Такие стихи не сочиняются, их надо прожить…

Эти слова ярославского поэта Евгения Гусева посвящены творчеству Валерия Голикова.
Валерий Павлович родился в селе Курба, а детство провел в расположенной неподалеку деревне Кочегино. Многие впечатления тех лет он пронес через всю жизнь и отразил в своих стихах. Сейчас Валерий Голиков – состоявшийся поэт, член Союза писателей России, автор нескольких книг. Недавно он отметил 70-летие.

– Валерий Павлович, расскажите о своем детстве. Кем были ваши родители?

– Родился я 6 августа 1946 года в селе Курба, но первое слово «мама» произнес в стареньком доме дедушки Ивана и бабушки Матрены в деревне Кочегино, что находится в девяти километрах от Курбы. Здесь же сделал первые шаги в будущую жизнь. Моя мама, Зинаида Ивановна, работала в Ярославле на автозаводе. Отец, Павел Алексеевич, отбывал срок в Воркуте за попытку привезти в деревню к моему рождению пуд муки и соды без документов. Оба они – фронтовики с первых до последних дней войны. В 1970 году судимость с отца была полностью снята.
Все семь лет, до освобождения в 1953 году папы, я жил и воспитывался в деревне у дедушки с бабушкой. Мама могла навещать меня только в выходные по воскресеньям. Добраться до деревни было сложно, особенно зимой. Автобусы – автомашины ГАЗ-51 с тентованным кузовом – в сторону Курбы ходили редко: от бывшего университета марксизма-ленинизма, что у площади имени Волкова, через Кормилицино, Козьмодемьянск, Меленки – до Курбы. А от Меленок до нашей деревни было четыре километра. Поэтому зимой все деревенские, работавшие в Ярославле, ходили в Кочегино гуртом от Перекопа, через замерзшую Которосль, напрямую- около 12 километров. Ходили не с пустом: тащили в сетках через плечо городские гостинцы для детей и родителей. Дорога, наезженная санями, шла через заросли кустов и в темные зимние дни была небезопасна. В послевоенные годы пошаливали бандиты, а самое страшное – волки. Приход мамы был праздником для всего дома. В те годы я не понимал, какую физическую и психологическую нагрузку приходилось ей преодолевать. В одну из морозных зим мама заболела менингитом, и ее положили в больницу. Бабушка плакала, молилась и заставляла молиться меня. Я подолгу стоял на коленях перед иконой и бесчисленное количество раз повторял: «Дай, Бог, чтобы мама выздоровела». И мама выздоровела!

– Какие еще впечатления остались у вас от деревенской жизни?

– И все же детство мое было радостным и привольным. Красота русской природы, доброжелательный, трудолюбивый и веселый народ заложили во мне невероятную концентрацию любви к малой родине. Дедушка Иван Дмитриевич (в деревне его звали просто- Митрич) был сильным мужиком, известным в округе жестянщиком. В деревне считался одним из лучших косцов, умел грамотно метать стога и ставить скирды. Он часто брал меня с собой, я лазал по стогам, кувыркался в пыльной соломе. Восторг зачастую не вмещался в душе, хотелось петь, кричать.

А еще в те времена был у меня друг – деревенский кузнец дядя Ваня Камчаткин. Кузница стояла на берегу речки Вондель, где мы, ребятня, часто купались или ловили коробьями пескарей. Как-то я заглянул в кузницу, и дядя Ваня разрешил мне покачать горн. Я, конечно, весь перемазался, но с тех пор стал в кузне частым гостем. В сенокос дядя Ваня давал мне самостоятельно работать на конной косилке, закрепленной за ним. Незабываемое зрелище: сижу на металлическом, мягко покачивающем сиденье косилки, а пара лошадей, помахивая хвостами, бойко идет по нескошенной полосе клевера. Ножи, подрезая траву, стрекочут, как пулемет. Иногда из-под лошадиных ног с шумом вылетают перепелки…

Мамин брат работал конюхом. Он часто брал меня в ночное. В ночном тумане стреноженные лошади были похожи на привидения. Мы сидели всю ночь у костра, пекли картошку и говорили… Он рассказывал, как в войну с такими же подростками под руководством стариков и женщин работал за Курбой на лесозаготовках. В тех местах было много грибов, черники, малины и орехов, а в Спасском болоте водились громадные щуки.

