Что в этом году будет на «Артдокфесте»?
Мы делаем фестиваль, невзирая ни на что. Как будто в стране нет ни идеологии, ни власти, ни цензуры. Очень мощная программа: придешь хотя бы на один фильм - останешься на все остальные. У нас в конкурсной программе 21 фильм, из них девять сделаны не в России, но на русском языке. После нашего фестиваля никто и никогда в России их не увидит. Например, фильм «Алеша» об истории с памятником в Таллинне. Если существует объективность, то она в этом фильме.
То есть это – реальное кино? Откуда, кстати, появился этот термин в вашем манифесте документалиста?
В середине 90-х годов мы договорились с Константином Эрнстом, что по понедельникам вечером будем показывать на канале ОРТ настоящее документальное кино. Но столкнулись с проблемой: если бы мы обозначили эти показы как «документальное кино», то надеяться на зрителя было бы глупо. Мы стали думать о новом названии для документалистики. И тогда был придуман этот термин. Фильмы, которые мы там показывали, были предвестниками того реального кино, которое сейчас сформировалось в движение.
Значит ли это, что реальное кино отличается от документального?
Да. Представим документальное кино, которое посвящено жизни обычного человека. Пусть оно снимается в Швейцарии в 1980 году. Съемочная группа приходит к обычному человеку. В момент, когда она входит к нему в квартиру, реальная жизнь этого человека останавливается, и документалист должен ее реконструировать. С ним приходят оператор, ассистент оператора, осветитель, звукорежиссер. Пленка дорогая - это значит, что все слова заранее надо согласовать. Такое кино тоже документ, но в нем нет реальности. Сегодня документалист входит в реальную жизнь, не разрушая ее, а находясь с ней в диалоге и существуя с ней параллельно. Это глобальное отличие, для документального кинематографа оно по степени революционности сродни изобретению братьев Люмьер.
Вы о цифровых технологиях? Это они теперь позволяют не останавливать жизнь?
Можно и с цифровыми технологиями быть слоном в посудной лавке. Но полученная благодаря им степень свободы несоизмерима ни с чем. Кино до цифровой эры было жестко регламентировано не зависящими от художника факторами: технологией, идеологией, бюджетом. Хотя ни один из этих факторов не помешает настоящему таланту, поэтому в любые времена существовали Дзига Вертов, Герц Франк.
Но в целом документалист получает свободу от бюджета и свободу от идеологии - не потратив ни копейки, можно выложить фильм в интернет и получить многомиллионную аудиторию, превышающую аудиторию цензурированных телевизионных каналов. Мой фильм «Девственность» пиратски скачали в интернете полтора миллиона «бандитов». Это, конечно, плохо: если бы они легально его скачали, то я бы получил деньги, чтобы снять еще один фильм. Но аудиторию в полтора миллиона не дал бы никакой кинопрокат.
А что с прокатом документального кино?
В этом году мы двинулись в прокат и все-таки переломили ситуацию. 18 лет в российском прокате не было ни одной российской документальной картины. «Девственность» вышла 12 февраля. Год не закончился, а уже еще четыре документальные картины были в прокате. Никаких иллюзий - они шли в маленьких залах, по одному-два сеанса, не во всех городах, со скромным бокс-офисом. Но результаты все равно есть. «Девственность» по итогам проката вошла в топ-10 самых успешных фильмов малого проката (меньше десяти копий. - Newsweek) и стала там не только единственной документальной, но и единственной российской картиной.
А государство не помогает?
Государство выделяет на каждую документальную картину меньше 1 млн рублей. Я сейчас снимаю фильм, у меня одни права на музыку примерно столько стоят. Я не беру денег у государства. Минкульт оповещает, что профинансировал 450 фильмов в этом году. Да у нас нет 450 режиссеров, которые могли бы их снять. Документального кино не существует. Студии закрываются. Я помню, как мы приезжали на международные фестивали документального кино - как сборная Советского Союза по хоккею на чемпионат мира. Сейчас мы не попадаем в конкурсные программы. А если попадаем, то это величайшее достижение. Хотя никто с нами эту радость не разделяет, потому что государству по барабану. Страна, в которой есть нефть, газ и которая занимает одну шестую часть суши, тратит на документальные фильмы в четыре раза меньше Эстонии.
Но есть же документальные фильмы, на которые государство денег не жалеет.
Да-да. Но даже требуя выполнения идеологических задач, наше государство поступает бездарно. Я посмотрел около 20 пропагандистских фильмов, отстаивающих позицию государства по южноосетинскому конфликту. Это 20 укусов комара в спину слона. Если бы государство было мудрее, оно бы аккумулировало средства этих фильмов в один, нашло бы художника, для которого съемки этого фильма были бы созвучны его внутреннему мироощущению. Эту картину восприняли бы ничуть не хуже, чем «Летят журавли» Калатозова. Еще бы и «Золотую пальмовую ветвь» в Канне получила. Вот это менеджерский подход. А когда выпускают двадцать фильмов, сделанных на скорую руку, будто война еще идет, у меня возникает чувство, что меня обманывают.
Но искусство - это не ложь. Если мы хотим, чтобы не было вопросов с самоопределением Абхазии и Южной Осетии, должно помогать искусство. Условно говоря, в «Летят журавли» герой Баталова погибает. Это ужасно. Но поэтому мы больше ценим победу. А его девушка Вероника изменяет ему - это ужасно. Но это правда. Поэтому это искусство. А сейчас хотят сделать, чтобы Баталов на белом коне въезжал в рейхстаг, а Вероника носила пояс верности. Но это неправда. Жизнь богаче, поэтому к ней есть доверие. Не надо людей считать идиотами.
Вы постоянно говорите о свободе от идеологии, но сами вы сняли фильмы о Горбачеве, Ельцине, а о Путине аж два – в 2001-м и 2002 годах. Путин оказался интереснее остальных?
Да, он на момент съемок был безумно интересен. Это был человек, который, как водолаз, резко вынырнул на поверхность. Он был несуществующей политической фигурой и вдруг становится «исполняющим обязанности» - превращается в президента.
Может быть, снять фильм о том, какой Путин сейчас?
Власть портит людей, даже идеальных. Поэтому ограничение срока пребывания у власти - это спасение и для общества, и для человека у власти. И меня не удивило, что на 55-летие Путина возник фильм Михалкова «55». Такой фильм в демократическом государстве не мог бы выйти. Я бы такой фильм просто физически не смог бы снять. Я не понимаю, как можно объясняться в любви мужчине, тем более начальнику, а тем более плакать. И я не понимаю, кому это надо. Верю, что Путину не надо. Надеюсь, что он смотрел это, ерзая на стуле от неудобства. Мой фильм вышел в том виде, в каком вышел, только благодаря Путину. Я всех обманул и показал ему фильм до того, как его посмотрели все члены «политбюро».
А вы должны были показать им фильм? А как же независимость?
Конечно, должен был. Мы же не поменяли гражданство пока еще. Я независим в том плане, что у меня не было договоренности, что они могут мне диктовать. Но как может выйти фильм о президенте, когда есть человек, который отвечает за идеологию в стране, есть глава администрации, министр печати, глава канала, пресс-секретарь. Фильм, который мы сделали о президенте, показывают по телевидению и на фестивалях в странах, где не любят Путина и русских. Я хочу сейчас увидеть фильм о Путине, который начинается как у меня: 10 минут расстилается красная ковровая дорожка, которую люди в черных пиджаках чистят, ползая на коленях. Мне уютно живется: меня можно использовать, но нельзя купить.
Фильм о Медведеве будете снимать?
Я сейчас не вижу в этом необходимости ни для себя, ни для Медведева. Я держу руку на пульсе. Сожалею, что упустил момент, когда начались грузино-осетинские события, потому что меня не было в стране. Это все настолько быстро произошло, что я понимал: в один день я не успею решить непростые задачи о встрече с президентом. А фильм для галочки не хочу снимать. Для галочки у нас много кто умеет делать.
Русский Newsweek