Фото: Игорь Захаркин
Осенью 2013 года писатель Алексей Иванов снова, после некоторого перерыва, попал «под свет софитов». Сначала — благодаря фильму по роману «Географ глобус пропил». А теперь — презентуя на открывающейся в среду ярмарке Non/Fiction большую книгу «Горнозаводская цивилизация», красочную и концептуальную одновременно. Накануне ярмарки Алексей Иванов встретился с корреспондентом «Известий».
— При переносе в кино история географа Вити Служкина подверглась двум серьезным изменениям. Во-первых, Константин Хабенский по возрасту годится 14-летним ученикам в отцы, а не в старшие братья, как в книге. А во-вторых, действие перенесено из начала 1990-х в конец 2000-х — совсем иная эпоха. Вас это не смущает?
— Хабенский старше моего героя — ну и что? Вся эта история — не про кризис среднего возраста. Я писал про такого героя, который был близок мне, 25-летнему. Велединский снимал про такого героя, который был близок ему. Главное — суть у героя одна и та же. А писали и снимали мы про суть, а не про возраст.
И смена эпохи тоже роли не играет. Про географа Служкина часто пишут, что он из хрестоматийной когорты «лишних» людей. Но «лишним» человек бывает только по отношению к эпохе. Если он «лишний» в любую эпоху, то это маргинал, который никому не интересен. И в фильме эпоха меняется с «лихих девяностых» на «десятые», а герой неизменен. Значит, он — не тип «лишнего» человека. Поскольку Велединский снимал не про «лишнего» человека в «лихие девяностые», то и не было смысла оставлять на экране эпоху 1990-х.
А по натуре, кстати, не понять, какое тысячелетие на дворе. Там, где снимали, в Перми то есть, почти ничего с 1990-х не поменялось. И айфоны проблему исторического развития не решают.
— Стало быть, фильм вам понравился?
— Мне фильм исключительно понравился. Я считаю, что Велединский снял в некотором смысле новаторское кино.
— Почему?
— Потому что за последние лет 15 в нашем кино появилось немало отличных фильмов, но они, так сказать, морализаторские. Они учат, как жить. Их герои — моралисты. Моралист Данила Багров из «Брата», Саша Белый — из «Бригады», парни из «Бумера» тоже моралисты, они говорят «не мы такие, жизнь такая». А Велединский снял нравственное кино. О взаимоотношении человека с самим собой, с миром, с истиной. Правда, критики этого не заметили и отфутболили фильм Велединского в команду к моралистскому кино, только советского разлива, — к «Утиной охоте» и «Полетам во сне и наяву».
— Но это критики... А вы-то что скажете?
— Скажу, что это полная ерунда. Потому что более близкий аналог — князь Мышкин из «Идиота». «Географ» — он об идеальном человеке, о гармоническом человеке. Поэтому фильм и производит такое светлое впечатление. Люди смеются от сочувствия главному герою, а не от осуждения.
— Есть ли у вас дальнейшие кинопланы, например, связанные с «Золотом бунта»?
— Это же не мои планы, а планы кинокомпаний. Права проданы и на «Золото бунта», и на «Псоглавцев», и на «Общагу-на-Крови». А будут делать, не будут — известно даже не продюсерам, а только Господу Богу.
— «Горнозаводская цивилизация» — это следующий этап развития Иванова-писателя или же слава Иванова-писателя позволила реализовать какие-то давние задумки, осуществить которые раньше не представлялось возможным?
— Как только 10 лет назад начали выходить мои книги, у меня кончились проблемы с реализациями задумок. «Горнозаводская цивилизация» — следующий шаг на пути, по которому мне очень интересно идти, — пути идентификации территории. Я работаю по принципу глобализации — «мысли глобально, действуй локально». В глобальном мире ценно только уникальное, и я занимаюсь этим уникумом — горнозаводской цивилизацией. Она является эталонным индустриальным обществом, причем отечественного извода. Весьма полезно понять, что такое индустриальное общество, когда вокруг типа как строят постиндустриальное. Весьма полезно освежить в памяти, какие ценности у общества созидания, когда вокруг провозглашаются ценности общества потребления.
— Книга начинается с утверждения, что для горнозаводских рабочих главная ценность, способ самореализации — это не свобода, не собственность, а труд. Как это соотносится с известной «протестантской трудовой этикой», по которой живет современная Европа?
— Для европейского человека главная ценность — свобода. Для русского — всегда что-то иное, что может привести к свободе. Например, на Урале — труд. По законам горнозаводской державы крепостной рабочий имел право выкупить себя на свободу, если хорошо зарабатывал, а хорошо зарабатывал он тогда, когда хорошо трудился. Но свобода для уральского рабочего сама по себе не была ценностью. Что с ней делать? Вокруг Урала — крестьянский мир, а рабочий не умел пахать и сеять. Ему некуда было идти с Урала. Поэтому и свобода не была особенно нужна. Способом достичь благ был труд, а не свобода.
Ценность труда на Урале установили беглые крестьяне-раскольники. В суровом краю они могли выжить только благодаря неистовому труду. И труд стал для них всем — наказанием, наградой, образом жизни. Эту ценность поддержали горные заводы. Ведь для обычного, небеглого крестьянина труд — не ценность. Излишний труд крестьянину ничего не приносит. Если ты вспашешь поле три раза, ты не снимешь три урожая. Но если в руднике ты поработаешь втрое больше, то и результат будет втрое больше. И на заводах труд стал эквивалентом благ.
Трудовая этика уральских заводов и уральских раскольников вполне созвучна трудовой этике Северной Европы. Уральских раскольников даже называют «русскими протестантами». Разница в том, что протестанты — модернисты, а раскольники — консерваторы. Хотя их консерватизм очень созидательного и плодотворного характера.
— При этом вы утверждаете, что горнозаводская цивилизация исчезла вскоре после отмены крепостного права. А что стало с созданной ей системой ценностей?
— Человек уральского менталитета самовыражается через труд, реализует себя через труд. «Труд» не в смысле стояния у станка, а в смысле своего дела, своего призвания, своей миссии. «Своим делом» может быть писательство, создание софта, социальные технологии, да что угодно. Главное, чтобы для человека его дело было важнее всего. Как для бажовского Данилы-мастера.
Это индустриальная система ценностей, то есть система ценностей, возникшая в индустриальном обществе. Ею может обладать человек постиндустриального общества. Точно так же ценность власти и собственности порождена аграрным обществом, но она вполне себе процветает в постиндустриальном мире. Когда речь идет о таких вещах, это не призыв к прошлому, к станкам или к сохе, а выяснение, откуда ноги растут.
Взять, например, мэра Екатеринбурга Евгения Ройзмана. Главное его дело — фонд «Город без наркотиков». Ройзман и в мэры пошел ради спасения фонда. Для Ройзмана ценна не сама власть, а возможность делать дело. Это индустриальная система ценностей, хотя Ройзман не живет по заводскому гудку.
Или другой пример — драматург Николай Коляда. Суперуспешный драматург с кучей премий, со своим театром и личным фестивалем. Но всё, что он зарабатывает, он вкладывает в свой театр. На свои деньги он купил своим актерам восемь квартир — а мог бы купить себе домик в Майами. Но для него самое ценное — его дело, а не его собственность. Это индустриальная система ценностей, хотя Коляда как художественная институция — продукт информационного постиндустриального общества.
Так что все эти вещи, все эти ценности, живы-здоровы и работоспособны, как рычаги Архимеда или пропорции Леонардо. Обзывать их какой-то устаревшей архаикой или краеведением — просто глупость.
— Что дальше?
— Дальше — книга о Екатеринбурге «лихих девяностых» и нулевых годов. О том, как закрытый советский город превращался в современный хайтековский мегаполис. В мучительной и прекрасной метаморфозе, разумеется, отражается вся история страны за время реформ.
— И без Ельцина, конечно, не обойдется?
— Конечно. И Ельцин, и многое другое — губернатор и мэр, политики и бизнесмены, рок-музыканты и уралмашевские «братки», поэт Борис Рыжий и художник Александр Шабуров...
— А собираетесь ли вы писать собственно художественную литературу?
— Собираюсь. Но подробностей пока рассказывать не буду.
Михаил Визель
Известия