Аэродром родной: как Алексей Герман снимает свой «Воздух»
15 февраля 2022 ● "Известия"
Репортаж «Известий» с киноплощадки — о дрожащих мессерах, бледном Безрукове и искусственном Эрмитаже.
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
Каким был самый неприятный сюрприз на съемках «Воздуха»? «Все!» — уверенно отвечает Алексей Герман. Работа над масштабной военной аэродрамой уже растянулась на три года: то погода «подставляла» и заставляла искать новые решения, то из-за пандемии съемки вставали на полгода. Потом из-за закрытия границ Чехия не смогла предоставить исторические самолеты, и пришлось их перепридумывать заново. Менялись студии и продюсеры. В последние дни съемок «Известия» приехали на площадку к Герману, чтобы убедиться: мегаломанский проект действительно близится к завершению.
Двенадцать советских плюс немецкие
Амбициозных, а иногда и почти невыполнимых целей у «Воздуха» было много. Одна идея снять воздушные бои с настоящими яками и мессерами в полете — это уже практически невыполнимо, даже Кристоферу Нолану с его почти безграничными возможностями в «Дюнкерке» не удалось добиться полной аутентичности.
Далее. Герман любит длинные кадры со сложным внутрикадровым монтажом и большим количеством объектов и персонажей в них. Но если в «Бумажном солдате» или «Электрических облаках» этого еще можно было добиться тщательным мизансценированием и безупречной работой художников, то здесь ползут танки, стреляют пушки, раздаются взрывы — сложность возрастает даже не в разы, а на порядок.
Кинорежиссер Алексей Герман
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
Когда стало ясно, что в Чехию для съемок прорваться при новых условиях не получится, Герман решил запустить в небо похожие на настоящие самолеты, но встал вопрос, как снимать их полеты: даже видавшие виды пилоты боялись подниматься в воздух с прикрепленными к корпусу камерами. Аэродинамика меняется, можно рухнуть. Тогда Герман решил прибегнуть к хитрости. Как раз ее свидетелями и стали «Известия» в последние дни съемки.
— У нас самый большой и сложный технологический сет за всю историю российского кино, — рассказывает Герман. — Никто не строил больше самолетов, чем мы: у нас их 15. 12 советских плюс немецкие. Они практически настоящие, с кабинами, близкие к оригиналам.
Герман сидит в главном павильоне «Главкино» (студийный комплекс в Подмосковье вроде «Мосфильма») за режиссерским монитором в «царстве грязных стаканчиков», как он называет свое рабочее место. В стаканчиках был кофе, пить его приходится много: осталось снимать считаные часы, а работы все еще много, некогда есть, спать, бриться. Хотя нет, сказать, что Герман сидит, было бы неправильно. Он присаживается на секунду, а потом подпрыгивает, размахивает руками, кричит, и ни одно из этих слов нельзя печатать в СМИ. Общий смысл его речей — не все идет по плану, есть проблемы, решить их будет трудно, а времени осталось очень мало.
Потом Герман несется к одному специалисту, к другому, к основному месту действия, о котором ниже. И продолжает кричать: «Давай, давай, маневрируй! Еще заход, еще стреляем! Патронов не жалей!» Это сильно сокращенное изложение его команд. Но, если в этот момент подойти к нему и задать вопрос о фильме, Герман мгновенно успокаивается и переключается в режим добродушно-ироничного, увлекательного рассказа.
— Три дня назад мы крутили Сергея Безрукова на 360 градусов, переворачивая его вниз головой вместе с кабиной самолета, — смеется он. — Вышел Безруков оттуда очень бледный, но перенес все мужественно. Меня иногда спрашивают, почему я его позвал. Я мыслю энергиями, мне нужна энергия. В нем есть энергия и сложность. У большинства актеров проблема с образами и как раз с энергией. А с Безруковым мне было комфортно. И с Еленой Лядовой, и с Антоном Шагиным. Меня артисты не пугают.
На съемочной площадке фильма «Воздух»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
В павильоне в это время огромный подъемник, похожий на карьерный трактор или экскаватор, держит вместо ковша неотличимый от настоящего мессершмит. В кабине сидит человек. Вокруг мессера расставлены экраны. Впереди — самый большой, как в кинотеатре, сильно изогнутый. По бокам несколько поменьше. И сверху еще один, тоже приличного размера. На экранах облака, небо, летящие самолеты. Сбоку и снизу несется земля с полями и речками. Когда смотришь на режиссерский монитор, полное ощущение, что самолет на самом деле летит, а камера установлена прямо на него. Но, что самое главное, «трактор» на каждом дубле начинает трясти самолет, от обшивки летят искры (это выстрелы от советских пулеметов), стоит страшный шум, взрывы, пальба. И так снова и снова. В павильоне после каждого такого дубля сильно воняет чем-то вроде горелого топлива. Идет дым.
— В этом фильме очень важно было создать гравитацию, ощущение переворота, — поясняет Герман. — А позавчера мы сжигали «Хенкель»…
Но дорассказать он не успевает, техники готовы к новому дублю. А что чувствует пилот, сидя в кабине мессера, даже представить страшно. В темноте павильона, перед этими экранами, постоянно под обстрелом нужно иметь крепкую психику. Этот аттракцион каскадер, пожалуй, запомнит на всю жизнь.
— Я многих прошу в кадре материться, чтобы потом это переозвучить, — тем временем раскрывает свои творческие секреты Герман. — Потому что многие вещи невозможно сыграть без мата. Когда летчика сбивают, у него речь не может быть литературной.
Дыхание недокрашенности
В фильме шесть воздушных боев. При продолжительности менее двух с половиной часов они должны будут занимать существенную часть картины. В центре сюжета — молодые летчицы, которые становятся асами в переломный момент войны. Видимо, что-то среднее между «А зори здесь тихие» и «В бой идут одни старики», только с характерным для Германа философско-созерцательным психологизмом.
— Самое важное тут — сочетание элементов, — подтверждает Герман. — То, что происходит в воздухе, — это часть довольно изощренная. Внизу — мощная и эмоциональная история героев. И попытка не прогадать по лицам, что у нас часто случается. А если просто, то это рассказ о девушках, которые научились воевать и летать на самолетах.
Съемочная площадка фильма «Воздух»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
Герман показывает по секрету некоторые готовые сцены, снятые на земле. В кадре — поздняя осень, холод, жидкая грязь, которую месят люди в шинелях, грузовики, танки. Изображение слегка выцветшее, словно состаренное, как всегда у Германа. В кадре дерутся и пытаются выжить люди, чаще всего данные общими планами. Сложно, так что приходится всматриваться, распознавать, ужасаться тому, что происходит. Зритель, пожалуй, не раз вспомнит «Трудно быть богом» Германа-старшего.
— Мне всегда казалось, что про войну, к сожалению, последние фильмы, показывают так, словно, например, рота солдат — это нечто обезличенное целое, — рассказывает Елена Окопная, жена Алексея Германа и постоянный художник-постановщик всех его картин, обладатель «Серебряного медведя» Берлинского кинофестиваля. — А мне хотелось увидеть войну глазами каждого. Что война, она и одинаковая, и неодинаковая для всех. И что все дело в человеке. Что касается цветов, то мы с Лешей тут совпадали: нам нравится пастель. Кто-то однажды пошутил и сказал, что у нас все фильм недокрашенные. Но в этой недокрашенности есть свое дыхание, это попытка окунуться в сны, это свое мироощущение.
Работы на этом проекте было много, приходилось ездить по разным городам, от Саратова до Петрозаводска, везде придумывать уникальное пространство для героев. С нуля строились аэродромы, воссоздавали Эрмитаж, любимую декорацию на этом фильме у Окопной.
— Пожалуй, я бы там снимала больше, — вспоминает Елена. — Очень точное пространство получилось. Меня поразило, что скульптуры там во время войны укутывали одеялом, словно людей. Спасали не человека, а в действительности Человека. Понимали, насколько это важно. Может, и хорошо, что нас не пустили снимать в настоящий Эрмитаж: когда у тебя есть голое пространство, ты можешь с ним что-то сделать, а иначе ты словно в каком-то сосуде, тебе тесно.
Мы говорим, а прямо к кабине мессера поднимается на штативе хлопушка, следующий дубль пошел. «Полчаса потеряли! — кричит на кого-то Герман. — Полчаса! Кто за это платить будет? Я готов снимать!» 80 съемочных дней было на этом фильме, все устали, измотаны, но Герман подзаряжает энергией, «драйвит» команду круглосуточно. И самолет опять начинает вибрировать и вращаться вокруг своей оси. Опять выстрелы, опять взрывы. К концу этого года фильм должен быть уже сдан, а впереди еще бесконечные сутки работы.
Художник-постановщик фильма Елена Окопная во время съемок военной драмы «Воздух»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
— Мне очень хотелось, чтобы ткань, которую мы в Белоруссии создавали по нитке и шили форму, тонально в одежде всегда отличалась, хотя формально была одного цвета, — успевает рассказать Елена Окопная о костюмах персонажей. — Потом оказалось, что так в начале 1940-х и было. А в готовых коллекциях военной формы для фильмов очень много неаутентичных экземпляров, и оттого у них иная пластика. Ткань буквально передает дыхание войны в фильме, она дает рифму с пространством того времени. Я отслеживала геометрию ткани, частоту стежка, частоту строчки, потому что современные машинки шьют иначе, их нужно адаптировать.
Шум в павильоне заглушает нашу беседу. Герман требует еще больше выстрелов, искр и движения в кадре. На прощание он успевает только договорить, что одной из самых больших проблем этого фильма были еще лица героев. В какой-то момент стало ясно, что артистов с лицами времен Великой Отечественной найти в достаточном количестве не получится, и Герман позвал курсантов и курсанток, тех, кто был похож на ребят того же возраста, которые шли на фронт из летных училищ. И тогда все срослось, лица в кадре стали правильные. Остальных подробностей придется подождать примерно год.
Каким был самый неприятный сюрприз на съемках «Воздуха»? «Все!» — уверенно отвечает Алексей Герман. Работа над масштабной военной аэродрамой уже растянулась на три года: то погода «подставляла» и заставляла искать новые решения, то из-за пандемии съемки вставали на полгода. Потом из-за закрытия границ Чехия не смогла предоставить исторические самолеты, и пришлось их перепридумывать заново. Менялись студии и продюсеры. В последние дни съемок «Известия» приехали на площадку к Герману, чтобы убедиться: мегаломанский проект действительно близится к завершению.
Двенадцать советских плюс немецкие
Амбициозных, а иногда и почти невыполнимых целей у «Воздуха» было много. Одна идея снять воздушные бои с настоящими яками и мессерами в полете — это уже практически невыполнимо, даже Кристоферу Нолану с его почти безграничными возможностями в «Дюнкерке» не удалось добиться полной аутентичности.
Далее. Герман любит длинные кадры со сложным внутрикадровым монтажом и большим количеством объектов и персонажей в них. Но если в «Бумажном солдате» или «Электрических облаках» этого еще можно было добиться тщательным мизансценированием и безупречной работой художников, то здесь ползут танки, стреляют пушки, раздаются взрывы — сложность возрастает даже не в разы, а на порядок.
Кинорежиссер Алексей Герман
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
Когда стало ясно, что в Чехию для съемок прорваться при новых условиях не получится, Герман решил запустить в небо похожие на настоящие самолеты, но встал вопрос, как снимать их полеты: даже видавшие виды пилоты боялись подниматься в воздух с прикрепленными к корпусу камерами. Аэродинамика меняется, можно рухнуть. Тогда Герман решил прибегнуть к хитрости. Как раз ее свидетелями и стали «Известия» в последние дни съемки.
— У нас самый большой и сложный технологический сет за всю историю российского кино, — рассказывает Герман. — Никто не строил больше самолетов, чем мы: у нас их 15. 12 советских плюс немецкие. Они практически настоящие, с кабинами, близкие к оригиналам.
Герман сидит в главном павильоне «Главкино» (студийный комплекс в Подмосковье вроде «Мосфильма») за режиссерским монитором в «царстве грязных стаканчиков», как он называет свое рабочее место. В стаканчиках был кофе, пить его приходится много: осталось снимать считаные часы, а работы все еще много, некогда есть, спать, бриться. Хотя нет, сказать, что Герман сидит, было бы неправильно. Он присаживается на секунду, а потом подпрыгивает, размахивает руками, кричит, и ни одно из этих слов нельзя печатать в СМИ. Общий смысл его речей — не все идет по плану, есть проблемы, решить их будет трудно, а времени осталось очень мало.
Потом Герман несется к одному специалисту, к другому, к основному месту действия, о котором ниже. И продолжает кричать: «Давай, давай, маневрируй! Еще заход, еще стреляем! Патронов не жалей!» Это сильно сокращенное изложение его команд. Но, если в этот момент подойти к нему и задать вопрос о фильме, Герман мгновенно успокаивается и переключается в режим добродушно-ироничного, увлекательного рассказа.
— Три дня назад мы крутили Сергея Безрукова на 360 градусов, переворачивая его вниз головой вместе с кабиной самолета, — смеется он. — Вышел Безруков оттуда очень бледный, но перенес все мужественно. Меня иногда спрашивают, почему я его позвал. Я мыслю энергиями, мне нужна энергия. В нем есть энергия и сложность. У большинства актеров проблема с образами и как раз с энергией. А с Безруковым мне было комфортно. И с Еленой Лядовой, и с Антоном Шагиным. Меня артисты не пугают.
На съемочной площадке фильма «Воздух»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
В павильоне в это время огромный подъемник, похожий на карьерный трактор или экскаватор, держит вместо ковша неотличимый от настоящего мессершмит. В кабине сидит человек. Вокруг мессера расставлены экраны. Впереди — самый большой, как в кинотеатре, сильно изогнутый. По бокам несколько поменьше. И сверху еще один, тоже приличного размера. На экранах облака, небо, летящие самолеты. Сбоку и снизу несется земля с полями и речками. Когда смотришь на режиссерский монитор, полное ощущение, что самолет на самом деле летит, а камера установлена прямо на него. Но, что самое главное, «трактор» на каждом дубле начинает трясти самолет, от обшивки летят искры (это выстрелы от советских пулеметов), стоит страшный шум, взрывы, пальба. И так снова и снова. В павильоне после каждого такого дубля сильно воняет чем-то вроде горелого топлива. Идет дым.
— В этом фильме очень важно было создать гравитацию, ощущение переворота, — поясняет Герман. — А позавчера мы сжигали «Хенкель»…
Но дорассказать он не успевает, техники готовы к новому дублю. А что чувствует пилот, сидя в кабине мессера, даже представить страшно. В темноте павильона, перед этими экранами, постоянно под обстрелом нужно иметь крепкую психику. Этот аттракцион каскадер, пожалуй, запомнит на всю жизнь.
— Я многих прошу в кадре материться, чтобы потом это переозвучить, — тем временем раскрывает свои творческие секреты Герман. — Потому что многие вещи невозможно сыграть без мата. Когда летчика сбивают, у него речь не может быть литературной.
Дыхание недокрашенности
В фильме шесть воздушных боев. При продолжительности менее двух с половиной часов они должны будут занимать существенную часть картины. В центре сюжета — молодые летчицы, которые становятся асами в переломный момент войны. Видимо, что-то среднее между «А зори здесь тихие» и «В бой идут одни старики», только с характерным для Германа философско-созерцательным психологизмом.
— Самое важное тут — сочетание элементов, — подтверждает Герман. — То, что происходит в воздухе, — это часть довольно изощренная. Внизу — мощная и эмоциональная история героев. И попытка не прогадать по лицам, что у нас часто случается. А если просто, то это рассказ о девушках, которые научились воевать и летать на самолетах.
