Джамалудин Кемиров сидел, чуть сползая влево в кресле, и аккуратно счищая с шампура на тарелку свежий шашлык. Был четверг, в четверг Джамал всегда держал пост, но несмотря на то, что он прикоснулся к еде и воде впервые со вчерашнего вечера, младший брат президента ел мало и равнодушно.
— Люди, — сказал Джамал, — сами отселяют этих чертей. Проводят сходы и отселяют. Я даже не появляюсь в селах.
Белые его зубы аккуратно вонзились в сочный кусок баранины.
— Но когда человека выселяют из села и не дают ему работы, куда ему идти, кроме как в боевики?
— Это его дело, — повторил Джамалудин, — люди сами их отселяют.
— Вы слишком жестоки. Вы сами вынуждаете людей быть террористами. Нельзя наказывать человека оттого, что он просто молится.
— Кто ему мешает просто молиться? — спросил Джамалудин. — Что, я не молюсь? В городе пятьсот тридцать мечетей, они все полны народу. Переведи ему, Кирилл, он что, всерьез думает, что тех, кто в лесах, убивают за то, что они просто молятся?
— Допустим, — сказал сэр Мэтьюз, — их берут за то, что они носят оружие, но ведь это смешно. Вы, господин Кемиров, носите оружие, и все ваши люди ходят с оружием, и когда мы сегодня ездили по заводу, мне в бок упирался гранатомет, хотя это была гражданская машина и вряд ли у водителя было на это разрешение. Но вас никто не останавливает, потому что вы брат президента, а любого другого человека с оружием могут взять и объявить ваххабитом.
Джамал Кемиров отодвинул от себя тарелку и чуть наклонился к собеседнику. Черные его зрачки расширились в полутьме, казалось, заполняя всю радужку глаз.
— Три года назад, — сказал Джамал Кемиров, — четыре придурка взорвались в вашем лондонском метро. И убили тридцать восемь человек. Если я правильно помню, их никто не выселял. Это что, сэр Мэтьюз, другие террористы? Когда они взрываются у вас, они террористы и враги демократии, а когда они взрываются у нас — тогда они жертвы режима?
— Очень часто это люди, которых загнали в угол.
— Переведи ему, Кирилл, что он заступается за моих террористов? Пусть защищает своих собственных.
— Это нечестное сравнение, — сказал сэр Мартин, — и вы это знаете, господин Кемиров. Вы сравниваете людей, которые хотят уничтожить свободу, и людей, которые восстают потому, что в России ее нет.
Хаген, справа от Джамалудина, сидел, поигрывая обоймой на поясе, и легкая ухмылка бродила по его точеному арийскому лицу. Ташов, низко наклонив голову, рвал руками курицу. Джамалудин окончательно отодвинул от себя еду, и черные его глаза вонзились в глаза президента западной компании. Сильные гладкие пальцы Джамала неподвижно лежали на столе, затянутое в черную водолазку худое, жилистое тело чуть наклонилось вперед. Только Кирилл, который хорошо знал горца, понимал, насколько тот разъярен.
— Свобода, — сказал Джамалудин, — это наши хотят свободы? Что-то я этого никогда не замечал. Семь лет назад в моем родном городе взорвали роддом. Погибло сто семьдесят четыре человека. Из них сорок семь погибли в тот же день, что и родились. Пять лет я охотился за человеком, который это сделал. Когда я его поймал, я сказал ему: «Рай не для убийц детей! Ты отправил на тот свет сто семьдесят четыре, ты убил сорок семь детей, и как ты объяснишь Аллаху этих мусульманских детей в Судный день?». И знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Они стали шахидами». Этот человек хотел свободы? Или им можно убивать моих детей, и только твоих нельзя?
Сэр Мэтьюз молчал. Он пытался сформулировать ответ, но раньше, чем он раскрыл рот, Джамал заговорил снова:
— Эти люди не знают, что такое свобода. Эти люди не знают, что такое ислам. Эти люди не знают, что такое мои горы. Они называют моего устаза1 — язычником, они называют наши обычаи — ширком2, они плюют на наши адаты3, как они плюют на вашу свободу, и вы доиграетесь с ними, а я — нет, потому что я буду уничтожать их, как бешеных псов, раньше, чем они покусают моих овец, и мне не нужен ваш суд неверных, чтобы увидеть, пес бешеный — или нет. Позовите меня в Скотланд-Ярд, и у вас больше не взорвется ни один поезд метро.
И в эту секунду наверху грохнул выстрел. Взвизгнуло, щелкнуло, что-то сочное и влажное полетело Кириллу в лицо, он сморгнул, и когда он снова открыл глаза, он на мгновение увидел, что блюдо с шашлыком посередине стола разбито вдребезги, мясо разлетелось в разные стороны, и Заур с недоумением смотрит, как намокает рукав его рубашки в том месте, где в нее вонзился крошечный осколок фарфора.
Тут же Хаген, сидевший всех ближе к Кириллу, выдернул его, как репку, из подушек, и Кирилл покатился куда-то под пыльный топчан. Сразу же на Кирилла приземлился сэр Мэтьюз, сверху навалился еще кто-то и заорал:
— Лежать!
Наверху что-то верещало и билось, по лестнице на второй этаж — бум-бум — летели спецназовские берцы, дверца кабинета хлопнула так, что на Кирилла посыпалась штукатурка.
Тяжесть ослабла, и один из охранников помог Кириллу встать. Из-за соседнего дивана поднялся Заур. Кирилл был весь в паутине, и мясной сок заливал ему манишку. Охранник попытался паутину счистить, Кирилл махнул рукой и вышел из кабинетика. Сэр Мэтьюз последовал за ним.
Снаружи царил бардак. Вся лестница на второй этаж была забита вооруженными людьми, и когда Кирилл, растолкав их, поднялся наверх, ему представился любопытнейший натюрморт.
За широким столом, почти нависавшим над балюстрадой, а стало быть — и над кабинетом, где ужинали президент и его гости, сидела компания человек в семь. Все они были пьяны, иные — в дым. Один из сотрапезников мирно лежал на столе, похрапывая, остальные помаргивали, старательно держа руки на затылках. Разъяренные охранники тыкали им автоматы прямо в висок.
Во главе стола стоял высокий, крепкий мужик лет сорока. Он был килограммов на двадцать тяжелей Джамалудина и чуть-чуть ниже. У него были седеющие волосы, подбородок кирпичом и стеклянные глаза убийцы, и он был вдупель, в стельку пьян. Джамалудин стоял перед ним, и в руках его был щегольский иностранный «Глок», из которого, вероятно, и стреляли, а над столом в бетонной оплетке потолка темнел свежий скол.
— Так я вверх стрелял, вверх! — кричал мужик, ничуть не стесненный десятком нацелившихся на него стволов.
— Куда ты вверх стрелял, когда пуля вниз пошла! — орал в ответ Джамалудин.
Мужик понурился и развел руками.
— Перед гостями нас опозорил! — добавил Джамалудин. — Решат, что мы тут дикари какие!
Сэр Мэтьюз за плечом Кирилла молча созерцал это удивительное зрелище.
Джамалудин наконец повернулся, заметил Кирилла и сэра Мэтьюза и хмуро сказал:
— Вот видите, сэр Мартин. Если человек незаконно носит оружие, это вовсе не значит, что он ваххабит. Это значит, что он мудак.
С этими напутственными словами младший брат президента выщелкнул обойму «Глока», оттянул ствол, проверяя, нет ли там патрона, и бросил незаряженный пистолет пьяно качающемуся собеседнику.
— Поехали отсюда, — бросил Джамалудин. — Весь ужин испортил, придурок…
1Устаз — учитель, наставник.
2Ширк (многобожие) — проявляется в поклонении, когда человек взывает к кому-либо наряду с Аллахом или обращает к нему один из видов поклонения, например, приносит жертвы или обеты, либо испытывает по отношению к нему чувства страха или любви, так же как и к Аллаху, либо надеется на него, так же как на Аллаха.
3Адат (обычаи, привычки) — у мусульманских народов — обычное право (то есть право, основанное на обычаях).
Юлия Латынина
Новая газета