Во втором действии – когда Орфей спускается в ад, перед нами зеркальная комната, только умножающая вечную злобу населяющих подземелье фурий. Они, имеющие вполне человеческий вид, словно ожившая монохромная фотография в неестественных желто-коричневых тонах. По мере того как сердца фурий смягчаются, Орфей ступает все глубже и глубже в Аид, и каждый уровень отсекает черная стена. Наконец, когда тот достигает обители блаженных теней – где и следует искать Эвридику, он попадает на идиллические, бескрайние, залитые небесно-голубым светом просторы. Кажется, пришло время назвать имя художника по свету: Тобиас Леффлер, еще один частый соавтор Дорна. Блаженные тени – большей частью возрастные, – как лунатики, медленно ходят вдоль сцены туда и обратно. Тщетно ищет среди них Орфей свою возлюбленную, тщетно омывает лицо из чаши с водой. Доведя парня до отчаяния, тени, наконец, выдают Эвридику. Декорация сменяется на полукруглый задник с дверьми и крутящийся пол – как ни старается Орфей, он ни на шаг не может увести жену от входа в царство мертвых. Потрясающая дуэтная сцена. У австрийцев замерло дыхание: соотечественницы (одна из них – уроженка Зальцбурга) в заглавных партиях! Элизабет Кульман – дебютант фестиваля – оказалась превосходным Орфеем: все в ее партии было идеально: и чистый голос, с матовыми низами, и чувство фразировки, и стилистическая культура. И кроме всего, отличная игра: Орфей мечется, буквально заваливается за сцену, сдерживая свое желание уступить Эвридике – но как не внять мольбам хрустального, сверкающего сопрано Жени Кюмайер… Эвридика второй раз умирает, тем же образом – уходя под землю (честно говоря, режиссер мог придумать чего и пооригинальнее). В руках у Орфея остается лишь красное платье Эвридики, на котором тот в отчаянии собирается повеситься, зацепив его за дверную ручку. Тут появляется Амур, и история движется к счастливой развязке. Попутно из дверей выходят те самые дублеры Орфея, сбрасывают с себя мужские костюмы и превращаются в Эвридик – словно влюбленные единое целое? Эвридика – уже в белом платье – тем временем движется навстречу мужу. А вот режиссер дает паре отрезвляющий шлепок: балет, задуманный у Глюка и его либреттиста как прославляющий великую силу любви, у Дорна решен как склока и ссора нескольких пар – среди них есть и жених с невестой, и муж с женой, и даже гомосексуальная парочка (ропот в зале). По окончании этого нелирического отступления главные герои застывают в голливудской позе. Банальный хеппи-энд.
Осталось сказать о работе маэстро Мути: его концепция с плотным, словно масляными красками, оркестровым звучанием, слишком утяжелила музыкальное течение, лишило его нюансов, интимной, камерной интонации. Хотя чувство целого у дирижера безупречно – сто минут без единой цезуры (за исключением минутной паузы на смену декораций) под силу только большому мастеру.
Марина Гайкович
Независимая газета