Съемочная площадка фильма «Воздух»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
Герман показывает по секрету некоторые готовые сцены, снятые на земле. В кадре — поздняя осень, холод, жидкая грязь, которую месят люди в шинелях, грузовики, танки. Изображение слегка выцветшее, словно состаренное, как всегда у Германа. В кадре дерутся и пытаются выжить люди, чаще всего данные общими планами. Сложно, так что приходится всматриваться, распознавать, ужасаться тому, что происходит. Зритель, пожалуй, не раз вспомнит «Трудно быть богом» Германа-старшего.
— Мне всегда казалось, что про войну, к сожалению, последние фильмы, показывают так, словно, например, рота солдат — это нечто обезличенное целое, — рассказывает Елена Окопная, жена Алексея Германа и постоянный художник-постановщик всех его картин, обладатель «Серебряного медведя» Берлинского кинофестиваля. — А мне хотелось увидеть войну глазами каждого. Что война, она и одинаковая, и неодинаковая для всех. И что все дело в человеке. Что касается цветов, то мы с Лешей тут совпадали: нам нравится пастель. Кто-то однажды пошутил и сказал, что у нас все фильм недокрашенные. Но в этой недокрашенности есть свое дыхание, это попытка окунуться в сны, это свое мироощущение.
Работы на этом проекте было много, приходилось ездить по разным городам, от Саратова до Петрозаводска, везде придумывать уникальное пространство для героев. С нуля строились аэродромы, воссоздавали Эрмитаж, любимую декорацию на этом фильме у Окопной.
— Пожалуй, я бы там снимала больше, — вспоминает Елена. — Очень точное пространство получилось. Меня поразило, что скульптуры там во время войны укутывали одеялом, словно людей. Спасали не человека, а в действительности Человека. Понимали, насколько это важно. Может, и хорошо, что нас не пустили снимать в настоящий Эрмитаж: когда у тебя есть голое пространство, ты можешь с ним что-то сделать, а иначе ты словно в каком-то сосуде, тебе тесно.
Мы говорим, а прямо к кабине мессера поднимается на штативе хлопушка, следующий дубль пошел. «Полчаса потеряли! — кричит на кого-то Герман. — Полчаса! Кто за это платить будет? Я готов снимать!» 80 съемочных дней было на этом фильме, все устали, измотаны, но Герман подзаряжает энергией, «драйвит» команду круглосуточно. И самолет опять начинает вибрировать и вращаться вокруг своей оси. Опять выстрелы, опять взрывы. К концу этого года фильм должен быть уже сдан, а впереди еще бесконечные сутки работы.
Художник-постановщик фильма Елена Окопная во время съемок военной драмы «Воздух»
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Дмитрий Коротаев
— Мне очень хотелось, чтобы ткань, которую мы в Белоруссии создавали по нитке и шили форму, тонально в одежде всегда отличалась, хотя формально была одного цвета, — успевает рассказать Елена Окопная о костюмах персонажей. — Потом оказалось, что так в начале 1940-х и было. А в готовых коллекциях военной формы для фильмов очень много неаутентичных экземпляров, и оттого у них иная пластика. Ткань буквально передает дыхание войны в фильме, она дает рифму с пространством того времени. Я отслеживала геометрию ткани, частоту стежка, частоту строчки, потому что современные машинки шьют иначе, их нужно адаптировать.
Шум в павильоне заглушает нашу беседу. Герман требует еще больше выстрелов, искр и движения в кадре. На прощание он успевает только договорить, что одной из самых больших проблем этого фильма были еще лица героев. В какой-то момент стало ясно, что артистов с лицами времен Великой Отечественной найти в достаточном количестве не получится, и Герман позвал курсантов и курсанток, тех, кто был похож на ребят того же возраста, которые шли на фронт из летных училищ. И тогда все срослось, лица в кадре стали правильные. Остальных подробностей придется подождать примерно год.