И затем, в школьные годы, я каждые каникулы проводил в Кочегине.


Село Курба - родина Валерия Голикова

– Какой представлялась вам в детстве Курба? Тогда ведь это был районный центр…

– Курба в детстве представлялась мне каким-то таинственным царством. Зимой, когда лес терял листву, из Кочегина на горизонте виднелась курбская колокольня. Все эти впечатления годами копились во мне, пытаясь найти выход. А, как известно, поэзия – это концентрированное состояние души.

– Как сложилась ваша дальнейшая жизнь, где вы учились, работали?
– В 1953 году родители забрали меня в Ярославль. В то время они снимали угол в частном доме в деревне Мордвиновке. Сейчас на месте этого дома стоит бассейн «Лазурный». К началу учебного года автозавод выделил маме место в женском общежитии на улице Белинского. Комната имела площадь примерно 20 квадратных метров, и жили в ней четыре семейные пары. Наше жилье напоминало больничную палату: четыре койки, четыре тумбочки, круглый стол и одностворчатый шифоньер, за которым отец соорудил мне из нескольких досок постель. Учиться мне пришлось в трех школах. Школа № 52, куда я пошел в первый класс, находилась в соседнем доме, в классе были только мальчишки – тогда последний год существовало раздельное обучение. Со второго по девятый класс учился в школе № 68 на улице Карла Либкнехта (на ее месте сейчас стоит высотный дом), а девятый – одиннадцатый классы заканчивал в ныне существующей школе № 9 на улице Чкалова.

Получив аттестат, я пытался поступить в Тамбовское высшее авиационное училище, но не прошел медкомиссию. Вернулся в Ярославль и сдал экзамены в технологический институт. В 1969 году, получив диплом инженера, распределился в проектный институт «Гипроавтопром» (ныне – «Гипродвигатель»).

В 1970 году я получил приглашение на службу в органы КГБ, окончил минские Высшие курсы КГБ СССР и почти тридцать лет служил Родине. На пенсию вышел в 1996 году в звании полковника. Потом работал на предприятиях. Сейчас живем с женой в Гаврилов-Ямском районе, в деревне, занимаемся сельским хозяйством.

– Расскажите о своем творческом пути. Когда вы начали писать стихи, каков ваш творческий багаж на сегодняшний день?

– Первый стишок на школьную тему я написал, учась в четвертом классе. В четырнадцать лет впервые увидел живых поэтов – Юрия Ефремова и Евгения Савинова, которые выступали в нашей школе. Благодаря таким встречам я серьезно заразился поэзией.

Постигать поэтическую науку мне помогали поэты-фронтовики Павел Голосов, Юрий Ефремов. Меня обогатило знакомство с замечательным лирическим поэтом Владимиром Соколом и прозаиком Алексеем Грачевым, который лет тридцать в качестве дачника жил в нашей деревне Кочегино. Вместе с известным писателем Александром Коноплиным, бывшим гулаговцем, мы в составе областной редколлегии работали над многотомником Книги памяти жертв репрессий «Не предать забвению». Я часто общался с известным поэтом Петром Реутским, который несколько лет жил в Гаврилов-Яме. Важную роль в моей литературной судьбе сыграла Зоя Быстрова – в то время собственный корреспондент газеты «Правда» в Ярославской, Ивановской и Костромской областях, которая в периоды моего поэтического затишья буквально заставляла меня работать над словом, подкидывая интересные темы.

С 60-х годов мои стихи стали появляться в газетах и коллективных сборниках. В 1990 году в Ярославле увидела свет первая книга стихов «Им будет нечего воспеть», затем вышли другие сборники. В 2014 году приняли в Союз писателей России. Рекомендации мне дали известные ярославские литераторы Александр Коноплин, Владимир Сокол и Евгений Чеканов. К сожалению, Александра Коноплина с нами уже нет. Являюсь номинантом международных конкурсов «Филантроп», «Поэзия без границ». В 2015 году получил диплом победителя четвертого международного поэтического конкурса «Патриот Отечества».

Валерий Голиков (слева) с товарищем по перу Валерием Мутиным

Валерий Голиков (слева) с товарищем по перу Валерием Мутиным

– Для поэта Валерия Голикова характерна традиционная творческая манера в стиле Некрасова, Есенина, Рубцова… Кто еще из поэтов вам близок, и что вы цените в поэзии?

– Я люблю перечитывать стихи Николая Рубцова и Сергея Есенина, Марины Цветаевой и Степана Щипачёва, Николая Некрасова и Михаила Лермонтова.
Очень созвучны с моим пониманием прекрасного стихи Валерия Мутина из Пречистого, ярославских поэтов Владимира Серова и Тамары Пироговой, гаврилов-ямской поэтессы Людмилы Николаевой. Мне нравятся смелые и точные поэтические эпиграммы Евгения Гусева, ранние стихи Евгения Чеканова.

Я стараюсь писать о том, что знаю, что не вмещается в душе. Не люблю, когда меня с кем-то сравнивают, мол, пишет как Есенин или Тряпкин, хотя вряд ли кто в начале поэтического пути избежал подражательства. Я пытаюсь выработать свой почерк, очень строго отношусь к рифме и к языку стихотворения. Все должно быть просто, чисто, честно и на изящном русском языке. Например, как у Пушкина: «Буря мглою небо кроет…».

– А есть такие поэты, которых вы считаете своими учителями?

– Не люблю этот вопрос. Что значит учителя? В литинституте – да, на то он и ВУЗ. А в жизни? Да и как учить, ведь талант не вдохнешь, а душу не переделаешь. Главный учитель – это книга. Если она написана талантливо, мне нравится писатель. А таких любимцев у меня много. О некоторых из них я уже сказал. Вообще, я считаю своими учителями всех, чья поэзия вызывает во мне чувство любви к России, а особенно, когда она вызывает слезу.

– Как вы относитесь к творчеству современных молодых авторов?

– Учить поэзии молодых авторов не хочу и не буду. В этом я полностью согласен с Булатом Окуджавой:
Каждый пишет, что он слышит,
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить.
Так природа захотела.
Почему?- не наше дело.
Для чего? – не нам судить.

Если я вижу, что кто-то из молодых и слышит, и дышит, как я, а пишет по-своему, интересно – я радуюсь.

– Недавно вышла ваша новая книга «Все, чем живу». Что она значит для вас?

– «Все, чем живу» – это четвертая книга избранной лирики, вышедшая к моему 70-летию. В ней отражение моей жизни, вчерашней и сегодняшней. Как сказала когда-то Марина Цветаева: «Я хочу воскресить весь тот мир – чтобы все они недаром жили – и чтобы я недаром жила!».

Были еще три поэтических сборника: «Им будет нечего воспеть» (1990), «Стихи на салфетках»(2006), «Не спрятать кольца годовые» (2011). В каждой из них – ступени взросления и духовного роста нашего поколения на различных отрезках жизни общества.

– Многие поэты с возрастом переходят на прозу. Нет ли у вас таких планов?

– Одно другому не мешает, если не сказать, что помогает. Я пробовал себя в очерковой работе, писал рассказы. Выпустил две документально-художественные книги о гаврилов-ямском машиностроительном заводе «Агат». Был председателем редколлегии Книги памяти незаконно репрессированных граждан «Не предать забвению», за что награжден областной премией имени Ивана Сурикова.

К сожалению, я не силен в художественной прозе, но в планах все-таки заложено издание двух интересных, на мой взгляд, книг.

