«Если ты презираешь, смеха не будет»

Режиссер фильма «Горько!» Жора Крыжовников о конфликте айфона и шансона

Фильм «Горько!» был задуман как комедия узнавания. Узнали себя и зрители, и критики: кто-то увидел злую сатиру, кто-то — оправдание гульбы, пьянки и тошнотворных нравов, кто-то — первую хорошую российскую комедию. Сам Крыжовников считает свой фильм скорее историей примирения поколений.

В трейлере к фильму звучит слоган: «Это мы. Это наша жизнь». Вы тоже есть в этом фильме?

На самом деле ни я, ни Леша (сценарист Алексей Казаков. — «РР») не имеем к рекламной кампании фильма никакого отношения. Мы узнаем о том, какой слоган, в тот момент, когда смотрим на постер. Мне показалось, что трейлер передает что-то, что есть в фильме, но далеко не все. Он по вкусу не совпадает. Как кофе с сахаром. В трейлере дают сахар, а на самом деле у нас кофе с сахаром. Возвращаясь к вашему вопросу, я себя идентифицирую с разными героями, все зависит от конкретной сцены. Когда невеста идет через толпу пьяных родственников — я говорил оператору, что это Босх. Герои пробиваются через золотозубую пьяную толпу, которая поет «Натали». В этот момент я иду с героями. Но когда, например, родители понимают, что их бросили, кинули, — в этот момент я с ними. Это как в теннисе: мяч то на одной, то на другой стороне. Моя задача была найти правду на каждой стороне. Иначе это была бы басня.


Герои сперва празднуют свадьбу в ресторане «Золотой» с родственниками, потом едут на гламурную тусовку в яхт-клуб. И родня показана более подробно и смешно, чем публика в яхт-клубе.

Ну, они мне поинтереснее. Потому что это Саров, мои родственники. Они на Пасху к нам приходили. У меня один прадед — председатель колхоза, другой — директор сельской школы. Бабушкины сестры — у них куча детей. Наш род очень многочислен, там были и такие персонажи. Я им очень сочувствую, я их очень понимаю, и я их очень люблю. Хотя в детстве я их боялся. Они страшные, потому что громкие, смешливые, они всегда вваливались огромной толпой.

Cо мной однажды произошла такая история. У меня папа умер в Питере, и я вез его в Нижегородскую область. Когда внесли гроб, для меня жизнь закончилась. А потом я зашел в дом к родственникам, там сидели четыре мои тетки — сестры бабушки, их мужья. Просто сидели. Я зашел, сел, и меня отпустило. Как будто какой-то обруч с горла — раз! — и упал. Я просто почувствовал, что это родные люди, они здесь, мне стало легче. Может быть, тебе не о чем особо с ними поговорить. Когда я поступил в театральный, они сказали: «А че, ты на клоуна решил учиться?»


Опять-таки в фильме как? Сначала жених и невеста находятся в месте, где их все знают и все любят. Удушающей любовью. Такой любовью, что хочется перекурить. Потом они приезжают туда, где их никто не знает. Вместо удушающей любви полное безразличие. Конечно, им хотелось найти равновесие.

Люди с вечеринки у вас получились какой-то безликой массой.

Но это ведь так и есть. Вот я приезжаю в ночной клуб, например. Захожу. Я ведь не знаю никого из этих людей. Через что они могут раскрыться? Через то, как они танцуют?

Фильм рисует такую картину: есть люди из «Золотого» и есть люди из яхт-клуба. Шансон и айфон. Посередине пустота. И на обоих полюсах свадьба получается бессмысленной и беспощадной. Почему?

Кто-то придумывает: давайте на свадьбах кидать голубей! А потом этот ритуал просто повторяют, потому что все так делают. Конечно, свадьба — один из самых больших праздников в любой человеческой жизни, он важен. Но как его сделать самостоятельно, как его наполнить смыслом, не прибегая к бессмысленным ритуалам? Не каждый способен эту работу совершить самостоятельно. Наши герои — в чем их проблема? Они хотят придумать что-то уникальное, свое. Но в первом случае они просто делают то, что им говорят: давайте пойдем фотографироваться, там будет памятник. А во второй части они отдают свою волю другому человеку, рассчитывая, что все остальное сложится само. В истории свадеб превалирует первый вариант, когда молодожены идут по пути, который им кто-то указывает: например, танец живота — это плохо, а цыгане — хорошо.


Но у нас не было задачи раскрыть два разных типа свадьбы. У нас была задача рассказать про двух героев, которые поехали с одной свадьбы на другую, и ни та ни другая им на самом деле была не нужна. Им нужно было что-то свое, но не хватило воли. А во второй свадьбе меня и коллег интересовало столкновение этой псевдоевропейской публики и совсем простых людей.

В некоторых рецензиях вас упрекают в том, что вы возводите тошнотворные нравы в ранг нормы. Вы согласны с этим?

Нет. Я не хочу никого ничему научить. Я этот фильм снимал не для того, чтобы в конце была мораль: лиса хитрая, а ворона глупая. Я басню не собирался снимать. Это такой уровень разговора, который мне неинтересен. В конце эти люди мирятся, потому что и те и другие неправы.

Чернуха, которая показывает «правду жизни», обычно проваливается в прокате. У «Горько!» кассовый успех. Чем вы это объясняете?

Мне кажется, что я и Леша — мы по большому счету все равно наших героев любим. На наш фильм приходят во второй раз, приходят с родителями. Люди чувствуют, что, несмотря на то что я смеюсь над ними, я их не презираю. Я их не ненавижу, я не хочу, чтобы они исчезли с лица земли. Я их иногда боюсь, как своих родственников боялся, от них черт знает чего можно ожидать. Но тем не менее я их люблю, как своих родственников.

Понятно, что там есть второй эшелон — родня из Туапсе. Они гораздо более опасны, и они у меня вызывают гораздо меньше симпатии. Оказаться с ними вместе в автобусе я бы, наверно, не хотел. Но когда есть дистанция между мной и экраном, на этом расстоянии я над ними могу посмеяться.

В любом случае нельзя играть людей глупее, чем они есть. Петросян может получиться, сатира может получиться. Я знаю: если ты презираешь, смеха не будет. Вернее, это будет дешевый смех. Это будет смех Comedy Club.


То есть ваш фильм не сатира?

Нет. Это не сатира, это комедия. Потому что я не считаю, например, «Ревизора» сатирой, я считаю его комедией. Комедией характеров, комедией, которая рассказывает о людях. Они вороватые, нечестные, легковерные, поверили этому нелепому человеку, но сцена в конце, когда над городничим смеются, — эта сцена написана для того, чтобы «подключить» нас к городничему. Для того чтобы зритель в конце с городничим оказался, когда над ним смеются. Там нет отчуждения, полярного отношения.

Да что там говорить, высшая форма — Шейлок Шекспира. Вроде бы отрицательный персонаж, отвратительный еврей-ростовщик. Но в пьесе есть сцена, когда дочь его бросает и уходит. Его избили, он возвращается в пустой дом и говорит: да неужели у меня не потечет кровь, если меня порезать? Если меня обидеть, мне что, не станет больно? И хотя это, безусловно, отрицательный персонаж, в этой истории есть момент, когда зритель в какую-то секунду думает: а что мы его так не любим?

Нам сейчас вообще нужна сатира?

Вопрос вкуса. Если только качественная, мощная сатира. Какой-нибудь Зощенко. Хотя Зощенко в моей шкале — это не сатира.

Салтыков-Щедрин?

Ну да, Салтыков-Щедрин. Вот у него какие-то дураки собрались, дурак на дураке сидит. Насколько это интересно читать? Наверняка есть поклонники. Мне лично неинтересно. Мне интереснее, чтобы мы внутри истории были то на одной, то на другой стороне. Например, в последнем «Бэтмене» есть добро и зло. Там ничего не меняется. В хорошей же истории иначе. Вот возьмем «Афоню». Мне очень нравится этот фильм. Представьте трейлер: сантехник ворует у себя на работе раковины, пьет, дебоширит, потом едет в деревню. Но когда ты смотришь историю, ты понимаешь, что человек просто не нашел чего-то. Вот это — это сатира? Кто-то назовет это сатирой. Для меня это не сатира, для меня это история о человеке.

Допустим, существует какой-то дурак-политик. Что про него снимать? Мне хочется, чтобы комедия была как у Марка Захарова — смеешься, смеешься, а потом — раз! — и плачешь. Но если ты не насмеешься, ты и не заплачешь. Я горд тем, что учился у Марка Анатольевича. Мне бы хотелось верить, что я принадлежу к этой комедийной традиции. И в этой традиции не принято презирать тех, о ком ты говоришь. Я даже готов себя считать дураком, но если ты рассказываешь о человеке, считать его дураком нельзя.

Алексей Казаков (сценарист фильма)

Очень важно любить своих героев.

Отсидевшего брата жениха — Хипаря, который потом стреляет в отчима, — вы тоже любите?

Да. У меня, кстати, двоюродный брат сидел. Украл калькулятор в школе. Залез ночью и украл, представляете?

Зачем ему калькулятор ночью понадобился?

Я не знаю, что с ним было, но это была явно глупость. Дурь какая-то. Он сам неплохой человек. Но почему-то ночью залез, украл калькулятор. И сел. Уже вышел, правда.

И много дали за калькулятор?

Ему дали реальный срок, несколько лет. За кражу. Хипарь же просто в драке заступился за девочку. Он играет, он изображает, что он какой-то урка. Но на самом деле он не урка. Это маска такая.

Вот вы говорите «не презирать», а зал ведь все равно считает Хипаря и его девушку Ксюху глупее себя.

А мне кажется, что не глупее. Они же нравятся. Два малокультурных человека, но они какие-то симпатичные. Мне не кажется, что это юмор свысока. У них все равно есть обаяние. А в дураке, на мой взгляд, обаяния нет.

А в чем их обаяние?

Если говорить про Ксюху — в том, что, когда она начинает петь и танцевать под «Одиночество-сволочь», полное ощущение, что это она поет. Она прямо прочувствовала это одиночество. И этот ее Хипарь… Это же история любви — два человека так сильно друг друга любят. Она не первая красавица на побережье, там куча моделей вокруг, а он смотрит только на нее, она — его любовь, страсть. Значит, он может это чувствовать. И она тоже чувствует к нему что-то такое. Это обаятельно.

Но смеются-то в итоге над ними, а не над этими длинноногими моделями. Модели несмешные.

Несмешные, конечно. Смешные те, кто искренен. Те, к кому ты что-то чувствуешь. Эмоционально вовлекаешься. А эмоционально вовлечься можно только в человека, который обаятелен, симпатичен как-то. А человек, которого ты презираешь или никак не относишься… Ну что тут смеяться?

Как бы вы охарактеризовали стороны поколенческого конфликта в фильме?

У старшего поколения большая зависимость от социума. Отчим говорит: мне надо выступить перед людьми. Для него то, как на него смотрят, как его оценивают, гораздо важнее чего бы то ни было вообще. Для него его друзья и окружение важнее свадьбы. А Наташа и Рома — им это практически безразлично, они ориентируются на то, что хотят. На этом строится конфликт.

Соборность и индивидуализм?

Наверно. Но опять-таки это тот уровень обобщения, о котором можно думать, когда ты эту историю посмотрел. Родители хотят быть вместе с как можно большим количеством людей. А идеальная свадьба, как ее представляла Наташа, с небольшим количеством народа. Все эти люди ей не нужны, ей нужен был, в принципе, только Рома. А родителям нужны. Нужны все, с их сумасшедшими женами, нужно, чтобы все пришли.

Алексей Казаков

Очень важная вещь — это открытость старшего поколения и зажатость младшего. Например, мама Ромы дарит сережки и рассказывает сугубо интимную историю о том, как ее бабушку посадили на вилы, а мама Наташи говорит, что нужно спеть песню «Натали» для бабушек, — это такие вещи, которые говорят об открытости, о желании быть со всеми.

Наверное, Рома и Наташа, как и многие из «городской интеллигенции» в первом поколении, хотят забыть, что у них в бэкграунде родня из ресторана «Золотой».

Алексей Казаков

Хотим мы или не хотим быть похожими на наших родителей — это вопрос, который молодой человек постоянно задает себе в определенном возрасте. При этом часто бывает, что ты все равно становишься похожим на своих родителей. Как бы ни хотел не быть похожим, как бы ни сопротивлялся, ты так или иначе к своим корням возвращаешься. Эти вопросы остро стоят в моменты изменений социальной среды, политического строя в стране.

Если бы у Ромео и Джульетты была свадьба, она, скорее всего, была бы такая же, как и у их родителей. Они бы вряд ли сопротивлялись приметам и ритуалам того времени.

А если бы эта свадьба была у людей революционной эпохи, то они бы не захотели следовать старым ритуалам. У нас время, когда мы ищем себя. Я не буду говорить, что нация ищет себя, но молодежь себя ищет точно.

Одна из претензий, которую я слышал: мы и так на это насмотрелись, этого и так много — вот этой пьяной гульбы, зачем я должен еще идти в кино на это смотреть? Но вот тут я сначала скажу за себя: я никогда не забывал, откуда приехал. Это маленький городок Саров, 80 тысяч жителей. Большой частный сектор. У меня, лично у меня никогда не было желания забыть, сказать: я другой.

Я чувствую, что мой прадед, который был директором сельской школы и играл на фисгармонии, и мой дед, который собрал многотомную библиотеку и играл на баяне, — часть меня. У них не было образования, у них была только школа. Книжки, которые дед собрал, — они у меня стоят. Гоголь, Островский — все 1951 года издания. Он эти книги читал бабушке. Папа рассказывал, что он открывал дверь и видел: дед сидит на полу, читает вслух «Крейцерову сонату», а бабушка спит. Он ее заставлял это слушать. Я не готов от этих моих корней отказываться. Ни в коем случае. Это и есть я. Что касается Наташи и Ромы, они в таком возрасте, что еще не задумываются на эту тему. Наверное, они хотели бы, чтобы их родители были другими. Наверное, в молодости всегда есть такое желание. У меня такого не было. Папу своего я всегда уважал. Папа получил образование в Москве, МГТУ имени Баумана закончил, очень был начитанный человек и интеллигентный, и у меня не было никогда чувства, что с ним что-то не так. Но я понимаю, что в молодости хочется, чтобы твоим родителем был Никита Михалков. Мне важен момент примирения с родителями.

Почему вас так интересует именно примирение?

Я с девяти лет жил с папой. Мои родители расстались, и я остался с отцом. У меня очень тяжелые отношения с мамой. Очень. И когда встал вопрос, кому посвящать фильм, мне очень хотелось посвятить фильм папе. А мне продюсеры говорят: ну как папе? Давай родителям посвятим. Ну как это — мы посвящаем фильм папам, что ли? Странно. Тогда я говорю: значит, не будем никому посвящать. И в эту ночь мне приснился дед по материнской линии. А я его видел последний раз в шесть лет. Я проснулся и понял, что мы должны посвятить фильм именно родителям. Сложные взаимоотношения с родителями — это тема, которая меня волнует. Как простить? Что можно простить? Кому кого прощать? Родителям прощать или детям? Кто виноват? Кто больше виноват? Юля Александрова, исполнительница роли Наташи, считает, что дети больше виноваты. И должны просить прощения. Мое примирение не состоялось еще. Состоится ли, не знаю.

Жора Крыжовников

Настоящее имя — Андрей Першин. Родился 14 февраля 1979 года в закрытом городе Арзамас-16 (с 1995 года — Саров). Окончил режиссерское отделение ГИТИСа (РАТИ), мастерская Марка Захарова. Работает режиссером-постановщиком развлекательных программ на ТВ. Снял несколько короткометражек под псевдонимом Жора Крыжовников, в частности «Счастливую покупку» и псевдодокументальное «Проклятие». Фильм «Горько!» — его режиссерский дебют.

Эксперт

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе