Фото: Игорь Захаркин
В Камерном театре имени Покровского состоялась первая в России оригинальная постановка оперы Бриттена «Блудный сын». Музыкальный руководитель театра Геннадий Рождественский рассказал корреспонденту «Известий» Ярославу Тимофееву о своих встречах с английским классиком и о том, кто мешал их дружбе.
— Бриттен назвал свою оперу «притчей для исполнения в церкви». В чем мораль бриттеновской притчи?
— Она та же, что и в Библии. Единственное отличие заключается в новом персонаже, введенном Бриттеном, — Искусителе.
— С какой целью он появился в опере?
— Для динамизации действия. Появляется новая конфронтация, и борьба с искушением становится более зримой. А в конечном счете — ради обострения идеи милосердия.
— Вы блудного сына осуждаете или оправдываете?
— Я его приветствую. Выходит, что жизненная школа, которую он прошел, не оказалась для него вредной. Наверное, этот путь все-таки нужно пройти.
— Как вы думаете, с кем из персонажей Бриттен ассоциировал себя?
— C отцом. По крайней мере, такое у меня рождается впечатление, когда я вспоминаю самого Бриттена.
— Вы часто с ним встречались?
— Много раз, начиная с 1960 года. Тогда он присутствовал на концерте в Лондоне, где я дирижировал «Вариациями на тему Перселла». Потом, к сожалению, советская власть сделала всё возможное, чтобы наши отношения порвать.
Помню, как я получил от него телеграмму, после прочтения которой оказался на вершине блаженства. Тогда планировались гастроли Лондонского филармонического оркестра в Москве, и Бриттен должен был дирижировать своим «Военным реквиемом». В телеграмме он попросил меня участвовать в этом исполнении в качестве дирижера камерного оркестра, звучащего в недрах «Военного реквиема». Я стал готовиться, но вскоре весь проект попал на стол к министру культуры — мадам Фурцевой. Она вычеркнула меня со словами: «Что же, у англичан своих дирижеров нет? Хотят нашими руками жар загребать?» Екатерина Алексеевна была очень рассержена. А я даже не мог ничего объяснить Бриттену: всё ведь перехватывалось и прослушивалось. Пришлось ждать полтора года до того момента, когда я снова поехал в Лондон, случайно с ним встретился и принес свои извинения за то, что произошло. Ему, конечно, сказали, что я заболел.
— Он успел обидеться?
— Думаю, что да. Когда я рассказал, как все было на самом деле, он очень любезно и вежливо ответил: «Ну хорошо». Но полной веры в его ответе я не услышал. Он попросту не мог поверить, что такое возможно.
Потом я ставил его оперу «Сон в летнюю ночь» в Большом театре вместе с Борисом Покровским. Опять Фурцева вызвала меня на ковер. «Что у вас там происходит в Большом театре? Что это за опера? Кто такой Бриттен?» Ну, я ей в примитивной форме объяснил, кто это такой. «Мало того, что вы эту оперу поставили, так вы еще и выставку организовали!» А я действительно повесил несколько портретов и иллюстраций в тогдашнем хоровом зале. «Чтобы этой выставки больше не было — ни одного дня!»
— Какие у Екатерины Алексеевны были претензии к Бриттену?
— Композитор-формалист, англичанин-империалист и т.д. Но я ничего не сделал: выставку не закрыл и спектакль не снял с репертуара. Потому что хорошо знал эту систему. Фурцевой тоже было всё равно. У нее было свое начальство, она могла написать наверх: «Приняты меры по прекращению зловредного проникновения вражеской идеологии». А на деле ей было совершенно плевать.
Окончательно испортить мои отношения с Бриттеном властям не удалось. Недавно один знакомый из Фонда Бриттена сказал мне, что в архиве композитора нашли листок, на котором он перечислил 5–6 произведений, которые он хотел бы, чтобы я продирижировал. Я был счастлив узнать об этом.
— Бриттен всегда был одним из ваших композиторов-фаворитов?
