Александр Велединский: «Политическая цензура хуже денежной»

Известный кинорежиссер о том, что он снял и снять хочет.
Наш собеседник — режиссер, который, как он сам о себе часто говорит, в кино пришел уже не просто взрослым, а зрелым человеком. 
Режиссер Александр Велединский (Фото: Вячеслав Прокофьев/ТАСС)


Но ему, инженеру-судостроителю по первой специальности, — и требовался, как убедили все его последующие картины, — такой длинный, неторопливый разгон, чтобы справиться с задачей, становящейся с каждым годом, тем более на сломе эпох, всё трудней: найти не просто свой экранный почерк, но суметь стать социально востребованным художником.

Доказательства тому — не только призы и награды на зарубежных и отечественных фестивалях, и не «отговорки» самого Александра Велединского, что он не считает себя социальным режиссером…


«СП»: — Александр, в прессе порядком противоречивая информация о вашей экранизации фильма по роману «Обитель» Захара Прилепина. Поясните, если не секрет, — на каком этапе сейчас съемки или подготовительный к ним период. Народ, как говорится, хочет знать.

— Ну, секрета никакого нет, в настоящее время идет сценарный этап, две трети сценария написано, — это сериал. И, возможно, будет еще фильм. Пишем с Петром Тодоровским (сын Валерия Тодоровского). Минкульт наш проект пока не одобрил, но у нас есть поддержка одного из федеральных телеканалов. Если не соберем достаточный бюджет, то снимать не будем — понятно, что такой фильм, предполагающий немалые траты, делать «на коленке» нельзя (а мне, к сожалению, часто приходилось так работать).

«СП»: — Вся канва романа войдет в экранизацию?

— Практически. Векторно — все. Но некоторые вещи не форматируются в визуальный ряд. Вообще, это закон — чем глубже литература, тем сложнее ее переносить на экран. Для меня это усвоено отнюдь не теоретически, поскольку я экранизирую большую литературу уже четвертый раз, и каждый раз делаю это «по мотивам». В случае с «Обителью» будет ровно так же —построчная экранизация нас с соавтором и продюсерами не интересует. Захар дал нам карт-бланш, но, как говорится, «в рамках приличий». В романе весьма нетипичный главный герой, к такому «лагерному» персонажу читатель, в общем-то, пока не привык. Это, так сказать, «человек без свойств». Причем сам роман вовсе не лагерный — «в чистом виде». Сам Прилепин обозначил роман как «плутовской». Понятно, требуется артист на главную роль, который понимал бы эту сверхзадачу, поскольку здесь налицо все признаки моно-фильма. Но, с другой стороны, там набирается около двух десятков очень серьезных ролей. И проколоться ни с одной из них невозможно, — так что работы будет много.

«СП»: — Вы во многом отразили 90-е и «нулевые» годы, обращаясь, понятно, далеко не к гламуру и развлекаловке. Сегодняшнее время, — согласитесь, нисколько не драматичнее, чем те же девяностые, достаточно конфликтное, хотя зачастую и скрытое под внешней оболочкой, насаженной «сверху»; и степень конформизма в обществе несравнима с той, что была во время написания сценария «Бригады». У вас нет желания поработать с современным материалом?

— Есть. И сильное. Но пока на руках — незаконченный сценарий. Я здесь снова выступаю в качестве его соавтора. На мой взгляд, хороший сценарий пишется не меньше года.

«СП»: — Не боитесь, что за такой срок (а к нему приплюсовывается и период съёмок) материал устареет?

— Ну, значит, нужно выбирать такую тему и так написать, чтобы ничего не устарело (смеётся). В чем-то здесь облегчается моя задача; вот фильм, который я сейчас снимаю, «В Кейптаунском порту» — это 90-е годы; а это уже, согласитесь, история. Также в нём присутствуют — эпизодически — 20-е, 40-е, 50-е годы. Да и «Обитель» — это тоже 20-е. Чем нам с Захаром Прилепиным оказались интересны именно эти годы — тем, что в лагере, на Соловках, отбывали настоящие враги Советской власти. Причем, не придуманные самой этой властью, которых расстреливали в 30-е поточным способом, а настоящие, идейные. То есть именно политические, не уголовники. Хотя главный герой сидит за бытовое преступление. Так что народ там собрался очень интересный, разношерстный, дававший «котлу» вариться с жаром…

«СП»: — В интервью своему сыну, журналисту «Новой газеты в Нижнем Новгороде» Алексею Велединскому, вы вспомнили, как в октябре 1993 года вы случайно оказались свидетелем гибели европейского репортера, после чего вынесли для себя, что власть не может быть либеральной или тоталитарной, она всегда просто власть. И всегда до конца и безжалостно будет защищать свои интересы. Скажите, с годами вы не «подкорректировали» для себя это суждение?

— Нет, нисколько. Власть всегда защищает сама себя — в первую очередь. Все, кто с ней соприкасается, в тех или иных формах, думает только об одном — как делать и как в итоге сделать карьеру. Это абсолютно. Потом, когда карьера вроде бы сделана, бывает, что совесть проклёвывается и человек уже и не так доволен всем тем, что он насовершал, двигаясь в эту власть. Но это — большая редкость, когда совесть проклевывается. Вообще, редко. Наоборот, чаще она только глушится под слоем накопленного «жира».

«СП»: — Безвременно ушедший в прошлом году Василий Пичул, один из лидеров перестроечного кино, незадолго до смерти не раз сетовал, что кино стало этаким проходным двором, что его захватила КВН-щина, то есть люди, которые толком нигде и ничему не учились. Что вы думаете по этому поводу?

— Лично я не был знаком с ним, но с большим уважением отношусь к нему как к режиссеру. Но тут я немного поспорил бы с его утверждением. У меня есть хорошие товарищи среди тех, кто много лет занимался КВН. Я думаю, что любое явление, будь оно родом из кино, театра или современных масс-медиа, нравится оно кому-то или нет, заключает в себе не только то, что оно выпускает на поверхность, так называемую пену. Нечасто, но случается, когда пена эта выносит ростки чего-то настоящего, те самые имена — яркие, талантливые, разговаривающие со зрителем уже на принципиально ином уровне. Тот же Семен Слепаков, — по-моему, это художественное явление. Моя позиция такова — пусть в искусстве будет всё. Кроме людоедства и педофилии.

«СП»: — Судя по всему, Пичул имел в виду всё-таки не наличие диплома режиссера, — неважно где выданной, во ВГИКЕ или на Высших режиссерских курсах, — а владение в полном объеме ремесленными (в хорошем смысле) навыками профессии, помноженными, как ни крути, на базовое образование.

— Ну, Бергман, например, тоже не получил законченного кинематографического образования. У нас на самом деле другая проблема — в стране нет нормальной киноиндустрии. А о соседстве или о полемике, если угодно, «низкого» и «высокого» могу сказать, что обязательно нужно развиваться в самых разных направлениях и в итоге ощущать себя свободным. И еще следующий момент. При всем моем нежелании возвращаться в Советский Союз, — который стал за последние годы трендом и о чем мечтают многие мои хорошие друзья, — мне туда совсем не хочется, хотя я антисоветчиком никогда не был. Но там действительно была мощная индустрия кино; и все, кто в ней был задействован, на своем месте делали каждый своё дело. И — рисковали. А сегодня боятся.

«СП»: — Что хуже для вас — цензура денежная или политическая?

— Политическая, конечно.

«СП»: — То есть, с денежной можно договориться?

— С денежной я привык работать, — и выпускать фильмы, сделанные «на коленке». Но вот политическая цензура доходит порой до такого беспредела, до такого маразма, что разговариваешь с её выразителями на совершенно разных языках, точно с пришельцами из внеземных цивилизаций. Но если раньше для режиссера помехой была только одна из форм цензуры, то теперь очень часто она предстает перед ним в полном комплекте, сразу в двух своих личинах — и политической, и денежной. И я могу найти тому объяснение, которое будет уже не из области киноискусства: сегодня главная задача чиновника — чуть ли не любым путем удержаться в кресле. А чиновники от кинематографии — в этом ряду не исключение.

«СП»: — Не возникало никогда желания поработать в комедийном жанре?

— Ну, у меня кроме «Ладоги», нет фильмов, выдержанных как «чистая» драма. Привычнее для меня работать в жанре трагикомедии. Не знаю, как для кого, но переход из одного состояния в совершенно другое — это самое интересное и есть.

«СП»: — Что из снятого вам самому наиболее ближе и дорого?

— Сложный вопрос. Во-первых, сам — не поверите — я не смотрю свое кино. «Географа…» я вообще ни разу не видел, — только на перезаписи звука в последний раз, честное слово. Как-то недавно посмотрел с друзьями «Русское» (по Эдуарду Лимонову. — Ред.). Мне понравилось (смеётся), хорошее кино.

«СП»: — Вас подпитывало, насколько можно судить по снятым картинам, непарадная, нестоличная Россия. Что для вас как художника значат провинциализм и провинциальность?

— Провинциализм и провинциальность — это две разные вещи. Ну, во-первых, я сам из провинции, и живу сейчас в столице, которая, в сущности, и собирает эту провинцию. Провинциальность как свойство вовсе не проистекает из того обстоятельства, что ты выходец из провинции. Провинциальным можно быть, будучи рожденным в Москве. Тусоваться на модных вечеринках, сверкать во всех гламурных изданиях и — оставаться абсолютно провинциальным. Поэтому эти понятия надо различать, хоть и имеют они один тот же корень.

Но различия в смыслах — существенные. Если серьезно, то я в Москве ничего, в общем-то, и не снял. Люблю уезжать в экспедиции, и технически это проще. Везёшь с собой актеров, которым не надо сегодня вечером бежать в театр, которых не ждет семья; когда вечером можно обсудить сценарий, «покадровать», порепетировать.

«СП»: — Есть тот первый фильм, посмотрев который в детстве, вы решили для себя — как бы то ни было, но я стану кинорежиссером?

— «Белое солнце пустыни». До сих пор ком в горле.

«СП»: — На театр режиссер Велединский не заглядывается?

— Заглядывается. Но пока — побаивается его. Есть наметки, что-то роится в голове, но … пока не решаюсь.

«СП»: — Всё впереди.

— Да, конечно. Через три года — стукнет всего-то шестьдесят.
Автор
Алексей Голяков
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе