Строго документально

Виталий Манский: «Система господдержки документального кино у нас порочная. Ежегодно деньги выделяются на четыреста фильмов. Но у нас сегодня нет в стране четырехсот документалистов»

На счету Виталия Манского 30 документальных картин и еще больше призов. Как режиссер он всегда старается поддеть реальность за живое, часто используя провокативные методы. Даже написал программу-манифест «Реальное кино». Он активно включается в разные общественные дискуссии, не боясь скандалов и конфронтаций. Если его не устраивает работа киностудий, он создает свою. Если не видит в стране площадки для показа документального кино — создает «Артдокфест». Накануне открытия фестиваля Виталий Манский рассказал «Итогам», в какой реальности мы живем.

— Кому адресован ваш фестиваль?

— Зрителям, конечно, прежде всего. Однако нет ничего более важного сегодня для нашего документального кино, чем мощный фестиваль. Ведь настоящей документалистики у нас нет. Она ушла… Не в оппозицию, нет — в глубокое подполье. Она потеряла свои позиции и почти полностью вымыта из общественного обихода. Поэтому активная жизнь у нее может быть только на фестивале.

— Она не может рассчитывать ни на телевизор, ни на кинопрокат?

— Рассчитывать-то может, но реальность эти расчеты опровергает. Хотя я уверен, что документалисты обязаны делать рейды по тылам врага, иногда заскакивая в какие-то слоты телеканалов или выбрасывая десант в кинотеатрах. Но укрепрайон — это фестиваль.

— Бог мой, будто война.

— Да, обстановка приближена к боевой. Я обычно сравниваю всю эту нашу кухню с кулинарией, но сейчас не до этого. Мы потеряли свою армию. Она перешла в разные лагеря противника — кто-то в игровое кино, кто-то уехал из России, кто-то перестал снимать. Либо люди просто умерли: кто от старости, а кто — как Саша Малинин, снявший три потрясающие картины и по своей воле ушедший из жизни в 27 лет. Документалистика вытеснена с телевидения, ее заменили телеформатом. Она потеряла не только людей, но и практически все слоты на ТВ. В 90-е быть директором фестиваля было одно наслаждение. Ты выбирал из хорошего лучшее. Сейчас мы, собирая конкурс из 21 фильма, должны просто ужом извернуться, чтобы хотя бы половину составляли российские ленты. Ведь по регламенту мы можем принимать картины, снятые в любой стране мира, лишь бы они были на русском языке.

— Режиссеры из других стран снимают на русском? Почему?

— Снимают, причем деньги на это дают и французы, и голландцы, и немцы. Потому что люди в цивилизованном мире живут объемными чувствами и интересом друг к другу. А у нас они озабочены вопросами либо выживания, либо еще более сложными вопросами: куда полететь — на Канары или на Багамы. Я однажды видел в аэропорту нашу соотечественницу. У нее на шее висели такие стекла, как из битой хрустальной вазы, огромные. Это были бриллианты. Она потрясала руками, на которых тоже были бриллианты, и говорила очень убедительно: я хочу помогать людям, но не знаю как. Так вот, у нас те, кто еле выживает, и те, кто хочет поделиться с ними бриллиантами, обречены никогда не встретиться. А встретиться или хотя бы узнать друг о друге они могли бы в том числе и в культурном пространстве. Но созданием этого пространства никто не занимается. Сегодня власть в первую очередь думает о силовиках, которые помогают удерживать эту власть, о налогах, которые пополняют бюджет, и т. д. Это задачи совершенно другой галактики, той, что в «Звездных войнах». А я вот убежден, если воспитать культурного человека, то не нужно будет тратить огромные деньги на репрессивный аппарат, чтобы потом этого человека сдерживать. Потому что сама культура человека не позволит ему делать вещи, которые власти опасны.

— Вы снимали всех наших лидеров, кроме нынешнего, — Горбачева, Ельцина, Путина. Ленина даже снимали — в мавзолее. Чем отличается человек у власти от обычных людей?

— Да ничем. Люди как люди. Свою задачу и свои функции понимают весьма четко.

— 15—20 лет назад наше документальное кино гремело. Неужели все утрачено?

— Вообще русская, советская школа документального кино даже в самые сложные годы была одним из основных мировых лидеров. Даже если что-то не клеилось с игровым кино, не попадало оно в «большую тройку» — Канн, Венецию, Берлин, зато на ведущие документальные фестивали мы всегда приезжали большой командой: несколько фильмов в конкурсе, несколько вне конкурса, несколько в особой программе, ретроспектива, член жюри и т. д. В этом году на только что закончившемся главном мировом фестивале документального кино в Амстердаме впервые за многие годы вообще нет ни одной картины из России. Еще раньше закончился фестиваль в Лейпциге. У меня в шкафу половина призов оттуда, по 3—4 на одну картину раньше привозили. В этом году Россию представляла только работа Андрея Грязева, победителя нашего прошлого «Артдокфеста». Вот для чего нужен фестиваль — мы нашли талантливого парня и помогли ему при участии государственных денег сделать следующую картину, которая и попала в Лейпциг.

