ИТАР-ТАСС
О его местонахождении не сообщали ни карты, ни местные жители, лениво переспрашивающие: «Ерофеев?..» Поиски не принесли результатов. Отчаявшись, я хотел повернуть к дому культуры и найти проводника, но заметил проходящего мимо работягу с лестницей на плече и спросил, ни на что особенно не надеясь, знает ли он, как найти музей Ерофеева.
— Это Венички-то? — улыбнулся он. — Вам в эту дверь.
Он кивнул на невысокий дом, у которого мы стояли. Ни указателя, ни таблички, ни даже граффити на стене, намекающего на музей. Неудобно, конечно, но так и надо: жить, не настаивая на своем месте в жизни, и не странно, что пространство, связанное с Ерофеевым, продолжает существовать по его законам.
Есть миф, что «Москва — Петушки» стала народной книгой, и в ней на первый взгляд есть все для того, чтобы быть понятной и массовому читателю, и снобу, поплевывающему на масскульт: первого увлечет пролетарское прошлое рассказчика и бесстрашие в деле изготовления алкогольных коктейлей, а второй увидит себя в утонченном Веничке и зарыдает от жалости — главным образом к себе. В действительности все не совсем так: книга присвоена многими, и каждая группа адептов борется за свое право на монополию, на единственно верное понимание текста. Легко прочесть эти сто с небольшим страничек — но совсем нелегко жить по ерофеевским правилам, и в этом, мне кажется, секрет того, почему 75-летие писателя проходит почти не замеченным теми самыми массами.
Ерофееву легко найти двойника в американской литературе, многие, не задумываясь, назовут Чарльза Буковски и будут отчасти правы: в 1975-м он публикует роман «Фактотум», в деталях совпадающий с «Петушками», написанными за пять лет до того. Автобиографические мотивы, алкогольные погружения, тема бесприютности и скитальчества, повествование от первого лица, даже величина главок — все объединяет эти книги, но нет более противоположных героев, чем Веничка и Чинаски. Там, где у Чинаски плебейское «имею право!», у Ерофеева — сомнение в этом праве и презрение к конкуренции. Он отказывается работать локтями, чтобы занять свое «место под солнцем» (до чего мерзкое словосочетание!), потому что понимает, что может вытолкнуть того, кто действительно нуждается в этом месте.
Лучше быть жертвой, чем победителем, — вот что сказано в его текстах. Это неприятная, идущая поперек всех современных правил, но в то же время и глубоко христианская мысль. Алкоголь помогает героям Ерофеева настроить оптику и увидеть логику в действиях окружающих, потому что в трезвом состоянии уловить ее невозможно. «Он никогда не пил ради удовольствия, — вспоминала Ольга Седакова, — это был труд, а не развлечение». Чем дальше, тем хуже такие вещи стыкуются с нашей жизнью, и любить Ерофеева массам не за что.
Это, наверное, хорошо, что он спасен от официальных почестей, но мало кто увидит за этим триумф метода. Одним из важнейших писателей Ерофеев считал Розанова, а любимым поэтом неизменно называл Северянина, вообще легко влюблялся во все шаткое и сомнительное (многие и сейчас считают Северянина пошляком, а у Розанова до сих пор парадоксальная репутация антисемита, юдофила, почвенника и русофоба). Массам привычнее язык подавления и борьбы. Но ты их не презирай. Не позволяй себе говорить о них как о массе, они живут безденежной серой жизнью, о которой ты знать не знаешь. Не осуждай. Так почему-то хочется сказать в ответ на замечания о равнодушии к юбилею Ерофеева.
Он был не всегда таким — ласковым и милосердным, живой человек вообще шире книжного мифа. Многое известно о его неровных отношениях с женщинами, о невнимании к сыну, Венедикту-младшему, который обречен сравнивать себя с отцом и страдать от несоответствия — тем более что эта неуверенность в себе всячески поддерживалась Венедиктом Васильевичем. Но парадокс литературы в том, что человек как физическая единица для нее не важен. Поведение и подробности биографии отходят на второй план, а текст остается, становится общим. И если однажды растеряешься и не поймешь, какими словами пожаловаться на окружающий абсурд и идиотизм, — ничего, ничего, главное, не волнуйся. Можно любыми, даже матерными словами. Но лучше все-таки ерофеевскими.
Евгений Козаченко
Профиль