Инвалид нулевой группы

Федор Чистяков выпускает новый альбом «Правило игры». 
Это почти сенсация — впервые со времен группы «Ноль» его альбом состоит из собственных песен, близких по силе к лучшим работам легендарного периода. 
ФОТО: КИРИЛЛ ОВЧИННИКОВ ДЛЯ «РР»

Одновременно выходит документальный фильм Никиты Шулешко «Чистяков Trip». Биография Чистякова совсем не похожа на сытую жизнь ­рок-звезд. Он прошел безумие, тюрьму, «Свидетелей Иеговы», искушения и разочарования шоу-бизнеса — чтобы через двадцать лет снова обрести дар речи

1992 год, один из последних концертов «Ноля» — за пару месяцев до того, как Федя Чистяков сядет в тюрьму. Лохматый паренек на сцене ведет себя так, словно он уже ничего не боится, потому что одной ногой не здесь. Драйв зашкаливает, группа похожа на повозку без кучера, которая летит с горы — за мгновение до краха. Таким Чистяков, конечно, и запомнится — отчаянно честным пареньком с улицы Ленина. Самым бескомпромиссным рок-героем — наряду с Башлачевым и Янкой.

Середина нулевых, видеозапись проповеди, которую Федор Чистяков читает заключенным в Крестах, — администрация тюрьмы пригласила бывших зэков рассказать, как они устроились в жизни. За деревянной трибуной стоит скромный серьезный человек канцелярского вида в пиджаке, с навсегда испуганными глазами. Такие глаза у норштейновского волчка из мультфильма «Сказка сказок». А Норштейн, как известно, взял их с фотографии котенка, только что выловленного из воды с привязанным к шее булыжником. Человечек говорит правильные вещи. Видно, что он живет серьезной духовной жизнью, хотя зажат и скован. Поверить, что это тот самый Федя, невозможно. Даже чертами лица это совсем другой человек.

***
— Тебя часто спрашивают, почему ты раньше был такой драйвовый, а сейчас поскучнел, и ты отвечаешь: мне так лучше, и отстаньте. И в вопросе, и в ответе есть какое-то содержание, но взаимопонимания как-то не происходит.

— С взаимопониманием вообще непросто. У меня вот были родители, их круг, а я уже стал популярным. А потом случился момент, когда я сказал, что больше не буду исполнять эти песни. И хотя мои родители очень натерпелись от моей наркоманской истории, но была интересная реакция: «Ну зачем ты так, песни-то хорошие»...

— Расскажи, как ты стал собой.

— С детства я писал книгу. Мы с одним мальчиком встречались — жили в соседних подъездах и писали вместе роман. При этом, если коротко говорить о моей семье, то там было очень дискомфортно. Я вырос в коммунальной квартире, это было место, куда было стыдно пригласить друзей, особенно девушек. Ужасно стыдно. И еще у меня была такая мама, что хотелось все время куда-то уйти. У нее была очень тяжелая жизнь. Она только недавно умерла, а перед этим двадцать лет была инвалидом, не могла ходить и была крайне тяжелым человеком. В последние годы она иногда вспоминала детство — и это были воспоминания о войне, как людей расстреливали, как их сжигали. После войны она приехала в Ленинград — как она говорила, убирать говно за блокадниками. Работала на заводе, жила в общежитии. Работала с мужиками — соответственный стиль поведения. Она могла, например, просто отделать кого-то на улице матом — легко и бесцеремонно. Потом она заболела, для нее многие вещи в жизни закончились... Приезжали родственники на дни рождения, говорили: «Вот, Феденька, вырастешь, женишься, будешь работать...» Я спрашивал: «А зачем?»

***
— А когда ты начал себя осознавать?

— Ну-у-у, ты знаешь, наверное, только лет в двадцать семь — двадцать восемь, после тюрьмы... В юности я не был склонен к самоанализу. Мне просто нужна была какая-то идея, которая бы была светом в жизни. Вот рок-н-ролл стал. Когда я был классе в седьмом, я перешел в другую школу и там познакомился с Алексеем Николаевым. И у них уже была какая-то группа, они записывали альбомы дома, стуча по коробкам, диванам и включая пылесос для плотности звучания. И я тоже присоединился. А потом, когда я перешел в девятый класс, в нашу школу перешел еще Анатолий Платонов. Мы втроем как раз и образовали группу. Я помню, с Толей мы сидели на задней парте и писали стихи. Особенно на уроках физики мы этим любили заниматься. Задача была — написать что-нибудь такое, чтобы другой выпал в осадок. Мы просто угорали, и таким образом уроки проходили весело. К концу десятого класса мы решили записать из этого панковский альбом. Еще там у нас был военно-патриотический клуб и вокально-инструментальный ансамбль, кружок. Мы сочиняли серьезные такие баллады типа «ты, я навсегда...», про проблемы в мире. А недалеко у нас находилась студия Андрея Тропилло. Мы принесли ему свои баллады — он сидел, слушал. А под конец мы ему говорим: ну, мы вот еще записали панковский, типа, альбом. Поставили ему песню — он, когда слушал, буквально упал со стула. Говорит: «Вот это надо записывать».

Костыль и каталка, синий свет,
Грязные стены и белые потолки.
Милая, хочешь, я останусь здесь
С тобой до гробовой доски?

— Сложно представить, что ты совсем не думал про то, что пишешь.

— Все эти вещи — они как-то интуитивно приходили. Как будто я поймал струю или струя поймала меня — и в ней просто плыл, летел. Например, «Песня про настоящего индейца» — я пил два дня, где-то меня носило на автопилоте, я, помню, в метро переходил из вагона в вагон, был в гостях у каких-то людей, и так прошло двое суток. Я начал с одной девушкой, проснулся совершенно с другой. И когда проснулся, было такое чувство, что я съездил в какое-то путешествие, вернулся и не могу никак вспомнить, где же я был. Выхожу на улицу, у меня такое похмельное поэтическое настроение, и сами строчки откуда-то появились — раз, песня готова. Вокруг все говорили: «Федя, давай!» И Федя давал. Постепенно эта мысль о собственной гениальности — она прижилась в голове, сложилась мания величия. Наоборот, когда я сталкивался с вещами, где начиналась взрослая жизнь, я терялся. Как решать бытовые проблемы, я не представлял: не было ни семьи, ни дома — ничего.

— А любовь?

— Да какая может быть любовь... Мужчина должен как-то защитить, обеспечить, а я был ребенком. Ну, элементарно жить где-то надо.

— А всеобщая любовь тебе не помогала?

— Да какая там любовь!.. Знаешь, когда собутыльники несут опохмелиться другу, то  не знаю, можно ли это назвать любовью. Мы помогали друг другу пойти на дно. Я был очень внушаемым. На самом деле. И вокруг меня появился круг людей, которые внушали мне какие-то туманные идеи, суть которых сводилась к тому, что я какой-то особенный. Что я не человек, а передатчик, что у меня в голове антенны. Это было что-то уже довольно оккультное. В течение года читал стихи Моррисона как Библию, переводил, изучал, пытался понять, что в них сказано. Я нашел в них какое-то руководство, увидел, что мне надо сделать. Мне было сказано, что он мессия, и я, представляешь, был таким наивным, что поверил. Я поверил в Моррисона.

***
— А после альбома «Песня о безответной любви к родине» у меня совсем стало плохо с матерью, и за ней уже нужно было конкретно ухаживать. И это была такая большая ломка — я понял, что уже ничего не осуществится. В результате я переехал с ней на эту всем известную дачу, прожил там годик... Вот ты спрашиваешь, помогали ли поклонники. Видишь, как бы и помогли по уходу за мамой. А после этого года я стал такой уже сильно духовный, что замахнулся на великое — решил разделаться с хозяйкой дачи.