— И много таких?

— Мало. Два года назад мы показали на открытии картину Алены Полуниной «Революция, которой не было». По сути, это первая попытка исследования политической оппозиции в России — того, зачем в нее приходят и почему уходят. Почти документальный блокбастер. Есть призы. Был прокат за рубежом. И что? В России этот фильм даже Екатеринбургский фестиваль отказался показывать. Алена с тех пор не сняла ни одного нового фильма.

— На что она живет?

— Снимает свадьбы, чтобы платить за квартиру и еду.

— Но ведь на документальное кино выделяются гранты Минкультуры.

— Государство поддерживает ежегодно порядка четырехсот документальных фильмов суммой в среднем около миллиона рублей на фильм. В этом году я впервые участвовал в экспертной комиссии, распределяющей эти деньги. Четыреста лотов. На всех бумагах я писал следующее: ставлю плюсы только потому, что раз деньги выделены, то их уж лучше распределить, чем не распределять вовсе. Хотя… Я сейчас выскажу очень непопулярную мысль: у нас сегодня нет в стране четырехсот человек, способных снимать документальное кино. И это катастрофа. Сама система господдержки документального кинематографа, по-моему, порочная.

— Денег мало?

— Если делать на коленке, у себя дома, то в принципе этих денег даже, может, много. Но задача продюсера получить эту поддержку и пять еще таких сумм найти на рынке, все это аккумулировать и сделать хорошую картину. А у нас с этого миллиона режиссеру достаются гроши. В результате разве что в совсем экспериментальном, лабораторном кино какие-то наметки местной радости возникают. Но это кино по своему техническому уровню, просто по требованию ГОСТа не соответствует ни телевизионному ОТК, ни кинопрокатному, ни уж тем более западному. Так что снимается оно практически сразу в корзину.

— Ваш фильм про Кубу почему в Амстердам не попал? Что не так?

— В принципе Амстердамский фестиваль пригласил для мировой премьеры мой фильм «Родина или смерть». Но мы решили на этот раз попытать счастья на фестивалях «большой тройки» — в Канне, Венеции и Берлине. Картина «Родина или смерть» целиком снята вся на Кубе на испанском языке, но она, конечно, российская, потому что я гражданин России. Однако государство к ее финансированию не имеет никакого отношения.

— Дорогой фильм?

— Да, у него солидный бюджет. Эта картина сделана по новой технологии — она снята несколькими фотоаппаратами Canon Mark II с функцией видеосъемки. Это постановочная, очень сложная и весьма эффектная визуально картина. И уже есть договоренности, что она будет показываться в разных странах мира.

— Так что получается, один из трех виднейших русских документалистов, оставшихся здесь, снимает кино фактически для западного рынка?

— Я бы побоялся говорить «для». Я снимаю кино с учетом западного рынка. Мое кино поддается конвертации для других аудиторий. Потому что российский зритель при всем желании не может экономически компенсировать затраты тем людям, которые инвестировали в эту картину. А если инвестор не возвращает свои деньги, то он превращается в спонсора, что есть самое стыдное определение для нормального человека, вкладывающего деньги в кино. Я со своими инвесторами честно себя веду. Они свои интересы окупают.

— Не секрет, что хорошая документалистика себя всегда окупит, и не раз. Вот у вас на фестивале будет показана очень успешная картина «Малыши» Томаса Бальмеса.

— Да, «Малыши» — это хит года. Только в американском прокате они собрали больше семи миллионов долларов, а по миру уже около десяти. А есть еще продажи DVD и прав показа на телеканалах. Сам Бальмес приезжает в Москву, чтобы представить свою ретроспективу. Самое смешное, эта картина прокатывалась в России. Я не знаю ее бокс-офиса, но могу предположить, что она заработала у нас гроши. И ни один канал ею не заинтересовался.

— Сколько платят телеканалы у них и у нас?

— Канал «Культура», который создан для того, чтобы показывать, в частности, высококлассное документальное кино, платит за право показа фильма одну тысячу долларов. А его побратим, собрат и духовный наставник немецко-французский канал «АРТЕ» платит ровно за такую же картину 40 тысяч евро. Вот, собственно говоря, где проходит граница между смертью документального кино и его активной жизнью.

— Нельзя ли все-таки найти что-то позитивное в этом мраке?

— Можно. Мой оптимизм заключается в следующем. Я знаю, как исправить ситуацию с документальным кино в России. За два года. Не увеличивая государственного участия в его финансировании, может, даже сократив это участие. И я знаю, как вернуть зрительский интерес.

— И как?

— Пока секрет. Я об этом разговариваю постоянно с так называемыми компетентными людьми. Я не митингую, за что меня многие более революционно настроенные коллеги упрекают. Но на площади в нашей стране ни один вопрос не решается.

Ирина Любарская

Итоги.RU
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе