Участие обоих солистов и дирижёра не было случайностью:

оба пианиста могут считаться учениками Н. А. Петрова, творческой судьбе которых он, пусть неформально, уделил большое внимание. Они многим обязаны Николаю Арнольдовичу и чтут его, но и дирижёр Дмитрий Юровский тоже не чужд памяти Петрова, часто бывавшего в гостях у его отца, Михаила Юровского, который, между прочим, должен был дирижировать рецензируемым концертом. К сожалению, радость оказалась немного смазанной: Михаил Юровский заболел и не смог принять в нём участие.

Тем не менее, это был потрясающий концерт: такое событие за последние годы даже на фоне достижений лучших наших пианистов уникально — Гаврилюк и Гиндин в один вечер! Я могу с этим сравнить только недавнее выступление А. Володина, П. Лаула и Э. Тайсона, игравших в этом сезоне концерты Моцарта в один вечер.

Первым номером в исполнении ГАСО и Дмитрия Юровского прозвучала симфоническая фантазия «Ночь на Лысой горе» в оркестровой редакции Римского-Корсакова.

    Дирижёр показал себя прекрасным знатоком и ценителем этой программной музыки

и развернул перед публикой демонически-фантастическую и очень яркую в своей образности звуковую картину.

После этого Александр Гаврилюк сыграл Первый концерт и, на бис, «Музыкальный момент» h-moll С. В. Рахманинова.

Некоторые слушатели отмечали, что им показался непривычно подвижным темп в «Музыкальном моменте», сыгранном Гаврилюком на бис. Действительно, в бисе Гаврилюк немного пережал динамику и темп того эпизода, в котором после разработочной середины возвращается тема начала пьесы. Крайние же разделы были сыграны великолепно: тягучая двухголосная кантилена звучала очень сочно и наполненно.

Вообще говоря, известно несколько стратегий интерпретации этой вещи, из которых мне лично ближе всего трактовка непревзойдённого её исполнителя Л. Н. Бермана.

    Лазарь Наумович абсолютно гениально выстраивал форму этой вещи:

крайние разделы у него тоже тягуче-кантиленны, мелодика словно бы «с трудом», как будто что-то преодолевая, разворачивается из компактного интонационного ядра, а реприза получает у него глубоко скорбный, даже траурный характер. Гаврилюк же и ускоряет, и параллельно даёт колоссальное динамическое нарастание в репризе, по сути смыкая оба её предложения в единое целое на одном большом подъёме поистине симфонического размаха.

Никогда не доводилось слышать подобную интерпретацию этого эпизода, но почему бы и нет? Я думаю, нужно принять во внимание посвящение концерта: в этой бурно-трагической кульминации, какой её сделал Гаврилюк, ощущалось нечто личное, определяемое текущим моментом. Быть может, в другой раз пианист играл бы эту вещь совершенно по-другому?

    Что касается Первого концерта Рахманинова, то остаётся лишь благодарить небеса, что довелось вживую услышать такое чудо:

сказочно прекрасная лирика, изумительно светлая мелодика, прозрачные пассажи, и тут же рядом — ошеломляющая виртуозность и мощь в драматических эпизодах. Каденция первой части была феноменальна: Гаврилюк подал её как настоящий пик формы, квинтэссенцию всего предыдущего, логически выведенную из предшествующих музыкальных событий кульминацию. Такого светлого, весеннего, духоподъёмного Первого рахманиновского концерта я не слышал со времён его исполнения Дмитрием Алексеевым — кстати, здесь же, в БЗК, но лет 30-35 назад, — и не рассчитывал, что доведётся встретить нечто подобное. Но это произошло.

    О пианизме Гаврилюка даже говорить как-то неудобно — это высший класс профессионализма.

Да, можно найти некоторые сомнительные в художественном плане моменты в Первом концерте, в частности, не совсем в буквальном плане точное изложение отдельных деталей, но это можно понять лишь во взаимодействии с нотным текстом, а само по себе это может быть списано на импровизационность.

Любопытно, что в этот раз Гаврилюк жестикулировал заметно больше обычного, по крайней мере, больше, чем я привык, прилежно посещая почти все его выступления, ибо Гаврилюк сделался одним из самых ярких явлений и украшений столичной музыкальной жизни. Но, как ни странно, внешние излишества не портят общего впечатления: у Гаврилюка всё это смотрится очень органично, артистично, так что даже те слушатели, кто всегда с презрением относится к подобного рода внешним эффектам, ничуть не были шокированы.

Мне кажется, эти визуальные линии являются у пианиста плавным продолжением исполнительских движений и вовсе не вредят музыке, а напротив — помогают музыкальному высказыванию. Как ни странно, опять же, я не вижу в этом самолюбования, хотя уж сколько раз наблюдал крайние степени нарциссизма в поведении других артистов. То, как Гаврилюк ведёт мелодию, какой даёт колорит, как свободно излагает материал, как технично подаёт любые фактурные сложности, позволяет отнести его исполнения к лучшему, что доводилось когда-либо слышать, и даёт такой художественный фон, что визуальный ряд отступает на второй план.

Да, он явный романтик и, быть может, не слишком универсальный в целом артист, но само по себе это не может быть критерием оценки: оценивать нужно конкретно то, что он делает.

    А всё то, за что он берётся, преподносит просто шикарно.

Я предполагаю, что Гаврилюк тщательно фильтрует материал, который принимает к работе, всегда оценивая, за что ему стоило бы браться, а за что и нет, и Рахманинов — это его территория!

Что касается Гиндина, игравшего во втором отделении прокофьевский Третий фортепианный концерт, то у него, на мой взгляд, Прокофьев вышел довольно задиристым! По крайней мере, нельзя сказать, что пианист его искусственно пригладил. А ведь часто данный концерт играют уж слишком лирично, как будто это Шопен! Конечно, это замечательная и при этом очень русская музыка с самых первых нот и это, пожалуй, самый лирический прокофьевский фортепианный концерт, но это всё же не Чайковский, не Глазунов, даже не Рахманинов, а Прокофьев!

    И Гиндин дал в нём гораздо больше колкости, токкатности, гротеска, острых углов, нежели дают в этом произведении многие другие пианисты — и, кстати, чем даже сам автор!

Впрочем, в стародавней авторской записи довольно трудно прослушать детали, но общий настрой у него, как ни странно, не слишком задиристый. Вероятно, Сергей Сергеевич повзрослел и стал мудрее к 1930-м годам?

Гиндиным же была найдена, как мне кажется, золотая середина между несомненно присутствующей здесь прокофьевской острохарактерностью и объективно наличествующей в этой музыке лирикой и даже нежностью. В нужных эпизодах пианист показал и то и другое, вскрывая определённую стилистическую пестроту этого произведения, в котором чего только нет и что только не соседствует, иногда безо всякого перехода моментально сменяя друг друга. И при этом Гиндину удалось слепить всю эту пестроту в нечто единое, что очень сложно сделать, если задаться целью показать различные музыкально-стилистические грани этого великого произведения.

    И под конец — сверкающий апофеоз финала!

В этот раз я очень хорошо ощутил, что Третий концерт Прокофьева вполне отчётливо соприкасается с некоторыми идеями его же Первого фортепианного концерта, с которым у Третьего гораздо больше общего, чем со Вторым, а тем более, с Четвертым и Пятым. В частности, радостные настроения финала перемежаются и очень тесно смыкаются с демоническими эпизодами, оттеняющими их и добавляющими общему лучезарному подъёму своего рода «перчинку». И мы получили великолепное, выдающееся исполнение.

На бис Гиндин преподнёс публике обработку «Сицилианы» Баха, нарочито сыгранную предельно просто и при этом гениально в этой простоте, хотя и в романтической стилистике.

    Да, это был не концерт, а подлинно большое событие в нашей музыкальной жизни.

Я бы даже сказал, историческое событие, вполне достойное памяти Николая Петрова.

Перед завершающим оркестровым бисом Дмитрий Юровский рассказал со сцены, что ту фантастическую музыку, которая сейчас прозвучит — «Вступление и Смерть Изольды» Рихарда Вагнера, — он впервые воспринял (в фортепианном переложении) именно из рук Н. Петрова, сыгравшего эту вещь (вероятно, в листовской обработке) у него дома, когда пианист был в гостях у Михаила Юровского. И эти детские впечатления оказались для Дмитрия Юровского незабываемыми, в память о чём он и сыграл с ГАСО свой бис, окончательно погрузив публику в пучину ностальгических воспоминаний.

На фото: Николай Петров
источник