Человек с флажком

Как сделать крутой музыкальный проект на человеческих слабостях

Белорусская группа «Серебряная свадьба» уже восемь лет покоряет постсоветское и отчасти даже западноевропейское пространство своим музыкальным кабаре с духовыми, скрипками и банджо и смешными текстами на русском языке. 

Из подручных материалов они делают настоящее шоу, похожее одновременно на цирк, концерт с плясками до упаду и даже театр кукол. При этом поместить «Серебряную свадьбу» в какую-то нишу сложно: публика у них пестрая, от московских СМИ они далеко, в Минске изучать феномен группы особо некому. А стоит.

«Саша, Саша, погоди!»

«Серебряную свадьбу» я впервые услышала несколько лет назад, когда кто-то кинул мне ссылку на песню «Пальто из ваты». Кокетливый женский голос пел под легкомысленные скрипочки: «Солнечный день и морозы под тридцать, и мне не мешало бы отрезвиться…»

Мне не понравилось. Музыка типовая, ­кабарешная, а слова, хоть и лихо срифмованы, рисуют образ этакой женщины сложной судьбы. Вся-то она несуразная и нетрезвая, но при этом строит из себя вамп — в общем, комический персонаж: несчастная, но храбрящаяся провинциалка, которой «наплевали в трепетную душу все четыре мужа».

На концертных видео солистка группы Светлана Залесская-Бень (Бенька) напоминала всех героинь Любови Полищук вместе взятых: яркая помада, шляпка, роза, вуаль, чулки, перчатки, жеманность. Мне показалось, что все это очередной музыкальный КВН.

А недавно в Сети появилось видео «Черная речка». От него уже было ощущение настоящего искусства, театра. Песню, в которой близкие уговаривают Сашу Пушкина не ходить на дуэль, Светлана спела без всякого маскарада, но с младенцем на руках и в окружении людей, явно связанных родственными узами. Такое чувство, что именно так и нужно было в 1837 году отговаривать Пушкина стреляться. У него ведь была большая семья, дети — почто не удержала?

Саша, Саша, погоди!

Саша, Саша, не ходи

На речку, на Черную речку — там конечная.

Саша, Саша, посмотри,

Как красиво снегири

Танцуют на веточках.

Подумай о деточках!

Сядь покури, Саша.

Сядь покури. Подумай.

Черная речка, черный пистолет.

Какая встреча, такой и привет.

Черная речка, черный пистолет,

На снегу два человечка: хлоп, и одного уж нет.

Вот шампанского ведро,

Вот «Женитьба Фигаро»,

Но не ходи на речку,

На Черную речку.

Саша, Саша! Саша, Саша!

Ты же солнце наше!

А Дантес? Да что с Дантесом, пошел он лесом!

Как выяснилось, в клипе снялись реальные соседи Беньки по квартире: Бенька сочинила песню про Пушкина, и ее тут же решено было спеть хором и снять.

— Там сидят наш гитарист и девочка, которая пришла в гости и которая практически у нас жила, — рассказывает Света. — А так это жители одной квартиры — очень близкие, живущие семейно, покупающие друг другу туалетную бумагу, едящие из одной кастрюли. Комнат у нас три, и семьи три. С медвежонком — моя старшая дочка, а на руках — младшая. Я собиралась петь без нее, но когда мы начали петь, она стала плакать и успокоилась только у меня на руках. Ее некому было держать, кроме меня: все пели.

Нас таких много


Мы разговариваем в кафе при галерее современного искусства «У». Это место встречи творческих и просто модных людей Минска. К нам подходит человек и, нежно здороваясь с Бенькой, дарит ей книжку рассказов из девичьих дневников. Это саундпродюсер группы «Ляпис Трубецкой», гонимой в Белоруссии по политическим мотивам. Чуть позже директор «Свадьбы» сообщает Беньке, что их концерт в Солигорске отменили, потому что в той же серии концертов должна была участвовать группа «Дай дорогу», чем-то не понравившаяся местному «исполкому».

Бенька говорит, что, когда пишет песни, ее интересует внутренний мир человека, а что касается общества, то ее позиция анархистская: она не верит ни в какое политическое течение.

— В Белоруссии люди подавлены: у них маленькими порциями, крошечными отщипываниями забрали свободу, и они опасаются высказывать свое мнение, боясь нанести урон себе, своим близким, своему делу, своей орга­низации, — говорит Света. — Это все, что я вижу. Есть общая прибитость, потому что все на виду, все подслеживается: ты чихнешь, и это уже все знают. Подавленность и страх. Не такой, как в 37-м году, а опаска. Все делается с опаской. И мне это не нравится.

У «Серебряной свадьбы» много песен на французском языке. Почти четверть каждого альбома. Группа часто ездит на гастроли во Францию и вообще по Европе. При этом Бенька французского не знает.

— Я просто его чувствую интуитивно. Я, конечно, выбираю тексты, смотрю переводы — лирика мне очень важна. И у нас есть в группе настоящий француз, который говорит и по-русски, и по-французски, он учит меня правильно произносить слова.

Героиня многих песен «Серебряной свадьбы» — это как раз простая русская (белорусская, украинская и т. д.) женщина, которая мечтает о Франции как о красивой жизни. Например, в песне «Потанцевала» она идет в ресторан в веселом отчаянии: «Она сегодня пропьет всю зарплату и не вернется к этому гаду». При этом в песнях Беньки много метких ироничных, а порой даже жестоких в своей реалистичности деталей: «Ей завтра будет жаль пропитых денег — купила бы купальник и кофейник»

— В песнях я, конечно, не рассказываю какие-то свои биографические штуки, но это очень знакомое мне состояние безумного в­еселья, — говорит она. — Когда пропиваешь все, когда швыряешь что-нибудь кому-нибудь в голову, пляшешь, пляшешь безобразно — потом очень стыдно вспоминать свои извивы в каком-нибудь заведении. ­Поэтому отчасти это и про меня тоже. Моя ирония — это чаще всего самоирония. Я не высмеиваю, я просто иронизирую над теми качествами, которые есть и во мне, и в других женщинах. Например, саможаление, желание подчеркнуть свою значительность, желание получить п­обольше внимания — и плевать, занят любимый человек сейчас или нет. Периодически хочется, чтобы мне что-нибудь купили и чем-нибудь м­еня обеспечили... И прочие женские штучки, которые мне кажутся забавными. Когда я нахожу их в себе, я смеюсь над ними. Они безобидны и трогательны, но они усложняют женщинам жизнь.

Я говорю, что не очень справедливо упрекать бедных русских женщин в том, что они хотят от мужчин материальной помощи, учитывая, что многие из них сами тянут на себе и детей, и мужчин. Но Бенька возражает, что каждый видит в песне что хочет.

— Большинство песен «Серебряной свадьбы» об одном — о том, что жить сложно и страшно, но надо как-то держаться и поддерживать друг друга, — рассказывает Светлана. — Мы апеллируем к таким свойствам человеческим, которые вообще ни от чего не зависят: ни от возраста, ни от статуса, ни от рода занятий, ни от образованности. Главное в наших песнях — это понимание, что каждый человек в самом печальном смысле этого слова не вырастает, он остается ребенком. И этот ребенок очень беззащитен, его жалко, его хочется поддержать. Хочется собрать их всех, включить им этот внутренний свет и перезнакомить между собой. Я не банальное «включить внутреннего ребенка» имею в виду, не эту припи…ную детскую жизнерадостность и придурковатость, которую приписывают пониманию детского в человеке. А именно способность к первооткрытию, д­оверчивость, способность играть.

Образ букашки — человека-букашки — иногда встречается и в интервью, и в песнях Светланы Залесской-Бень. Она показывает т­атуировку букашки у себя на плече и вторую, на лопатке — инопланетянина. Первую нарисовала подруга из Берлина, вторую — дочка.

— Мне кажется, все люди в той или иной степени ощущают себя слабыми. И я хочу им просигнализировать флажком, что я так чувствую себя постоянно. И так сильно-сильно, что все расскажу сейчас. Мне кажется, это своего рода поддержка — когда человек понимает, что не он один обосрался. Нас как бы много.

Цирк с детьми и взрослыми

Печальная клоунада вообще не предполагает больших наград. С экономической точки зрения такой жанр тоже не подарок: коллектив напоминает передвижной цирк. Не так легко пригласить в город десяток музыкантов, н­агруженных не только инструментами, но и обширным сценическим реквизитом (от велосипедных колес до стоматологического бора), плюс дети и няни (Бенька и скрипачка из «Свадьбы» ездят на гастроли с грудными детьми). По образованию Светлана Залесская-Бень — режиссер театра кукол и, как все кукольники, очень ревностно относится ко всему, что с этим связано. Учиться этому она пошла осознанно, но не из любви к детям.

— Я отношусь к детям всерьез, более того, я их побаиваюсь, я пытаюсь с ними дипломатично договориться — я имею в виду всех детей на свете, — объясняет она. — Потому что дети — это смертельное оружие. Мне кажется, когда я разговариваю с ними, они смотрят на меня и думают, что я идиотка. Со взрослыми у меня нет такого ощущения.

— А собственные дети вдохновляют на творчество?

— Да, они вдохновляют меня оставаться живой. Думаю, если бы не они, я бы в списках живых не значилась. Мы с ними дружим. Я­вляется ли это воспитанием, не знаю. ­Со­четать воспитание детей и творчество, н­аверное, возможно. И, думаю, кому-то это удается. Я хочу делать максимально хорошо и то и другое, но это трудно. Если бы я все внимание могла отдать детям, я бы, наверное, придушила их вниманием, и они были бы такие дети со стерильными сосками.

— А если бы не было детей, вы бы больше ­творили?

— Да, безусловно, в разы. Думаю, если бы у меня не было детей, я сделала бы гораздо больше, но среди этого было бы больше ненужной чепухи. Всегда же есть какие-то продукты отхода в творчестве: если я меньше делаю, то меньше и чепухи получается. На самом деле в мире и правда уже так много всего, что у меня иной раз возникает желание вообще ничего не делать, чтобы не засорять эфир. Мне кажется, пора бы и помолчать — сидеть где-нибудь в кресле.

— Какое у вас было детство?

— Детство было волшебным. Как в фильмах Ролана Быкова — про каких-то детей чудесных, про собаку Кляксу… У меня был волшебный двухэтажный двор — это старая часть г­орода, очень красивая и заброшенная. Район совершенно нищебродский, дикий, большая скученность, туалеты на улице, вокруг такая среда сумасшедшая — там было столько пьяниц, столько удивительных людей! И при этом всем было много прекрасного: можно было не бояться отпускать детей во двор, в котором были семейные яблони и одуванчики; все читали книги, лазили по деревьям, запускали воздушных змеев, рисовали мелом на асфальте, играли в полярников, копошились в снегу, катались на лыжах, на санках. Родители мои — врачи. И они, конечно, тревожились из-за того, что я расту таким уличным ребенком, подъездным, и все время у меня друзья на первом месте. Происходят какие-то дискотеки с драками, какие-то романтические вещи и циничные тоже, и все вместе сплетается в чудесный комок счастья. Я очень счастлива, что мой мир был нестерильным: родители пытались обеспечить культурную программу, но они много работали. Я с детства все деньги тратила на книжки, и многие появлялись благодаря сданным бутылкам.

— У вас в песнях часто встречаются матерные слова, и они как будто не режут слух. Но ведь на концерты часто приходят дети…

— Я не отстаиваю право мата в лексике, просто так получается: я действительно часто р­угаюсь в жизни. Ну, так получилось. От круга общения, от природы моей, от детства. И дети привыкли к этому. Они относятся к этому философски. Моя дочь однажды сказала: «Хорошо, что я умею ругаться матом, — в школе всем могу ответить!» Она может залудить что-нибудь не девчоночье, суровое, п­ацанское — это форма защиты. А в стихах это появляется само по себе. Просто слово подходит и там живет.

Светлана на сцене всегда в образе, причем нарочито театральном. Сомнений в том, что она разыгрывает придуманную историю, а не пересказывает свою, ни у кого нет. Тем не менее зрители и в жизни ожидают от Беньки какого-то эпатажа, смелости. А она — нет, скромная.

— Меня иногда не узнают, — рассказывает Света. — Так смешно было: мы ехали в поезде, сидели на боковых местах — я и наш барабанщик Артем. Парень шел, узнал Артема: «Как здорово, вы из “Серебряной свадьбы”!» и стал активно с ним общаться. Потом ушел, вернулся с каким-то глиняным сувениром: «Передайте, пожалуйста, Беньке! Как жалко, что ее здесь нет!» И ушел. А я все время сидела, смотрела на него, а он даже не взглянул на меня! Это очень часто происходит: люди ожидают увидеть какую-то эффектную женщину, эпатажную, знающую, как и что. А прихожу я — такое интровертное вялое с­ущество…

— Я веду не очень праведную жизнь по ее внешним проявлениям, — продолжает она. — Я люблю бухать, ругаюсь матом, могу быть несдержанной или провокационной на сцене, я могу показать жопу, снять трусы... Я не могу говорить о том, что мы христианского духа группа, чтобы не дискредитировать саму идею; но самый лучший комментарий, который я слышала по поводу своего творчества, — это то, что один священник порекомендовал своей подружке, пожилой женщине, прийти на наш концерт и сказал: «Эта группа очень христианская». Он говорил, в частности, про песню «Голубое платьице». У нас есть такая песня: «Из помойки катится голубое платьице», причем там встречаются и «издохший попугайчик», и «обоссанный матрас».

Платьице, держись, по ветру кружись,

Платьице, не плачь — никто не избежит,

Не избежит помойного ведра…

А боль идет, а боль идет

И все никак не прекращается,

Она не помещается в живот —

Она живет. Она всегда везде живет

И лишь слегка перемещается,

И если не в тебе она звенит,

Она уже кого-то жрет,

Кого-то ждет…

Наталья Зайцева

Русский репортер

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе