Я вырос на уроках литературы...

Фото: Эксмо-АСТ


Готовящийся к изданию новый сборник серии «Народная книга» называется «Школьные воспоминания: мой урок литературы». Участникам конкурса «Я вырос на уроках литературы… Контакт поколений» было предложено поделиться воспоминаниями об уроках литературы, учителях, героях и произведениях. Так появилась эта книга — путеводитель по школьной жизни четырех поколений, объединивший рассказы известных писателей и лучшие истории читателей. В День учителя «Известия» предлагают вниманию фрагмент «Воспоминаний…», предоставленный издательской группой «Эксмо-АСТ».



Купался Керенский

Я был первоклассником, когда пришла пора всему прогрессивному человечеству встречать девяноста пятую годовщину со дня рождения вождя социалистической революции. Эта знаменательная дата запомнилась мне конкурсом чтецов — проводился он в нашей школе среди учащихся младших классов и назывался, если не ошибаюсь, открытым уроком: каждому из нас надлежало выучить и прочитать перед авторитетным жюри детское стихотворение о Ленине. Уже не вспомнить, почему меня потянуло на недетское, почему не воспользовался рекомендательным списком. Наверное, из-за гордыни. «Ленин и печник» читать в конце своего первого учебного года я уже находил неприличным. А стихотворный рассказ о посещении ленинского музея, на мой взгляд, ко мне не имел никакого отношения: «Я поведу тебя в музей», — сказала мне сестра», — но у меня не было сестры, это раз, и находился музей, это два, не в Ленинграде, а в Москве, мною еще не посещенной, — как же мне читать вслух про поход в музей, в котором я никогда не был, да еще с несуществующей сестрой? Неправда будет. А то еще: «Ласково смотрит с обложки тетради маленький Ленин с улыбкой во взгляде». Ну куда же это годится? Нет, к детским стихам о Ленине я был пристрастен.

Я знал, у кого есть про Ленина взрослое, настоящее, решительное, ни на что не похожее, — у Маяковского.

У нас была дома внушительных размеров книга: «В.В. Маяковский. Избранное», настолько толстенная и преогромная, что, если бы я положил ее к себе в ранец, туда бы уже не поместился пенал. Такая большая.

У нас были дома среди книг даже очень по размерам крупные, и если там были картинки, я не отказывал себе в удовольствие эти книги листать. А в книге Маяковского были странные картинки, в чем-то загадочные — с выкрутасами. Но привлекали меня они, все эти «окна РОСТа» и прочая агитация, не столько яркостью изображения, сколько броскими надписями. «Нигде кроме как в «Моссельпроме» воспринималась как «Эники-беники ели вареники», и было что-то по-детски привлекательное в этом взрослом незадачливом юморе: «Лучше сосок в мире нет — готов сосать до старости лет». А история, наглядно дополненная картинками, про кого-то там, кто не мыл фрукты и заболел холерой, запоминалась наизусть с первого же прочтения. «Пейте воду оную только кипяченую». Я и не пил из-под крана.

О том, что Маяковский сам собой легко запоминается, я знал еще по общеизвестному — про то, что такое хорошо и что такое плохо; правда, к этому стихотворению у меня были, помню, вопросы, но уже не вспомнить, какие.

В общем, о содержимом толстой книги я был неплохо осведомлен и точно знал, что там много про Ленина.

Что может быть лучше про Ленина, чем поэма, которая так и называется: «Владимир Ильич Ленин»?

Зная о ней, я на нее уповал.

В тот вечер мои родители куда-то ушли, бабушка, судившая о Ленине, на мой взгляд, очень поверхностно и ничего не понимавшая в Маяковском, готовила ужин на кухне, так что я — по принципу «двое в комнате — я и Ленин» — в одиночестве вызывал ленинский дух при посредничестве поэта-трибуна.

Поэма про Ленина оказалась неожиданно сложной. Мне казалось, она должна была быть повеселее. Читать ее стало мукой для меня. И еще я не ожидал, что она будет почти бесконечной.

В эту книгу, где стихи на каждой странице давались в два столбика, вообще понавпихивалось невероятно много всего — гораздо больше, чем мне представлялось прежде, когда я листал ее без цели найти про Ленина.

Я уже засомневался, про Ленина ли поэма «Владимир Ильич Ленин».

Понял, что не дочитать мне ее даже до середины.

Стал искать про Ленина другое что-нибудь. Вот нашел стихотворение, «Владимир Ильич» называется, но тоже какое-то заковыристое. А вот: «Ленин с нами». Сравнительно небольшое. «Ленин с нами» оказалось тем же «Владимиром Ильичем Лениным» (не путать с только что упомянутым «Владимиром Ильичем»), но в укороченном виде.

В серединке «Ленина с нами» улавливалось что-то сюжетное — я и решил воспользоваться серединой.

«Купался

       Керенский

              в своей победе,

задав

         революции

              адвокатский тон.

Но вот

         пошло по заводу:

                            — Едет!

Едет!

          — Кто едет?

                             — Он!»

Дальше речь шла о броневике, так что было понятно, кто это он: разумеется, он — это Ленин едет на броневике, а рабочие на заводах видят и кричат друг другу: «Он, он!» — то есть Ленин, смотрите!.. Не понятно значение слова «адвокатский». И что значит «задать адвокатский тон»? С какой стати задавать его революции и почему этим занимается Керенский. И что это у него за победа такая, и почему он в ней решил искупаться?

Должен заметить, что первоклассники тех лет были осведомленнее нынешних — во всяком случае, по части родной истории. Мы знали не только о том, что был Ленин, но и о том, что были другие — например, Каплан, Керенский. Про Каплан я еще до школы слышал во дворе от одного мальчика, что Ленин простил Каплан и она до сих пор жива и проживает где-то в Сибири. А про Керенского я знал, что он убежал в женском платье. А еще был Котовский, которого показывали по телевизору (у нас дома был телевизор «Луч»): «Ноги на стол! Я Котовский!» — это знали все в школе.

«И в город,

              уже

                       заплывающий салом,

вдруг оттуда,

                     из-за Невы,

с Финляндского вокзала

                      по Выборгской

                          загрохотал броневик».

Почему город заплывал салом, я и сейчас не совсем понимаю — есть версии, но в них не уверен. С броневиком проще. На стене в школе у нас был изображен броневик, и Ленин на нем стоял и протягивал руку. Так что с броневиком всё понятно было. И, конечно, «Аврора». Правда Ленин, когда «Аврора» стреляла, был не на ней, а в Смольном. Да: броневик, шалаш, «Аврора», Смольный. Вот наша история.

Только сало-то все-таки тут при чем? Да и далее, после сала, как-то смысл затуманивался. Определенно, Маяковский — сложный поэт.

И тем не менее запомнилось очень легко — просто само влезло в голову.

Пришли родители. Удивились выбору. Проявления самостоятельности в семье ценились. Отец попытался проинтерпретировать поведение Керенского и разъяснить значение некоторых слов. Он мне всегда все объяснял обстоятельно. Я решил, что я кое-что стал улавливать. Были вопросы по форме — что смущало, так это сама «лесенка» Маяковского: я всё еще не понимал, для чего так коряво печатают его стихи.

Не знаю, сам ли отец мой до этого додумался или их так учили в школе, но объяснение его было следующим. Он сказал: «Понимаешь, Маяковский выступал на площадях при большом скоплении народа, а звук в воздухе распространяется со скоростью 360 метров в секунду, ну я тебе уже про это рассказывал, здесь неизбежна задержка фронта звуковой волны, — иными словами, Маяковский должен был выкрикивать слова по отдельности, чтобы каждое могли услышать на задних рядах, это и отражено в книге, тут просто показано, как это надо читать. Это же ораторские стихи, понимаешь?»

Я понял.

Я понял, что должен читать как оратор.

Жюри из шести человек сидело за тремя сдвинутыми столиками. Добрый дедушка Ленин, окруженный детьми, висел на стене. В состав жюри входили: наша учительница Вера Александровна, школьный библиотекарь, не помню имени-отчества (она всегда заставляла нас пересказывать содержание прочитанных книг, прежде чем выдать новые на руки), студентка-практикантка в квадратных очках, старшая пионервожатая, озадаченная еще и шефством над октябрятами, каковыми мы были, а также двое с виду суровых мужчин, что-то, вероятно, преподающих в старших классах (один из них, догадываюсь, был секретарем парторганизации преподавательского состава или как она там могла называться).

Конкурсанты выступали с какими-то малышовыми несерьезными стихами, а члены жюри, с одинаковым вниманием всех выслушивая, поощряли каждого прочитавшего словами «очень хорошо» или «молодец, спасибо».

То-то будет, когда я выступлю!

Я чувствовал: у меня нет конкурентов.

По алфавиту мне надлежало читать где-то в середине мероприятия.

Когда пришла моя минута, я занял место перед жюри и объявил, как полагается, свой номер:

— Владимир Маяковский. «Ленин с нами».

После чего набрал воздуха в грудь и закричал:

— Купался!!!

Потом сделал необходимую паузу, чтобы воображаемая публика как бы на городской площади услышала мое «купался» в самых последних рядах, и выкрикнул имя того, кто собственно купался:

— Керенский!!!

И теперь уже — где купался (это была третья ступенька лесенки):

— В своей победе!!!

— Задав!!!

— Революции!!!

— Адвокатский тон!!!

Поглощенность образом поэта-трибуна не помешала мне заметить некоторую странность в поведении членов жюри — я уловил какое-то среди них шевеление.

— Но вот!!! – продолжал я, форсируя голос.

— Пошло по заводу!!! — продолжал я, стараясь призвать членов жюри к вниманию, тогда как шевеление среди них лишь увеличивалось.

— Едет!!!

 Едет!!! — кричал я.

— Кто едет?!!!

— Он!!!!!

Странно, но они слушали меня невнимательно, словно они вспомнили о своих каких-то делах (всех внимательно, а меня — нет). Библиотекарь отвернулась к стене, будто разглядывание Ленина с детьми ее более увлекало, чем то, что я про Ленина сейчас читаю. Иные и вовсе полезли под столы поднимать внезапно упавшие карандаши и другие предметы. Один из суровых мужчин внезапно решил полить цветы на подоконнике — он поспешно поднялся из-за стола и как-то бочком, отвернувшись от меня, словно я и не читал Маяковского, проскользнул к окну, взял лейку и, стоя спиной ко мне, стал поливать кактус. Одна лишь Вера Александровна смотрела на меня, как-то необычно высоко подняв брови (они слегка подергивались), так что я читал, обращаясь именно к ней, словно она одна заменяла всю массу народа на воображаемой площади:

— И в город!!!

— Уже!!!

— Заплывающий салом!!!

Тут и у нее упал карандаш, брови ее еще сильнее задергались, и она, спохватившись, полезла за карандашом под стол.

Мне некогда было отвлекаться на нюансы восприятия моего выступления, но так получалось, что самое главное про броневик, про то, что «была проста машина эта» и про «дыхание ее броневое», я читал в пустоту. Наверное, декламация стихов Маяковского действительно требует особой выразительности в подаче, и я решил утроить свою ораторскую энергию, дабы достучаться до сердец членов жюри.

— И снова!!!

— Ветер!!!

— Свежий и крепкий!!!

— Валы!!!

— Революции!!!

— Поднял в пене!!!

— Литейный!!!

Залили!!!

— Блузы и кепки!!!

— Ленин с нами!!!

— ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЛЕНИН !!!!!!

Я замолчал. Никаких «молодец, спасибо» или «очень хорошо» не последовало. Вместо этого прозвучало чье-то хриплое: «Перерыв» — и члены жюри устремились к выходу.

Возможно, я бы забыл этот эпизод, но спустя годы мне, уже повзрослевшему, напомнили о нем родители. Оказывается, Вера Александровна после родительского собрания интересовалась у них, сам ли я выбрал Маяковского. По секрету она рассказала о сильнейшем впечатлении, произведенным выступлением их сына. Главная забота жюри была, оказывается, не расхохотаться в голос. Я понимаю. Сейчас. Хотя что тут смешного, думаю я сейчас. Мне и тогда казалось, и сейчас кажется, что я выступил лучше всех. Ну если не лучше, так круче. Ведь круче?

Хотел бы я сейчас посмотреть на себя тогдашнего.

А всё, наверное, потому, что я выглядел моложе, чем был, вот почему. Мне уже исполнилось восемь, и до завершения моего первого учебного года оставался всего месяц, а выглядел я на дошкольника, который только еще собирается взяться за ум. Честно признаться, это драма всей моей первой половины жизни — мне всегда давали меньше, чем мне было на самом деле.

Короче, я удивился, что не получил первое место. Своим выступлением я остался доволен. Досады не было, но было все-таки странно, что не оценили взрослого Маяковского. Адекватно поданного, хочется добавить сейчас.

А победителем была объявлена, кажется, Маша Татевосова — не то за пресловутое (на мой тогдашний взгляд) «Я поведу тебя в музей», не то за что-нибудь вроде «Я маленькая девочка, танцую и пою…» Или нет? Не помню уже. Может быть, и не она. Может быть, Наташа Баранова. Врать не буду.

Помню точно, что первым призом была книга «Сквозь ледяную мглу». Позже я узнал, что и там было про Ленина. Как он чуть не провалился под финский лед, когда уходил в эмиграцию, спасаясь все от того же Керенского. Хотя нет. О чем это я? Откуда Керенский? Керенского тогда еще и близко там не лежало.

Поделиться