«Осенью 92-го года Федя Чистяков попытался зарезать “ведьму”, — пишет в воспоминаниях издатель творчества “Ноля” Олег Коврига. — Он попросил сшить ему расписную рубаху, одолжил у кого-то кривой киргизский ножик — и приехал в гости. Когда Федя с Ириной ночью пошли гулять по улице, он схватил ее за волосы, завалил и стал пилить ей горло тупым киргизским ножом. Убивец из Феди вышел неумелый, слава богу. Когда нож перепилил кожу и пошла кровь, Федя решил, что уже все. И прекратил пилить… А в Комарово дачи-то богатые, с телефонами, так что сосед тут же в милицию и позвонил. Когда менты приехали, они увидели Федю, пляшущего вокруг истекающей кровью комаровской хозяйки с криками: “Наконец-то я смог, наконец-то решился!” Сдался он без всякого сопротивления. После этого Федю, естественно, посадили. Ну а потом перевели в “дурку”. Клинический характер его действий был очевиден. А Ирке наложили швы, и через два дня она сбежала из больницы домой. Когда Федя вышел на свободу, он поехал извиняться. Ну и, естественно, был послан по соответствующему адресу».

— Почему ты пытался ее убить? Из ревности? Что это такое было?

— Знаешь, я не хочу это комментировать. В этом действии праведности никакой не было. Пытаться как-то себя оправдать, как-то это обосновать я не хочу. Я думаю, что это влияние демонов. Все, что я взращивал, все, что я лелеял, весь этот ветер вернулся в виде бури.

— Ты действительно начал с ума сходить?

— Да, действительно. В те годы все говорили о сумасшествии, о сумасшедшей музыке. Это было круто — быть сумасшедшим. Люди в это играют, но кто захочет пойти до конца и узнать, что же за этим всем кроется, тот очень рискует.

— И что там?

— Ты знаешь, да ничего! С тобой радио начинает разговаривать. Оно читает твои мысли. Ты начинаешь жить в другой реальности, она становится реальностью. Ты начинаешь руководствоваться не соображениями здравого смысла, а галлюцинациями. Представь себе, что ты читаешь какую-нибудь сказку. А в это время у тебя решаются какие-то важные вопросы в жизни, связанные с семьей, с работой, и ты просто говоришь: не, это все ерунда, а вот то, что там, в сказке, — это вот настоящее.

— Ты так эмоционально говоришь, будто это было вчера, а не двадцать лет назад.

— Если бы это было с тобой, тебя бы тоже трясло от воспоминаний. Люди с ума сходят — и не выходят потом из психушки или едят таблетки всю жизнь. Я решил вкусить безумия. Ничего я не решал, только я шел этим путем, и все.Короче, это была попытка выйти за эту грань — Break on through to the other side, «прорвись на другую строну», — и я прорвался. Я думаю, что сам Моррисон — он туда же шагнул. И там исчез. Со мной в одно время через эту дачу прошел Башлачев — и тоже с известным результатом. Очень мало кто может это понять. Только могу сказать, что после таких экспериментов над собой… это как люди, которые побывали на войне, — им очень трудно адаптироваться к нормальной жизни. После того, что пережито там, очень сложно отмотать назад и вернуться в обычное.

«Последнее, зачем было жить, — это записать этот альбом. Это написал человек, которому на хвост наступили железным ботинком, и он орет от боли, как кот... Нам очень хорошо заплатили за “Полундру” (альбом финансировали Бахыт Килибаев и МММ. — “РР”), помню, что это был целый рюкзак денег, и я по всей Москве бегал туда-сюда, не знал, куда их девать, сутки целые бегал, потому что бесы уже крутили так, что спасу не было», — рассказывал Федя тогда.

***
В тюрьме и психушке Федор провел два года.

— Там были другие условия, но я продолжал сидеть на своей волне. В голове была смесь из Кастанеды, Моррисона, «Розы мира». А потом вышел, пришел домой к маме, и у меня было такое ощущение — для бешеной собаки семь верст не крюк, как будто я и не уходил никуда, тут все то же самое. Ребята из группы ожидали, что сейчас начнется какой-то новый, совершенно обалденный виток деятельности. А в тюрьме и больнице я пытался писать какие-то песни — и ничего не мог написать. Стало очевидно, что этим путем невозможно дальше идти, я его больше не вижу. И одновременно я вдруг понял, что сделал очень много каких-то нехороших вещей. Моя жизнь, казавшаяся мне такой стройной, такой целенаправленной, драйвовой, — вдруг она предстала мне наизнанку. Я очень легко со многими людьми поступал нехорошо. Я легко рвал отношения, кого-то там оскорблял. А бывали вещи и похуже. И все это вдруг накатило. Вдруг ко мне закралась мысль, что все это ошибка. Я шел, как мне казалось, в одну сторону, а оказался в совершенно другом месте.

— Это внезапно произошло?

— Да, очень резко все поменялось. У меня такое ощущение, что, пока я был в психушке, я был как будто бы пьян. А тут я вышел — у меня был такой стресс, я жизни не узнал! Все изменилось, я ушел из одного мира, а вернулся в другой. Я увидел, что все уже чем-то заняты, все зарабатывают деньги. А я еще оказался из тех времен, в которых деньги зарабатывать было порочно, и я эту новую систему не понимаю. Но при этом вижу, что всем нужно какое-то продолжение банкета. И мне от всего этого стало очень грустно...

— «Революция закончена! Теперь — дискотека!»

— Представь себе, я понятия не имел, какое эта фраза будет значение иметь. Я так ее вякнул, просто. Только потом стало понятно, о чем это.

— И все из-за того, что не писалось?

— Не писалось — это не причина, это следствие. Я хотел быть кем-то, а тут увидел, что я никто. Эта музыка — я вложил туда все. В этом был мой смысл жизни. Я слушал свое сердце внимательно, пытался себя самовыражать. И это все не сработало, этот путь привел меня не туда, куда я хотел. Весь свод моих ценностей, убеждений — произошел какой-то крах этого. Я нес что-то людям, и это оказалось враньем. Как Маяковский — всю свою жизнь посвятил воспеванию чего-то, а потом почувствовал себя марионеткой. Я где-то ошибся.

— Ну, так мы все ошибаемся. Это же естественная часть развития.

— Ну, представь себе альбом «Полундра!» — с какими чувствами его можно было записывать? Что это за состояние? Нормальный человек может такое делать? Это же такая раскачка неимоверная. Это какой-то шаг, когда на кон просто все ставится. А потом ноль. Таких людей-то много, рок-музыкантов, которые двадцать семь — двадцать восемь, и привет. Кто от передоза, кто еще как-то, но все эти громкие ребята исчезали со сцены.

— Может, это просто возрастная проблема? Человек с небольшим жизненным опытом оказывается на передовой...

— Так человек с большим опытом там не окажется, потому что он думает! Надо быть полным идиотом, чтобы уйти в полный отвяз. «Как Иван-дурак пошел к Бабе-яге набраться разума и что из этого вышло».

— Зато эти дураки умеют что-то сказать.

— Юродивые — да. Но это дорого стоит. Народ хочет бескомпромиссных авторов, а если автор начинает заботиться о себе, то лучше бы он умер, как Моррисон. Хороший кумир — мертвый кумир.

— А друзья тебе не могли помочь?

— Это был такой момент, когда я практически со всеми близкими людьми разошелся. Сегодня мы не видим ничего зазорного в том, чтобы зарабатывать деньги. Но у меня было искаженное восприятие реальности. Мне все казалось предательством. И одновременно я обвинял самого себя. Я чувствовал какой-то внутренний приговор... Короче, возможно, это были демоны. Было очень сильное внутреннее давление, меня загоняющее в петлю, — что я должен покончить жизнь самоубийством.

— А страх смерти?

— Страх смерти ужасный. Но было такое мучительное чувство, которое невозможно было переносить. Я просыпался утром и не мог просто сидеть на месте. Я ходил нервно по квартире, потом выбегал на улицу, нарезал круги по парку, ходил по кварталам и все думал, думал, думал, потом покупал бутылку водки, выпивал, приходил в себя, мог посмотреть телик, потом вырубался, просыпался — и начиналось все то же самое. За месяц я пришел в такое состояние!.. Когда тебе так плохо, страх смерти может отступить на второй план. Тут вопрос совершенно не в храбрости, честное слово. Это какой-то душевный рак.

К человеку с кошкой едет неотложка —
Человеку бедному мозг больной свело.
Доктор едет-едет сквозь снежную равнину,
Порошок целебный людям он везет.
Человек и кошка порошок тот примут,
И печаль отступит, и тоска пройдет, —

пел Федор задолго до описываемых событий.

***
— Я даже в церковь пошел, хотя меня туда никогда не тянуло. Пришлось себя пересилить. Если без подробностей, я был разочарован. И в этот день мне позвонил мой приятель — он начал изучать Библию со «Свидетелями Иеговы». Он позвал меня в гости. Он уже хорошо ориентировался в Библии, открывал одни какие-то места, другие. И я уж не знаю почему, но они произвели на меня очень сильное впечатление. Во-первых, он показал мне такую мысль, что миром правит дьявол. А я это именно так и воспринимал. И вторая мысль, которую я запомнил в тот день, — что на земле будет рай. Я очень обрадовался, забрал у него несколько книг и поехал домой читать. «Всякий дом устрояется кем-либо, и устроивший все есть Бог». Я как-то быстро поверил, что Создатель существует, и у Него есть намерение. Что сейчас миром правит дьявол, и неудивительно, что у нас такие проблемы. И постепенно моя вера укрепилась. Уже через три месяца я бросил курить.

— Для тебя важна мысль, что миром правит дьявол? Мне кажется, она немного параноидальная.

— Библия говорит, что дьявол — это не черт с рогами. Это ангел, который восстал против Бога и выдвинул свою кандидатуру на роль правителя мира. Он не является неуравновешенным психопатом, он очень умен. Мне часто кажется, что правда есть какое-то мировое правительство. Я не перестаю удивляться злу и его каким-то новым формам. Все же сейчас лгут, любой бизнес строится на лжи. Каждый день узнаю про какое-то событие, и оно меня потрясает!..

— Но ведь и добро все время принимает новые формы. Вопрос — на что мы обращаем внимание. Мне кажется, если я везде вижу происки зла, это значит, что со мной самим что-то не в порядке.

— Послушай: «Тогда, подняв его на высокое место и показав ему в одно мгновение все царства обитаемой земли, дьявол сказал ему: “Я дам тебе всю власть над ними и всю их славу, потому что эта власть отдана мне и я даю ее, кому хочу”». Он говорит Иисусу, что власть над миром дана ему. Если не верить Библии, тогда невозможно верить в Христа, тогда все христианство сомнительно. Я рассказываю людям о Библии, а они мне говорят: «Я в это не верю». Они Библии не верят, а почему я должен верить им? Для меня странно, как люди вот так живут и им нормально и без этого. Это как человек жил бы без глаза и говорил бы: «У меня все моно, но мне абсолютно нормально». Или ушей нет, никогда не слышал музыки — да и не надо. Ради чего тогда жить? Успехи в работе? Радость в семейной жизни?

— Ну ладно, а что там за люди были?

— Конечно, все это была какая-то странная для меня вещь. И люди были какие-то странные, не такие, не настоящие. Как инопланетяне, в чем-то своем живут. Для меня было трудно с эстетической точки зрения. Я не привык носить галстук и пиджак...

— А зачем? Там дисциплина?

— Ну, представь себе, что ты являешься представителем какой-то фирмы. У нее могут быть свои какие-то требования к внешнему виду сотрудников. Но меня особенно не волновало, кто во что одет. У них было что-то ценное, что мне было нужно — то, что я узнавал из Библии. Хотя мне и казалось это немножко странным, но я видел, что эти люди — они действительно этим живут, это не просто какие-то номинальные верующие, которые приходят в церковь по случаю рождения ребенка. Это их жизнь, они в это верят, они это говорят. Это было сильно. Библия объясняла состояние вещей в мире. И самое главное — хотя тогда я не очень это понимал — Иисус Христос умер за грехи людей, и благодаря его искупительной жертве мои грехи могли быть прощены. Я могу оставить свое прошлое и могу начать настоящее. У меня началась какая-то новая жизнь. Многие вещи в моей предыдущей жизни у меня вызывали отторжение — примерно так, как люди иногда все выбрасывают после умершего. Я перестал играть музыку совершенно.

На самом деле Федор записал сборник госпелов — для внутреннего потребления свидетелей. В этих наивных песенках, которые никогда не издавались, горячая вера ухватившегося за соломинку человека.

Надежды не было, но вдруг пришла она,
И искра жизни в сердце загорелась вновь.
И я не знал любви, и я не знал добра,
Но Всемогущий Бог явил свою любовь.

— А как ты зарабатывал эти два года?

— Где-то убирался, мыл полы. Работал на заводе, собирал патроны для светильников, провода прикручивал. Это приносило какие-то деньги, я придерживался графика, меня никто не трогал, можно было спокойно размышлять. Это было все неплохо, пока я был один. Но потом я женился, появилась семья.

— А что за человек твоя жена?

— Она просто моя соверующая. Мне приходилось продолжать жить с матерью, за ней ухаживать. Это было очень сильное обстоятельство, возможно, иначе моя жизнь вообще была бы иной. И моя жена согласилась разделить со мной эту участь — она пятнадцать лет помогала мне ухаживать за матерью, и ей много пришлось претерпеть вместе со мной. Это, может быть, не красивая пушистая семейная жизнь, она больше похожа на поле боя — и мы бились на нем вместе.

***
— И вот наступил момент, когда я решил при помощи музыки зарабатывать на жизнь. Довольно противоречивый момент. Сначала я думал, что я просто буду записывать что-то, не буду даже играть на сцене. Мне сложно было представить, что я пойду в какой-то клуб, буду что-то кричать. Когда альбом был записан — первый после молчания, — он, конечно, всех разочаровал, потому что это были просто инструментальные обработки Баха и только одна песенка «Когда проснется Бах». Потом я стал записывать каверы советских песен. 

В тот момент Федор громко заявлял, что старых песен больше никогда петь не будет.

— Но зачем ты записывал эти каверы?

— Да я просто не знал, о чем писать песни. Дядя Федор, этот лирический персонаж — он должен был умереть лет в двадцать семь, вот он и умер. Я некоторые песни группы «Ноль» просто не смогу исполнить. Не по причине того, что они содержат что-то неприличное, а потому, что я в это не верю. Они у меня внутренне вызывают глубокое сопротивление.

— Мне от этих каверов делалось очень грустно. Как будто человек искренне что-то говорил, а потом сказал: «Я с вами, ребята, говорить больше не буду. Я не верю больше в искренность, не будет никакого месседжа. Мы будем играть заведомо нейтральную музыку, что-то подчеркнуто условное. И вы, и я знаете, что в этом нет никакого смысла — потому что о смысле больше нельзя говорить...»

— Знаешь, наверное, ты прав: месседж определенно кончился. Это уже стало скорее работой, нежели делом жизни. Чтобы был настоящий рок-н-ролл, нужно не просто играть какие-то ноты, нужно жить соответствующе. А если мы берем музыканта, который играл настоящий рок, и из него убираем суть — если из рок-н-ролла убрать рок-н-ролл, то что остается? Поп-музыка. Но почему когда ты говоришь: «Я изменился, теперь я просто занимаюсь искусством, я просто музыкант», все говорят: «Нет-нет, так не пойдет!»

Проблемой было то, что, кроме музыки, я ничего не умел. И в этот момент один друг предложил вместе с ним работать, делать видео. Вначале это все наивно было, но я сидел днем и ночью, как кот ученый, изучал книжки по форматам и программам. Это тоже своего рода чудо — из простых вещей можно сделать что-то необычное. Я стал снимать концерты, свадьбы, монтировать, сводить звук. Может, это и было не столь прибыльно, но я не голодал. И это было очень познавательно. Я раньше в музыке находился внутри процесса, как улитка в раковине, смотрел глазами артиста. А тут я стал обслуживающим персоналом, стал смотреть как бы на самого себя, но снаружи. А потом произошло такое событие... Мне написал письмо один журналист: «Здравствуйте, Федор, мы снимаем передачу о разных религиозных направлениях в России, хотим показать разные духовные пути-искания — что-то красивое». Были присланы девушка с оператором, все было мило, я на все ответил. И выходит этот фильм на НТВ — «ЧП. Расследование. Осторожно: свидетели Иеговы». И там такая страшная расчлененка! Собрали все про мое психическое помешательство, показали кадры из клипа «Песня о настоящем индейце», где я вымазан сажей, в подтверждение того, что я абсолютно ненормальный, — вот, посмотрите, какие они, «Свидетели Иеговы»! Вот до чего довела его секта! При этом из самого интервью была взята одна строчка. Ну, такой кадр нашли! Все это было настолько ужасно, какое-то физиологическое зомбирование и полнейшая ложь. Я был не готов, не представлял, что так бывает. И почему-то у меня сразу возникла мысль — неожиданно, ее не было час назад: «Я буду играть старые песни».

— Они разбудили Дядю Федора?

— Нет, я просто хотел защититься. Известность давала мне какие-то преимущества, какие-то права — чуть большие, чем у других. Я не хотел этим пользоваться, мне это скорее мешало. Я не заботился о своем имидже в СМИ, плевать на все это хотел. Но эти люди воспользовались тем, что меня нет в эфире, мои информационные поля пустые, — и залили туда эту свою жижу. И я решил: ах так, тогда я буду играть! Я предложил сотрудничество группе «Кафе», с которой работал как оператор. Мы подготовили что-то типа театрального представления — оперу «Житие Цикория». Я выходил на сцену в тельняшке...

— Мне совершенно непонятен этот спектакль. Ходячий труп Дяди Федора на сцене, какие-то сытые лабухи исполняют хиты «Ноля». Да ты еще в темных очках, словно тебя тут нет...

— Да в каком-то смысле меня там и нет. И мне надо же что-нибудь на себя нацепить — у меня нет наколок, нет серьги в ухе, нет бороды какой-нибудь стильной.

— Но зачем все это? Дядя Федор-то говорил правду. Я когда впервые услышал «Ноль», даже слушать не мог. Я страшно завидовал твоей смелости. Видно было, что парню не за что зацепиться и он абсолютно честен — идет, вообще ни за что не держась.

— Мне уже много лет, я уже попробовал то и се. Если говорить о вере в рок-н-ролл или в какую-то вселенскую правду, то я уже слишком многое испытал и во все это не верю.

— Зачем тогда это петь? Это ведь те же каверы, только с самого себя.

— Да я всем открытым текстом говорю: я занимаюсь шоу-бизнесом. Я просто продаю эти песни. Разве я не имею права это делать?

— В чем смысл продажи трупа? Это никому не нужный бизнес.

— Это был успешный проект. О нем все узнали, состоялись концертные выступления, музыканты работали. Люди приходят поностальгировать, уходят довольные, много хороших отзывов. Продажа трупов — это выгоднейший бизнес. Шоу-бизнес — это средство зарабатывания денег.

— Гнилые отмазки.

— Знаешь, возьми гитару, иди к Гостиному двору и пой песню «Я проиграл», если ты такой любитель правды. Или в какой-нибудь бутик мажорный — и пой там про «Мажорище». Я вообще не понимаю, что ты от меня хочешь. Мне надо было рассчитаться с этим старым творчеством. Вы хотели труп — пожалуйста, возьмите, забирайте. Я вытащил его, реанимировал, сделал спектакль.

— Хотели не труп, а живого Федю. Им не старые песни нужны, а тот безбашенный паренек, который умел говорить правду.

— Ты посмотри на меня! О каком пареньке ты говоришь? Где его взять? Мне сорок пять лет! Если тебе нужны безбашенные пареньки, поищи среди пареньков. У тебя самого семья, дети, тебе ведь тоже пойти и умереть неизвестно за что как-то не очень, да? Вон девчонки из Pussy Riot устроили свою «правду» — теперь расплачиваются. Я профессионал. Когда ты работаешь за деньги, вообще никакой правды не может быть.

— Это ты говоришь как человек из 1989 года...

— Революция закончилась, теперь — дискотека. Сейчас вся клубная жизнь — это фонограмма для продажи алкоголя, на телевидении — для рекламы. На радио говорят: не надо грустного, надо позитива. Это условия игры, ты их либо принимаешь, либо нет. Мы выходим и заряжаем их позитивом.

— Но двадцать лет назад ты сам диктовал правила игры!..

— Время было другое. Знаешь, ХХ век имел ряд ярких откровений, периодов, когда казалось, что идет сильная подвижка вперед — 60-е, например. Тогда, мне казалось, происходило что-то настоящее, и времена, казалось, были наполнены смыслом, вот этой вот правдой. А что изменилось? Кроме популяризации наркотиков и сексуальной революции? Имеем секс, драгз и рок-н-ролл.

— Это все средства, а не цель. После 60-х люди больше узнали о себе и стали добрее...

— Я сомневаюсь в том, что те годы принесли какую-то правду. Все сейчас несут «правду», что-то разоблачают. И что? Ну, появится еще одна крутая группа, еще один Шнуров. Разве это спасет мир? Я не думаю, что вообще сегодня можно что-то сказать. А если о правде — я же ее говорю постоянно, она в Иисусе Христе, в Библии. Но люди хотят другую правду.

— Когда ты говоришь правду, ты не думаешь о том, чего люди хотят. Ни в Шнурове, ни в Растеряеве нет ничего даже близкого к «Нолю», к тому прорубу и отчаянию.

— А ты можешь сегодня вообще это представить?

— Могу. Люди ждут именно этого.

— Еще одного самоубийцу?

— Да. Но дело не в том, что они хотят кого-то съесть. Знаешь, что мне это напоминает? Был такой великий индейский вождь,Сидящий Бык. Он объединил племена и двадцать лет воевал с белыми. А потом его победили, покорили весь Дикий Запад. И по городам Америки стали возить «Уайлд Уест Шоу» — огромное театрализованное представление, битву ковбоев с индейцами. И Сидящий Бык тоже стал там играть — самого себя.

И вдруг Федор вдруг сникает.

— Может, ты и прав... Я так устал за эти три года. Я столько делал: играл концерты, работал над альбомом, делал видео, занимался продакшеном этих пластинок — а результат, прямо скажем, обескуражил, разочаровал. Недавно у меня умерла мать, меня развернуло. Это было 11 декабря, в день концерта, премьеры альбома. Я захожу в театр Ленсовета, раздается звонок из больницы, мне говорят: ваша мать умерла. А тут саундчек. Тут уже все было на грани истерики, я разбил все свои баяны. Я понял, что не хочу играть эту программу, не хочу больше играть в шоу-бизнес.

***
Мне показалось, что он остался в том 1992 году и все никак не может примириться с собой, встретиться с Дядей Федором, стоящим за его спиной, как призрак. Он все не может его увидеть, поэтому ему так трудно петь старые песни, поэтому он соорудил его чучело на сцене. Он остался тем же болезненно-честным, ранимым подростком посреди новых, равнодушных времен.

Чистякову очень повезло, что судьба выкинула его из обоймы рок-звезд и заставила жить жизнью обычного человека, — он не попался в сеть, в которой сгнило так много авторов. Он живет свою собственную, трудную судьбу. Интервью получилось таким безысходным, что я не знал, что с ним делать. Но недавно узнал, что Чистяков выпускает новый альбом «Правило игры» — первый с «тех» времен альбом, состоящий из собственных песен. Веселым его не назовешь — та же скорбная рефлексия по поводу своего места в мире:

Мертвые — самые верные,
Воспоминания самые светлые,
Они не испортят праздника,
Они не в тему не выступят
И роль свою сыграют так, как надо,
Ведь им уже ничего не надо.

Но это, безусловно, собственный голос самого Феди. Он снова пытается сказать правду.
Автор
Шура Буртин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе