Олег Рябов: «Только читая книгу и составляя из буковок слова и фразы, вы становитесь человеком...»

О «книжных делах» пообщался с Олегом Рябовым писатель и публицист Платон Беседин

Олег Рябов в книжном мире – человек занимательный. И замечательный. Автор книг «КОГИз», «Четыре с лишним года», издатель, редактор. Один из наиболее известных библиофилов России. О книгах всегда говорит с восхищением. Ярко, пламенно, убедительно.

Писатель Олег Рябов. Фото: Дмитрий Рожков //wikimedia.org

— Олег, есть замечательное слово «книголюб». Мне кажется, данная дефиниция идеально подходит вам…

— Лет пятнадцать назад мой сын задал мне тривиальный вопрос: «Какие изобретения сильнее всего повлияли на прогресс человечества?». Я как-то мимодумно ответил, что это: колесо, бетон и атомная бомба. И, только ложась спать, понял, что сказал глупость – конечно, величайшим изобретением человека было книгопечатание! Книгопечатание, как тиражирование человеческих знаний. Когда появилась письменность, знания не тиражировались, а копировались и сохранялись. А вот с появлением тиражирования, их можно стало размножать.

Книга – до сих пор самый надёжный способ хранения информации. Сколько появлялось различных новых способов хранения информации, и они не оправдывали себя: фотопластинки, негативы, киноплёнки, магнитофонные плёнки, кассеты, диски, флешки. Пока все они не дают уверенности, информация с них постоянно теряется или теряет качество, а печатные книги существуют уже более пяти веков, и ими можно пользоваться.

— Так понимаю, что книги в вашем доме были, что называется, всегда…

— У меня есть «Книга Степенная царского родословия. 1775 года» выпуска с дарственной надписью «Господину Рябову Ивану Алексеевичу от крёстного Алексея Иванова». Да и дореволюционные издания с супер экслибрисом на корешке «АР», принадлежавшие моему деду, крупному инженеру-кораблестроителю тоже есть. Когда я поступил в школу, в 1955 году, папа подарил мне первый том «Библиотечки приключений в 20 томах» с квитанцией. «Робинзона Крузо» он мне прочитал вслух, а за остальными томами мы вместе с ним ходили выкупать в «КОГИЗ», и я уже читал их сам.

— Насколько родители должны, если должны, воспитывать у детей любовь к чтению?

— Первые книжки должны детям читать мамы, папы или бабушки; это, как грудное молоко. Ведь эти голоса ребёнок знает ещё до рождения, он слышит их ещё в утробе матери. Это – матрица! Это родной язык ребёнка, а в основе любой национальной культуры лежит родной язык.

Чтение книги, разговор о чтении – это особая огромная тема. Помните гоголевского Петрушку, которого восхищало, как из этих значков-крючочков-буковок получается слово. Вот так работает этот величайший компьютер – человеческий мозг. И ничто его заменить не сможет.

Если Вам будет читать «Мёртвые души» самый-самый народный артист, то вы будете воспринимать текст на слух, а это уже другая сигнальная система: как у собаки или у коровы. То же самое будет происходить, если вы будете смотреть кинофильм «Братья Карамазовы» – это видеоряд, который по-своему использует любое другое животное.

И только читая книгу и составляя из буковок слова и фразы, вы становитесь человеком. И всегда люди, которые читают и пишут, будут руководить теми, кто смотрит телевизор.

— Когда ваше, скажем так, любопытство трансформировалось в профессиональный интерес, и вы стали библиофилом?

— На нижней полке книжного шкафа стояли мои книжки, на форзацах которых я карандашом ставил номера. Это была моя первая библиотека. А, может, это была такая игра. В нашем дворе, в двухэтажных деревянных домах, жили инженеры, профессора, врачи, и в их сараях, кроме обычных дров, старых этажерок, бочек с капустой стояли огромные сундуки, забитые старинными книгами и журналами. Это были не только дореволюционные комплекты «Нивы» и «Солнца России», но и французские, английские, немецкие журналы и книги с массой картинок. Я и двое-трое моих друзей часами разглядывали эти журналы, раскрашивая картинки цветными карандашами. Это был удивительный мир с кораблями и слонами, неграми и царями.

А вот профессионально, так сказать, я заинтересовался старой книгой с подачи своего старшего брата, сейчас он крупный физик-теоретик, а в 1965 году он случайно заловил меня на танцплощадке и сказал: «Вот, дурью маешься, а помог бы мне лучше разобраться: как журнал «Русский современник» превратился в журнал «Новый мир», а журнал «На литературном посту» – в журнал «Октябрь». Полгода сидения в читальном зале областной библиотеки, и я знал всю историю русской литературы от «серебряного века» до создания Союза писателей не хуже преподавателя университета.

Дальше начался процесс или этап коллекционирования. Все старинные журналы из сараев, с благословения бабушек, рюкзаками переправлялись в московские букинистические магазины: иностранные на улицу Качалова, русские на Арбат. А из Москвы я привозил домой «Египетскую марку» Мандельштама или «Жемчуга» Гумилёва в издательстве «Скорпион».

— Спрос на редкие книги так же велик, как и раньше?

— О, да! И этому есть две основных причины. Во-первых, появился класс людей очень богатых, которые могут себе позволить покупать книги за тысячи и десятки тысяч долларов. Их библиотеки могут соперничать с крупнейшими государственными книгохранилищами и на них работают десятки дилеров. В их частных домах-коттеджах, кроме бассейнов и биллиардных, целые этажи отведены под библиотеки с кондиционерами и электронными справочными аппаратами. И вторая причина: у библиофилов появился новый огромный сегмент интересов – советские иллюстрированные издания, многие из которых были уничтожены цензурой и практически не находимы, а они создавались лучшими оформителями, художниками, фотографами, которые уходили работать в полиграфию, где было больше свободы для фантазии.

Дифференциация по ценам выросла невообразимо за последние двадцать лет. Хотя и на рынке появляется всё, что душеньке угодно. Но, если на вопрос: «Что вы собираете?», вам ответят «прижизненного Лермонтова», становится скучно! При жизни у того вышло две книжки, и за деньги их можно купить! А вот, если вам ответят: «Нужен Пушкин!». То тут есть о чём подумать. Понятно, что «Евгений Онегин» в главах проходил через руки любого уважающего себя книжного дилера. И, наверняка, он имеется в библиотеке собирателя, тратящего на покупку книг сотни тысяч долларов. Но, ведь может попасться экземпляр, принадлежавший императору Николаю I в зелёном марокене или экземпляр, где на второй главке будет автограф Александра Сергеевича «Анне Петровне Керн». И вот тут может дрогнуть сердце любого «пушкиниста».

— С Олегом Рябовым-коллекционером мы разобрались. А какой вы читатель?

— Я очень много читал в период с 15 до 40 лет. Читал довольно быстро: несложный текст (Андрей Белый или Виктор Гюго) до 60 страниц в час. После 40 лет мне многие тексты стали казаться вторичными, как Рахметову. Я стал читать выборочно, по рекомендациям друзей, часто по одной вещи у автора, для галочки. Хотя некоторых авторов прочитывал всё, что мог достать: Фриш, Маркес, Селинджер, Айтматов, В. Быков, Распутин и т. д. У некоторых писателей читал только то, что считал самобытным: у Стендаля «Прогулки по Риму», «О любви» и «Наполеон», у Анатоля Франса – только письма.

У меня есть мания, если так можно сказать – поиск вторичности у известных авторов. Так я начал читать «Лавра» Водолазкина и бросил: показалось что-то схожее с «Цветочным крестом» Колядиной. Потом мне сказали: да ты что – это скорее «Имя розы» Умберто Эко. Читай! Я с восторгом прочитал роман, пожалел, что не познакомился с автором: мы вместе получали премию «Ясная поляна» в Большом театре: он за «Лавра», я за «Четыре с лишним года». Только всё равно, после прочтения, мне это показалось чем-то вторичным по отношению «Игре в бисер» Гессе. Вот эти взаимоотношения с Богом средневекового человека, без Церкви, без института Церкви. Очень-очень близко к Богу находился человек в средние века. Мне вспомнилось, как в начале 90-х я в Париже познакомился с Сергеем Сергеевичем Аверинцевым, он нам читал стихи, написанные от имени средневекового студента схоластика. Предварительно он довольно старательно пытался нам объяснить, что схоластик – это ортодоксально верующий человек, но очень оторванный от жизни. Так я всё-таки нашёл параллель между Кнехтом из «Игры в бисер» и «Лавром».

— Справедлив ли по отношению к вам сартровский переход от «читать» к «писать»? В настоящее время вы больше читатель или писатель?

— Я человек очень не писучий. Всё мне кажется, что об этом уже столько сказано, столько говорено или уж так всё это на поверхности. Или надо научиться писать так, как Михаил Булгаков, Андрей Платонов или уж, как минимум, Михаил Тарковский. Вот я почти двадцать лет не писал стихов по одной причине: столько у нас в стране прекрасных поэтов было, так высоко они планку задрали, что писать плохо – стыдно. А потом оказалось, что плохие стихи тоже кто-то читает, а хорошие не понимают! Чудеса, да и только!

— Заходя в жилище, я первым делом обращаю внимание на книжные полки. Раньше книги были едва ли не во всех приличных домах, а сейчас это скорее редкость. Книга уходит из нашей повседневной жизни?

— В советское время было два способа поведения досуга: «Королева Марго» на «чёрном рынке» за 10 рублей или бутылка водки с бифштексом в ресторане за те же деньги. Всё! Сейчас есть клубы, боулинги, дельтапланы, горные лыжи, проститутки, пейнтболы и т.д. Всего не перечислишь. Книги читают 2 процента – так было, так и будет. Просто тридцать лет назад вы спрашивали, а почему у тебя книг дома нет? Тебе отвечали: надо будет, я в библиотеке возьму. Врёт! В библиотеках сидели профессора, у которых дома были библиотеки в 10 тысяч томов, а они ещё и в публичных библиотеках сидели. Так и сейчас: говорят, что зачем им книги – они всё в «интернете» читают. Врут! Те, кто книги не читают, они и в «интернет» читать не полезут. Интернетом пользуются те, у кого библиотека 10 тысяч томов, и их не хватает.

Проблема есть в другом. Мы постепенно восстанавливаем всё хорошее, что умудрились уничтожить бездумно в начале 90-х: детские садики, пионерские лагеря, даже школьную форму скоро введём. А вот сеть «облкниготоргов» не сможем! А ведь в провинции живёт до 80 процентов творческой мыслящей части населения страны: профессора, врачи, инженеры, писатели, художники, и они работают. В каждом областном центре имеется несколько хороших издательств, и они печатают книги. Только книги эти дальше этого города не уходят, и их не видят, не знают, не читают в стране! Сеть книжных магазинов (около 1500), которая существуют в стране, принадлежат нескольким книгоиздательским монстрам, которые там продают свои книги. В советские годы книги, выходившие в Минске, продавались в Свердловске, а выходившие в Горьком, можно было купить в Воронеже.

Разрушено общее интеллектуально-творческое поле страны, и восстановить его сможет только государство! Если захочет! А надо 500 магазинов «КОГИЗов» по 300 квадратных метров и госиздат в каждой области.

— Гранты тут могут быть полезны?

— Тысячи грантов выдаваемых провинциальным издательствам на умные нужные прекрасные книги вопрос не решат. Книги будут изданы, авторы, художники, издатели получат гонорары, книги получат премии на конкурсах, их отметят, в лучшем случае они попадут в небольшое количество библиотек, но читателя они не увидят, и читатель не увидит их. У нас нет книготорговой сети!

Эта история уже тянется с нашим кино. Киностудия ТТТ получает на съемку фильмов миллиарды (не буду говорить сколько), фильмы снимаются, хорошие, но широкий зритель их не увидит – сеть кинотеатров принадлежит не тому, кому нужны эти фильмы.

— Как в России обстоят дела с «литературным пространством»?

— По поводу некого пространства, которое раньше создавалось «толстыми» журналами, их умными редакторами, просвещёнными критиками, о нём приходится иногда сожалеть. Два года назад Нобелевскую премию получил, известный всему миру и читаемый во всём мире китайскому прозаик Мо Янь. Только у нас в стране его никто не печатал и не читал. Нет – кто-то немножко напечатал, и кто-то немножко прочитал. Кошмар!

А вообще после посещения всемирной книжной ярмарки в Париже пару лет назад, я с удивлением узнал, что самая читаемая литература в мире на сегодняшний день это – русская и японская, хотя десять лет назад это была – латиноамериканская.

— Премиальный процесс сегодня отражает то, что происходит в литературе?

— Премий очень много – около 300. Они очень разные: есть узко-корпоративные, есть для своих. Но вот такую премию, как «Ясная поляна», трудно заподозрить в необъективности или предвзятости. В жюри входят И. Золотусский, для которого русская литература начинается с Гоголя, или П. Басинский, для которого литература это – Лев Толстой и Максим Горький, да и остальные члены жюри им под стать.

— Есть ли ощущение, что читателям выдают за «хорошую русскую литературу» то, что подобной литературой не является?

— Современной русской хорошей литературы много. Как и всегда каждый находит её для себя сам. Тридцать лет назад я сам для себя открывал Виктора Конецкого и Ахто Леви, Люси Фор и Пирс Пол Рида. Сейчас я радуюсь, когда открываю для себя Сенчина и Славникову, Тарковского и Елизарова. Как бы кого не пытались завистники облить помоями, есть и объективная оценка.

Вот мой друг Захар Прилепин много лет подряд уличался в самопиаре, в непотребных выступлениях рядом с Лимоновым, проплаченных выступлениях по ТВ. Но есть литературный факт: произведения Прилепина переведены почти на двадцать языков мира и изданы в пятидесяти странах! Всё! Это – ответ на всё!

— За последние 5-7 лет крайне мало новых имён в русской литературе. Это кризис, дефицит современной русской литературы или следствие той конъюнктурной, агрессивной политики издательств?

— Это – политика крупных издательств. Они очень большие деньги вкладывают в раскрутку новых имен. Это дорогое удовольствие. Они требуют от своих авторов всё новых и новых текстов. И они, издательства, заинтересованы делать из писателей медиафигуры. Это уже не литература, а «проекты». Подтверждением этому может служить такой факт, что у нас в стране нет такой профессии «писатель» или «литератор». Есть – артист, художник, и такая запись делается в трудовой книжке. А вот – «писатель» – нет! И это со времён Иосифа Бродского. Помните, этот вопрос ему был задан на суде?

— Что в такой ситуации делать «молодым авторам»? Ну, кроме того что писать ещё раз писать…

— Ну, конечно – писать. Что-то вот-вот должно измениться. Статистический пример: 30 лет назад профессия писателя по популярности в США находилась в восьмом десятке, а сейчас на седьмом месте, рядом с финансистом и адвокатом. Что-то должно и у нас поменяться.

Но, конечно, кошмарна общая литературная и языковая безграмотность начинающих авторов, с которой я сталкиваюсь ежедневно, читая тексты, которые нам присылают для печати. Впечатление, что люди не знают, что есть хорошая литература, которую приятно читать, а они её назло всем не хотят читать, но пишут.

— Роль писателя в обществе снижена сегодня?

— Боюсь соврать, но с точностью до смысла попробую передать идею фашистского генералиссимуса Франко – если хотите, что бы народ пошёл за вами, не давайте ему читать и заставьте его петь. Человек, который поёт – не думает. Вот то, что я всё меньше по радио и телевидению слышу литературно-художественных передач, но больше идиотских по смыслу песен, говорит о том, что нас хотят… Не приятно думать.

— В советское время государство много внимания уделяло литераторам. Нынешняя политика России – нечто обратное. Им не до писателей, или есть понимание, что писатели реально ни на кого не влияют?

— У них есть чёткое понимание, что писатели реально влияют. Но пока что нет понимания, как они должны повлиять! Поэтому писателей пока что держат в придушенном состоянии.

— Насколько вообще государство должно принимать участие в литературном процессе?

— Не знаю, как должно государство участвовать в литературном процессе, но как-то мудро. По крайней мере, в самые мрачные (по мнению кое-кого) пятьдесят лет были созданы «Тихий Дон», «Мастер и Маргарита», «Доктор Живаго», «Красное колесо», и авторы их в кочегарках не работали, а жили на дачах, получали гонорары и работали по специальности.

— А какие задачи решает современный русский писатель?

— Он не может не писать! У него душа болит. Он перешагнул порог боли. Ну, а кто-то деньги зарабатывает. Об этом нельзя забывать.

— В романе «КОГИз» вам, как мне кажется, отчасти удалось передать некую сакральность собственно литературы и связанного с ней. Но сейчас, всё чаще, как сказал один московский литератор, «литература – это когда буковки пишешь». То есть, упрощение, примитивизация даже литературы, её роли, её модуса операнди. От чего это смещение акцентов? Боязнь пафоса, боязнь возвышенного – откуда?

— Сакральность – это что-то личное, интимное, внутреннее, болезненное и неповторимое в другом человеке. Поэтому, когда я говорю о книге, я всегда боюсь, что меня не поймут, что скажу что-то не то, жалею, что этим поделился или поделился не вовремя. Книга, как артефакт, о котором заботятся лучшие люди Земли уже пять столетий, достойна того, чтобы её уже табуировать, хотя бы в каких-то случаях и запретить её обсуждать. А вычленить из литературы «литеру», буковку, большого ума не надо: это такое невысокое остроумие. А мы все боимся пафоса – щёлкнут. Скоро и любви бояться будем!

Беседовал Платон Беседин

CHASKOR.RU

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе