«Джон Уик 4» Чада Стахелски и «Айта» Степана Бурнашева: загляни в глаза чудовищ!

Почему? Разберемся в сюжетообразовании.


Небогатый событиями прокат все чаще дарит странные сближенья. Месяц назад отгремел «Чебурашка», собравший в нашем прокате рекордных более шести миллиардов рублей, и вновь на экраны выходят истории изгоев, противостоящих симулятивной, токсичной и враждебной социальной среде...

После просевшей третьей части режиссер серии про Уика Чад Стахелски и исполнитель главной роли Киану Ривз зашли ва-банк — вздули ставки и бюджет, расширили фирменную вселенную и взмыли на новую метафорическую высоту: «В новой части мы хотели перевернуть парадигму бегства Уика и заставить его выступить против Правления кланов, — признался Ривз. — Это история о том, как Джон решает, что больше не будет убегать!»

Итак, Уик возвращается из преисподней в мир, где ему, как обычно, никто не рад. Джон присягает на верность старейшине кланов убийц, но тот отвергает вассала и получает пулю. Обезглавленное Правление объявляет изгою тотальную войну и уничтожает единственное убежище, вокруг которого закручивались сюжеты предыдущих серий — нью-йоркский отель «Континенталь». Ключевое значение обретает вектор перемещений героя, превратившегося из добычи в охотника.

Система сознает угрозу и поручает устранить Уика интригану маркизу Венсану де Грамону. Друзья Уика объявляются вне закона, за голову ронина объявляется награда, и охота превращается в шоу: любой ассасин может стать звездой, воплощающей мощь Правления, а для подстраховки «клиента» заказывают лучшему из лучших — его бывшему напарнику и другу. В случае удачи кланы уничтожат живую легенду и безоговорочно подчинят нравственный закон корпоративному диктату, иначе — герой разрушит само основание властной пирамиды, ее идею и мощь. Такой оборот превращает боевик в эпос с символичным подтекстом: Уик противостоит не закулисным кукловодам, а тотальной архитектуре анонимной власти.

По мере развития событий приоткрывается ее теневая структура. Первыми в бой идут японские пешки в кевларовых доспехах и клоунских масках, затем вступают европейские нувориши, последний бастион — парижские шевалье. Финальную дуэль у паперти Сакре-Кер организует респектабельный Вестник Правления в масонском облачении. Делается очевиден статус Мастера и отнюдь не интернациональная фактура стоящего за ним криптоколониального «политбюро», использующего кланы вслепую.

То же касается и маркиза: актер Билл Скарсгард тонко косплеит Дирка Богарда, сыгравшего зиц-председателя правления сталелитейного гиганта в «Гибели богов» Висконти. Саркастично обыгран и маргиналитет «русской» мафии, укрывающейся в православном берлинском соборе под вывеской Ruska Roma и смахивающей на румынских ромалэ. Однако больше деталей здесь завораживает изящество сюжетной архитектуры: вечный бродяга пытается вырваться из ловушки социума, но тщетно — очертания внешнего, укутанного в стекло и бетон контура скрывают агенты Тени. Эта конструкция позволяет провернуть эффектный трюк: чем мощнее разворачиваются балетные поединки, тем клаустрофобичнее делается атмосфера абсурда. Хореография и локации ристалищ с десятками каскадеров и сотнями статистов достойны отдельных песен, как и физическая форма 58-летнего Ривза, позволяющая рассчитывать на возвращение Джона Уика для одоления вселенского зла.

Однако, убеждает народная драма Степана Бурнашева, до этой победы еще далеко! Якутский режиссер наделен редким в отечестве даром — он умеет стать вровень с героями, нащупать интимную дистанцию, вывести бытовой конфликт на орбиту душевного разговора. Однако на сей раз общение не клеится, поскольку «Айта» дарит нам реальный, не угаданный автором сюжет.

Старшеклассница совершает попытку самоубийства и умирает в больнице. Выясняется, что незадолго до смерти домашняя девочка из строгой семьи имела тайную связь с неким Афоней. Подозрение падает на участкового — русского, неместного, разгильдяя. Начальник отделения заключает парня под стражу; селяне — во главе с безутешным отцом Айты — собираются отбить «педофила» и предать вендетте. Увещевания оказываются тщетны, конфликт разогревается и достигает накала драмы, но… участники путаются в показаниях. Афоня, например, утверждает, что все якуты для него на одно лицо, тем самым он опровергает очевидное, а его якутская подруга обивает порог обезьянника, умоляя отпустить суженного на волю. Селяне убеждены, что менты непременно отмажут «своего», но к чему им прикрывать мелкую, не заслужившую уважения сошку и портить отношения с соседями? Отчего дознаватель лишь по внезапному озарению решает проверить контакты искомого Афони в телефоне жертвы?

Персонажей «Айты» трудно упрекнуть в повальном идиотизме, просто за околицей огородов для них существует лишь телевизор, в котором куролесят безобразные педофилы, скандальные хамы, коррумпированные менты и самые необаятельные российские артисты. Иной правды для селян нет — попав в стрессовую ситуацию, простодушные телеграждане бессознательно доигрывают мыльные сюжеты, действуют как биороботы, а не разумные взрослые люди. Стоит ли рассказывать истории о персонажах, целиком зависимых от внешнего раздражителя? Возможно. Только таких историй немного, и прасолы в них отрабатывают статистами чужой непостижимой драмы — как, например, в «Драконе» Евгения Шварца.

Это очень грустная сказка, ведь чем бы ни закончился поединок, Ланселот не исправит обывателей, прирученных пресмыкающимся. Такая задача под силу только собственному дракону — национальному государству, суверенитет которого ограничивается пограничьем, а не ядовитой инфосредой. В противном случае возникает вопрос: не прикормил ли здешнего монстра чужой Ланселот? Коли так, получив рассчитанную дозу отравы, чудовище непременно начнет бредить и искать в собственной пещере неведомую зверушку — многонациональную и многоконфессиональную «чебурашку». И, самое печальное, обязательно отыщет целый зверинец ушастых новостников, мохнатых либералов, глазастых бьюти-блогеров, болтливых рэперов, навязчивых инфоцыган и неуклюжих телепузиков.

Эта русофобская антикультура развилась не где-то там или сям, а на расстоянии руки, в насыщенном растворе десятилетиями насаждаемого негативного новостного фона русскоязычных СМИ и интернет-поисковиков. Впрочем, не отставало ни телевидение, ни пресса: день за днем и год за годом повседневность задвигалась в тень, ретушировалась и мешалась с грязью, умножая бремя реальных и насущных проблем: все везде и всегда делалось невыносимо гадким, причем искусство сказать гадость становилось доходным публичным промыслом, а ядовитый новостной бульон — нейросетью, формирующей самовоспроизводящуюся патогенную флору русскоговорящих «дзенов» и галкиных.

В эту ленту не вписывается ничья кровь, почва, судьба, актуальные повестки и приоритеты, победы и виды на будущее… С таким «добром» невозможно, попросту стыдно куда-то податься, нельзя и удержаться за землю, ведь в отличие от чебурахнутого мимасика-приживальщика, медиабестиарий токсичной инфосреды несет миру мальтузианскую «сверхидею»: русских дураков убивать не жалко!

Осознают ли наши чиновники масштаб вызова? От ответа зависит многое, прежде всего — решение важнейшей задачи когнитивной войны: национализация и очищение новостных потоков. Пока же о суверенитете приходится лишь мечтать, наши «афони» прозябают в сетях инфогетто и антисюжетов с одраконенными обывателями, позапиравшими в амбарах своих «ланселотов».

К счастью, эти узники отныне не одиноки: у них появилась живая легенда, одинокий волк Джон Уик, оказавшийся белорусским уроженцем Джордани Йовановичем по кличке Баба Яга, — скромный парень в черной кевларовой тройке, проторивший тяжкий путь познания в информационном вакууме, путь самурая.

Поделиться