Беседовал Борис КУФИРИН
Валерий Голиков – лирик самый подлинный, не декларативный, что картинно грустит под березкой о «малой родине». Родина у него большая, до боли своя, вот только говорит он о ней негромко, даже как бы застенчиво. Так говорят о самом дорогом, любимом, близком. Такие стихи не сочиняются, их надо прожить, переболеть ими.
Евгений ГУСЕВ

СТИХИ ВАЛЕРИЯ ГОЛИКОВА




МЫ ПО ЖИЗНИ БЛИЗНЕЦЫ

Поколение моё
Родилось в лучах Победы.
Ещё с криком вороньё
Смачно склёвывало беды.

Мы росли, как близнецы –
Сыновья Войны и Мира.
Победители-отцы
Жили голодно и сыро.

Матерясь в хмельном бреду,
Они шли ещё в атаки,
Они были злы на драки
И бесстрашны на беду.

Нас – сынов своих – они
Грубовато, но любили,
Иногда за глупость били.
Не вини их, не вини.

Это им благодаря
Мы входили в жизнь и в люди.
В судьбах наших всё не зря:
Мы отцам своим – не судьи.

И куда б ни вознеслись
В званье, опыте и росте,
Мы свою закончим жизнь
На родительском погосте. 


ПОМНЮ БАБУШКИНЫ РЕЧИ

Помню бабушкины речи…
Я сижу у теплой печи.
Зимний поздний вечерок.
Прялки тихий говорок.
Из кудельки нитка вьется,
В трехлинейке пламя бьется,
Ноет муха, дремлет дом,
Дед кемарит за столом.

Самовар поет чего-то…
«Песни петь – его работа!
Слушай, как мотив хорош,
И не хочешь – подпоёшь.
А, ты, знаешь, как он пляшет?
Так ушами и замашет!
Не гляди, что самовар,
У него на это – дар!»

Шутит бабушка. И пусть…
Но поближе к деду жмусь:
Вдруг и вправду фыркнет пар –
И запляшет самовар.

…Вновь сижу у тёплой печи
Вспоминаю эти речи.
Смотрят бабушка и дед
На меня сквозь толщу лет.


ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Я от русской деревни
Взял здоровье и силы,
Не растили меня
На пшеничных хлебах.
Мне сухие мозоли
Оставили вилы,
А душа, как и прежде,
С молоком на губах.

Тянет в родину детства
С каждым годом сильнее,
Где подтерлись пригорки,
Помелела река.
Где мои старики
Ныне дышат вольнее,
Где свободней ложится
На бумагу строка.

Память спрятала детство
В тайном ларчике сердца:
Скрип березовой люльки,
Брат и я – голыши
В окружении игрушек
Деревенских умельцев…
Огонек у божницы,
Шелест прялки в тиши,

Кружевные подзоры
На железных кроватях,
Расписные клеенки
В лебедях на стене.
Зреет лук золотой
На уютных полатях
И сопит самовар,
Словно бабка во сне.

Наш домишко был старым,
Под соломенной крышей,
В будни тих и просторен,
А по праздникам – мал.
Я рыдал, когда дед
С местным плотником Гришей,
Этот старенький дом
Вместе с детством сломал.


РОЖДЕСТВО

Я мальчишка маленький,
Славить не умею,
Только нету удержу -
Завтра Рождество.
Я на печке валенки
С вечера нагрею
И шубейку старую -
Все ж не баловство.
Поощряет бабушка -
Завтра день особенный:
Полетят над крышами
Вкусные дымки,
Дед посадит в дровенки
На подстил соломенный
И лошадку пегую
Пустит напрямки.
Хрустнет наст игольчатый,
Что капуста свежая,
Солнышком пропитаный,
Аж, в глазах рябит.
Завирухой бешеной
Пыль взметнется снежная
И кудрявым облаком
Полем закружит…
А зима - сугробная,
А дороги – торные,
Слышен за околицей
Запах пряженцов.
Добрые традиции,
Праздники задорные,
И привольно дышится
На земле отцов!


В КУЗНИЦЕ

Я в кузню бегал к дяде Саше,
Его кувалды слушал звон.
Он привечал меня и даже
Давал качать кузнечный горн.

И я качал двумя руками!
И гордость полнила мальца.
Я приходил, чумазый, к маме:
Кормить готова кузнеца?!


НЕ ХОТЕЛОСЬ В ГОРОД МНЕ

Под печальным светом лампы
Дед обувку подшивал.
Я доламывал азартно
Самодельный самосвал.

На печи жужжали мухи,
Одуревши от тепла.
Не было в деревне скуки,
Скука в городе была.

Когда мама увозила
Меня в город в сентябре,
Я ревел, что было силы.
Не хотелось в город мне.

ПЕРВЫЙ СТИХ

Не от сохи сел за стихи,
Но были знания плохи.
«Жи», «ши» писал я через «ы»,
Печатал буквы, как бугры,
Мне дед за это драл вихры.
Дед пристрастил меня к лугам,
Я с дедом лазал по стогам
И с этой страшной высоты
Я видел столько красоты.
Казалось мне: сейчас взлечу,
Мне все высоты по плечу!
Я пел от счастья, я кричал,
Я ни минуты не молчал.
И вот однажды зимним днём
Меня обдало, как огнём,
И я испуганно притих…
Во мне рождался первый стих.


СИЖУ НА ДАЧЕ С ГЕНЕРАЛОМ

Я не мечтал стать генералом,
Я агрономом быть хотел,
Чтобы всегда в большом и малом
Кипеть в котле колхозных дел.

Но жизнь прошла в большом и малом.
Вот я полковник отставной
Сижу на даче с генералом.
Теперь он лишь товарищ мой.

Теперь мы с ним по жизни - ровня.
Бушует ранняя весна.
В сарай убрав на лето дровни,
Готовим к севу семена.



СКОЛЬКО ОТЦВЕЛО ЛУГОВ

Думал, может, всё пройдёт и откатится.
Ветер ласково трепал её платьице,
Река струилась в тишине под старой ивою,
И была она, как солнце, красивою!
Я ей руки целовал, губ не трогая.
Она юною была, недотрогою.
Я нырял в густую глубь омутиную,
Рвал кувшинки под водой прямо с тиною.
Я кидал их из воды прямо в руки к ней,
И звенел её восторг посреди полей!
Как была она стройна на обрыве том,
Как была она юна на лугу густом.
… Сколько отцвело лугов с тех далёких дней.
Ни кувшинок, ни ветлы на реке моей.
Лишь смеётся перекат струйкой звонкою,
Над которым вновь стоим с той девчонкою -
Верной спутницей моей, Богом венчанной,
Самой лучшей, дорогой милой женщиной.


ПРОМЧАЛИСЬ ГОДЫ

Сплетались струи Вонделя и Пажи,
И в их объятьях стая окуньков
Стояла несмываемо на страже,
Хватая мелкоту у берегов.
А над водой смородина клонилась,
И гроздья ягод мылись в быстрине…
Той красотой душа моя пленилась,
И до сих пор она живет во мне.

Промчались годы. Пажа пересохла,
И Вондель превратился в ручеек.
И, как через невымытые стекла,
Тускнеет бывший детства уголок.
А жизнь моя, как будто в половодье,
Грохочет на стремнинах бурных лет,
Как конь, летит! И я тяну поводья,
Но бег остановить уж силы нет.


СОЛОНЕЦ

И я уйду, как мама, как отец.
Как дедушка, прославленный стихами,
Как бабушка Матрена в Солонец.
Стоять селу, удобренному нами.

Здесь дядюшка и братик юный мой.
Мои друзья по детству и соседи.
Холмится первозданной красотой
Церквушка… Купола в заплатках меди.

Литые плиты к паперти ведут,
Где, может быть, и след мой детский впитан.
Мое начало и конец мой – тут,
Мальчонки, что Россиею воспитан.
Автор
Борис Куфирин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе