«Конец света — это ерунда»

Композитор Владимир Мартынов 
Валерий Шарифулин/ТАСС


9 июня в институте «Стрелка» состоится четвертый концерт фестиваля современной музыки SOUND UP, на котором выступит немецкий дуэт Grandbrothers и российский композитор Владимир Мартынов с ансамблем Opus Posth.


— Владимир Иванович, по какому принципу составлялся список произведений для выступления на SOUND UP? Вы его сами составляли?

— Программу составлял я сам. У нас в ансамбле сейчас такая ситуация, что не все, что мне хотелось бы, сейчас исполнимо. Это, с одной стороны, компромиссная программа, а с другой стороны — представительная. Были бы возможности, я бы более экстремальную программу подготовил.

— Как вам сама идея фестиваля?

— Прекрасно! Соединить на одной сцене современное отечественное и более экстремальное зарубежное — это очень красивая идея. Более того, в наше время любой фестиваль — это хорошо, потому что в современной музыке с этим дела, мягко говоря, не очень.

— Вы говорили, что сейчас в России нет адекватных слушателей композиторской музыки. Под адекватными вы каких имеете в виду?

— У нас нет подготовленной публики, так как нет истории исполнения современной музыки. Это та же проблема, что и с музеями современного искусства. Вот музей Щукина и Морозова — это же первый музей современного искусства в мире! А в 1948-м он был упразднен.

У нас нет ни Клее, ни Миро, ни Мондриана.

Нет воспитывающего опыта. Периодически организовываются точечные выставки, но должна быть и стационарная возможность.

При этом в 20-е годы музыкальная жизнь была на уровне Запада. Любая премьера на Западе исполнялась и у нас через месяц. И «Воццек» Берга, и «Болеро» Равеля, и Стравинский. А в 50-е, 60-е и 70-е годы мы были отрезаны от всего этого пласта исполнительства такой музыки.

— Но это же не означает, что у нас не было современного искусства?

— Оно было под запретом. Все композиторы сидели по мастерским, не было никаких выходов. Для того чтоб воспитать публику в духе современного искусства, нужны специальные институции. Композиторы есть, а вот слушательской массы настоящей нет. Но это относится только к композиторской музыке. В рок-музыке и в джазе с этим все в порядке.

— И что теперь делать? Фестивалями и лекциями воспитывать?

— Ну вот было питерское рокерское объединение. Это же был не фестиваль, а постоянно действующее нечто. Публика и воспитывалась. Как результат, на концерт солиста «АукцЫона» Лени Федорова приходит огромное количество очень хорошей публики. Это совершенно адекватные интеллектуальные люди возрастом около 30 лет, состоявшиеся. К сожалению, такой публичной массы в композиторской среде у нас нет.

— Неужели сейчас нет ничего подобного?

— Сейчас есть одно хорошее место — КЦ «Дом», правда, оно немного утихло. Его деятельность была нацелена не только на композиторскую музыку, там и электроника, и джаз, и рок.

Но я скажу сейчас несколько крамольную вещь: композиторская музыка сама по себе не так актуальна.

Есть люди, которые находятся на стыке композиторской музыки и, например, хип-хопа или электроники. Это интереснее! В Электротеатре Станиславского Борис Юхананов собирает вокруг себя таких современных композиторов. Речь не идет сейчас о качестве, но дело очень полезное. Во всяком случае слушателей надо воспитывать.

— Еще такая проблема: слушатели есть, им интересно, но они не понимают. Сейчас очень популярно перед концертами объяснять, как слушать такую музыку. Вы не думали рассказывать о своей музыке перед исполнением? К примеру, вы будете исполнять «Послеполуденный отдых Баха». Можно рассказать про отсылки к Дебюсси. Публика SOUND UP не так подробно знакома с академической музыкой, но с удовольствием познакомилась бы.

— Я не знаю, принято ли на этом фестивале рассказывать. Про «Послеполуденный отдых Баха» много чего можно объяснить. Тут не только Дебюсси, есть конкретные истории, связанные с Бахом. Может, и стоит рассказать. Посмотрим, как обстановка сложится. Может, расскажу.

— Мне кажется или о музыке говорят меньше, чем о живописи, например? Вот Малевича, в отличие от Кейджа, все знают! С чем это связано?

— Об академической музыке говорят меньше. Получается так, что театр и изобразительное искусство — они везде, а музыка немножко задвинута. Нельзя сказать, что сам Кейдж так уж задвинут.

Просто так получилось, что именно академическая музыка (кто такие Майкл Джексон и Пол Маккартни, скажем, знают все) — это некое гетто.

С другой стороны, ничего случайного не бывает. Вот Кейджа не знают, и это не беда Кейджа, это беда отжившего рода искусства современной композиции. Прошло время актуальности такой музыки.

— О популярности: в России вас узнают прежде всего по вашим киноработам. Вы сейчас работаете над каким-нибудь фильмом?

— Сейчас практически нет. Я больше книги пишу сейчас.

— Может быть, с кем-то из режиссеров хотели бы посотрудничать?

— Трудно сказать. Конечно, со многими хотелось бы. К сожалению, не вышло сотрудничество с Робертом Уилсоном. Уже даже началась разработка проекта, но в итоге не сложилось.

— А как вы считаете, развитие звукового кино в начале прошлого века повлияло на академическую музыку? Кажется, что в современной академической музыке звук предполагает визуальное сопровождение, оно часто напрашивается.

— Мне кажется, здесь скорее нужно говорить не о кино, а о влиянии вообще визуальных искусств. Конечно, кино очень сильно повлияло. Но не только на музыку, а на человека вообще, на литературу, на новую культуру. Но об этом можно говорить только начиная со второй половины ХХ века. И это не прямое влияние, а на более глубоком уровне, на уровне структурных вещей, методики. Еще больше повлияло телевидение, клиповое мышление, монтаж. Потом, человек очень сильно переменился, когда появился пульт.

— В фильме «После Баха» вы говорите о трудном положении композитора в России. Что должно измениться, чтобы стало хорошо?

— Во-первых, должны быть фестивали, как на Западе. Нужна система фестивалей современной музыки. И не просто фестивалей, а таких, которые заказывают специально музыку у современных композиторов и платят за них нормальные гонорары. Во-вторых, издания, у нас нет изданий. Третье — это, конечно, фонды. Все, что мы сделали с ансамблем Opus Posth с 2001 года, это благодаря фонду Форда, пока их не закрыли. Фондов нет. На Западе это все работает, неизвестных молодых композиторов продвигают фонды, там очень много фондов.

Успешные композиторы из России все на Западе — Курляндский, Раннев, Невский.

В России «неудачливые» композиторы, то есть те, которые не попали под патронаж ни одной из институций, никак не могут заявить о себе. У нас нет институций, которые могли бы позволить современному академическому композитору быть композитором в чистом виде.

— А чем занимается центр поддержки музыкантов Devotio Moderna?

— В основном это кураторская деятельность. Фонд Форда выделял средства, а центр Devotio Moderna всю деятельность координировал. Объединения с Приговым, с Инфантэ — все благодаря Devotio Moderna.

Нас интересовала не столько современная академическая музыка, сколько коллаборации с художниками.

Мы все время искали выходы. Сотрудничали с Рубинштейном, Приговым, Артемьевым, Инфантэ. Центр Devotio Moderna обеспечивал эти связи. Я мог бы сам этим заниматься, но это были бы личные дела. А Devotio Moderna — официальная инстанция.

— Devotio Moderna курирует и ежегодный фестиваль работ Владимира Мартынова. На этом фестивале вы каждый раз произносите речь о состоянии культуры. В 2012 году вы рассказывали про зону Opus Posth, про конец эпохи. А через год, в 2013-м, уже о начале зоны Opus Prenatum, о зарождении новой эпохи. Как и в какой момент вы поняли, что новая эпоха зарождается?

— Вопрос перехода из Opus Posth в Opus Prenatum — это внутренний вопрос. Я об этом пишу в книге «2013 год». Исходная фраза там из текста Хармса «Утро»: «Да-да, надо чудо». Герой ночью зажигал свет, чтобы посмотреть, что изменилось в мире, но понимал, что меняться-то и не должно ничего. А меняется что-то внутри всегда.

Мы привыкли к иждивению.

Нам кажется, что конец света — это мировая катастрофа, второе пришествие, падение метеорита, третья мировая война. Это все ерунда. Если этого не происходит внутри, то не поможет никакое второе пришествие. Все разрушится, а конца света не наступит.

— А что будет?

— Все будет поставлено с ног на голову. Это переход в зазеркалье. Мы должны пройти эту зеркальную поверхность и оказаться по ту сторону. И тогда будет не мир влиять на нас, а мы будем влиять на мир. Но если мы останемся такими же, какие мы есть, то это будет безобразие.

— Вы написали музыку к постановке Юрия Любимова «Идите и остановите прогресс». Это фраза Малевича, адресованная Хармсу. Что этот призыв означает и почему он актуален сегодня?

— Более отвратительного понятия, чем прогресс, для человека нет и не должно быть. Надо при этом различать прогресс и прогресс. Прогресс в медицине, технический прогресс — это хорошо. Но когда делают вид, что существует какой-то прогресс, который улучшает человеческую природу, то нет, тут все наоборот, человек становится все хуже. Начиная с экологических проблем и заканчивая антропологическими.

Посмотрите, что представляет собой современный человек, и сравните его с человеком XIX века.

Происходит полная деградация человека.

— Тогда что нужно сделать, чтобы «остановить прогресс»?

— Не думать о том, что он есть.

Поделиться