя нарочито именем своим никогда не кичился. Однажды Петров ехал в аэропорт, и вдруг сотрудник ГИБДД остановил его машину – дорога перекрыта, «не положено». А между тем для кого-то дорога по-прежнему открыта: то и дело мимо пролетают, не снижая скорости, машины. Видя подобную несправедливость, Петров возвращается к своей машине, открывает багажник, и, невзирая на возмущение сотрудника ГИБДД, начинает сосредоточенно что-то искать. А там целая куча всяких удостоверений, разрешений и прочих важных бумажек. Через некоторое время музыкант находит искомое, молча демонстрирует изумлённому сотруднику ГИБДД именно ТЕ «корочки», что дают «зелёный свет», садится за руль машины и проезжает.
Петров был известным острословом и не стеснялся точно в яблочко использовать иное красное словцо из ненормативной лексики. Но это было именно к месту и так рафинированно тонко, что ни у кого даже мысли не возникало о пошлости или вульгарности. Однажды после концерта в Ярославле Петров, очень довольный и тем, как прошёл концерт, и полученным за выступление гонораром, рассказывает о царящих в московской филармонии порядках, точнее, беспорядках: мало того, что гонорар никогда не оговаривался заранее, а постфактум музыканту приносили договор и гонорар, так и сумма этих выплат была смехотворно мизерна. Вот играю я концерт в двух отделениях, рассказывал своим тогдашним собеседникам Николай Петров, а после мне приносят конверт, в котором лежит две тысячи рублей. Это просто насмешка над артистом, возмущался пианист: к примеру, сейчас у меня дома идёт ремонт и мне надо купить обыкновенный чешский унитаз. Вот этих двух тысяч мне хватит только на дырку от этого унитаза.
Или другая история, когда местный «врачеватель» рояля «Стенвей» постарался к приезду Петрова, однако явно напортачил. Закончилась репетиция, Петров выходит из зала, и ему наперерез, явно напрашиваясь на комплимент, идёт настройщик с вопросом «Николай Арнольдович, что ещё нужно сделать с этим роялем?», на что Петров сумрачно отрезал: «Сжечь!»
Возможно, кому-то эти воспоминания художественного руководителя и главного дирижёра Ярославского академического симфонического оркестра, народного артиста России Мурада Аннамамедова покажутся излишне бытовыми или мелочными. Но мне кажется, что и величие этого человека, каким был Николай Петров, и просто его человеческая сущность неполноценны без этих подробностей. Конечно, для миллионов поклонников музыки Николай Петров в первую очередь был и останется навсегда гениальным пианистом и виртуозом, для кого-то из коллег – смелым новатором и первопроходцем. Но был и другой Петров – друг и товарищ, балагур и весельчак, внимательный муж и заботливый отец, который из любой точки мира ежедневно звонил домой – беспокоился; был гражданин своей страны с обострённым чувством справедливости и своим понимаем того, как надо и должно жить на этой земле. И благодаря этим живым, не энциклопедически отлакированным рассказам о том, «каким он парнем был», мне кажется, мы стали чуть ближе к звезде по имени Николай Петров. Вечная ему память...
Северный край