— Недавно я просмотрел свои дневники, подсчитал: оказалось, что в России я исполнил 37 его сочинений. В том числе одно сочинение, которого нет в списке его опусов. Дело в том, что, работая на радио, я поставил в расписание трансляций Симфонию-реквием Бриттена. Через некоторое время открываю программку и вижу, что я, оказывается, буду исполнять Симфонию Бриттена ре минор. Пошел к редактору: говорит, «реквием» очень мрачно звучит — слушатели неправильно поймут. Оказалось, что слово «реквием» запрещено. У нас ведь никто не умирает — нет причин для смерти.
— А «Блудного сына» вы играете впервые?
— Да. Это удивительное сочинение, язык которого — современный, но в то же время очень простой. И совершенно отсутствует какая-либо стилистическая догма.
— Почему именно эту оперу Бриттен посвятил Шостаковичу?
— Пути Шостаковича и Бриттена должны были рано или поздно пересечься. Первым впечатлением Бриттена от музыки Шостаковича было исполнение оперы «Леди Макбет» в 1936 году, где крошечную роль Второго мужика пел Питер Пирс. Бриттен вспоминал: «В первом ряду сидели все наши композиторы и хихикали. Все они вместе взятые не смогли бы написать и одного такта из этой оперы». Выходит, что он был прав.
— Спустя 33 года он получил от Шостаковича роскошный подарок — посвящение Четырнадцатой симфонии.
— Однажды в каталоге лондонского аукциона Sotheby’s я увидел рукопись Шостаковича — часть Четырнадцатой симфонии под названием «О Дельвиг, Дельвиг!..». По всей видимости, Дмитрий Дмитриевич послал ее в подарок Бриттену — ни для кого другого в те годы он не стал бы переписывать от руки огромную партитуру. То, что Бриттен мог продать эту рукопись, совершенно исключено. Значит посредник, который взялся передать подарок Шостаковича Бриттену, быстро сообразил, сколько эта рукопись может стоить.
— В характере Шостаковича и Бриттена были общие черты?
— Оба никогда не занимались пробиванием своих партитур. В 1967 году я хотел исполнить Четвертую симфонию Шостаковича на фестивале в Эдинбурге. Чтобы подготовиться, я решил сначала сыграть эту труднейшую вещь в Москве с оркестром Гостелерадио. Отправил заявку, но начальство ее зачеркнуло. «Это нельзя передавать по радио для широкой публики», сказали мне. Оркестр — исключительный случай — написал коллективное письмо: «Не надо транслировать по радио, но дайте Рождественскому порепетировать, чтобы он руку набил». Все оркестранты сказали, что готовы поработать бесплатно. Всё равно отказ. И тогда я совершил величайшую ошибку — позвонил Шостаковичу. Он сказал: «Приходите, когда хотите».
Я пришел, изложил ему заплетающимся языком всю ситуацию. И добавил ужасную фразу: не мог бы он позвонить Чаплыгину и попросить. Он молчал. Потом встал, достал свой «Казбек», закурил, подошел к форточке. «Вы знаете, я должен вам сказать, что никогда в жизни никого не просил играть мою музыку. И не буду этого делать. Я понимаю, что вам очень трудно. Я вам обещаю, что буду присутствовать на всех репетициях. Чем могу, тем помогу», — и выбросил «Казбек» в окно. В передней он подал мне пальто. Это меня окончательно добило.
Бриттен был таким же. Не могу себе представить, чтобы он обратился к кому-то со словами: «Сыграйте мое сочинение». Наоборот — он грациозно откликался на просьбы тех исполнителей, которых считал достойными.
— Вы довольны теми исполнителями, с которыми поставили «Блудного сына»?
— Очень. И певцами, и инструменталистами, и постановщиками. Последние вещи, которые я делал в Театре имени Покровского, ничего мне не доставляли, кроме радости. Впереди у меня здесь еще как минимум два проекта: «Воскрешение Лазаря» — оратория Шуберта, законченная Денисовым, и опера Бетховена «Леонора», которая, по моим сведениям, никогда еще не шла в России.
Ярослав Тимофеев
Известия