Русские женщины в литературной борьбе.
Женщины-писатели появились в России уже во времена Державина, но их творчество не получало признания и порицалось.
«Горький» изучил на примере отдельных писательниц и поэтесс, как женщины в XIX веке отвоевывали себе место в русской литературе.
«Мать семейства, которая часто отлучается и не радеет о своем хозяйстве, желая в республике литераторов блистать дарованиями, остроумием и глубокомыслием, и которая сочиняет метафизические и философические романы, осуждается на три месяца мыть белье и полоскать столовую посуду» — так сообщалось в «Начертании уложения для республики литераторов», появившемся на страницах «Вестника Европы» в 1805 году. Сочинение было направлено не только против дам, решивших взяться за перо, но и вообще против всякого дилетантского вторжения в литературу: женщины оказались в одном ряду с «мальчиками, вышедшими из училища» и молодыми провинциалами. Однако женское литературное творчество задолго до (и довольно долго после) «Начертания» воспринималось как нарушение культурной нормы, в отличие от писаний «мальчиков из училища» и представителей других сословий, которых в скором времени назовут разночинцами.
Сферы самореализации мужчин и женщин на рубеже XVIII–XIX веков были разделены и закреплены: для женщины это дом, для мужчины — весь остальной мир (служба, политика, война). Искусственное ограничение «женского мира» способствовало тому, что женщины гораздо реже самостоятельно выступали в интеллектуальной сфере, к тому же для подобной реализации не всегда были условия. Далеко не всякая дворянская семья осознавала необходимость качественного образования для девочек. «Получение образования и даже придворная карьера всего лишь подготовительные стратегии достижения главной жизненной цели женщины — выхода ее замуж», — пишет Анна Белова, исследовательница повседневной жизни русских дворянок. В наиболее консервативных дворянских семьях (преимущественно провинциальных) образование считалось чем-то и вовсе неприличным: «Прадед ... за порок считал, чтоб русские дворянки, его дочери, учились иностранным языкам. „Мои дочери не пойдут в гувернантки, — говорил Алексей Ионович. — Они не бесприданницы; придет время, повезу их в Москву, найдутся женихи для них”», — вспоминала Екатерина Сабанеева. Качество образования во многом зависело от того, из какой семьи была девушка — провинциальных или столичных дворян, но в дальнейшей ее жизни образование все равно не играло особой роли. Таким образом, изначальный символический капитал у потенциальных писательниц был значительно меньше, чем у мужчин.
Прадед за порок считал, чтоб русские дворянки, его дочери, учились иностранным языкам
Приходу женщин в литературу сопутствовало изменение экономического статуса писательства. На протяжении XVIII века литературные занятия не приносили дохода, но в начале XIX века ситуация меняется. Греч писал по этому поводу: «Есть люди, которые утверждают, что денежное возмездие унижает автора. Почему? Этот доход точно такой, как от дома, от деревни, нажитых собственным трудом. Это жалование, получаемое за беспрерывные, тяжкие, честные труды…» Представления о писателе, его задачах и обязанностях менялись; литераторы размышляли, «отчего в России мало авторских талантов» и каким должен быть «писатель в обществе».
Александра Петровна Хвостова
Женщины могли принимать некоторое участие в литературном процессе. Долгое время приемлемыми формами участия были переводческая деятельность и детская литература. В XVIII веке около 20 поэтесс печатались в периодике или издавали стихи (Мария Поспелова, Александра Мурзина), были даже случаи коммерческого успеха (Александра Хвостова). Но к женской литературе коллеги по цеху относились несерьезно. Сложилась определенная схема отзывов на стихи, написанные женщиной, — в большинстве из них присутствует нехитрая мысль, что перед читателем именно женщина и что это явление неординарное: «литература — для женщин — одни розы без шипов, ибо какой педант, какой варвар осмелится не похвалить того, что нежная, белая рука написала», — говорится в одном из откликов. Писательницу могли наградить комплиментарным прозвищем — Сафо или Коринна, иногда двумя сразу. Цена такой похвалы была невысока, его удостаивалась едва ли не каждая писательница. Чемпионкой, без сомнения, стала поэтесса Анна Петровна Бунина (1774—1829): «Я вижу Бунину, и Сафо наших дней, / Я вижу в ней (В.С. Раевский); «„Будь Сафою другой!” Природа изрекла / И стихотворица Лезбийска вновь родилась» (П.И. Шаликов); «Но судьба повелела — и на Севере родилась новая Сафо, на Севере появилась Бунина, счастливая любимица Муз и Граций! ». Количество обращений к греческой поэтессе постепенно стало чрезмерным, и язвительный Константин Батюшков наконец утопил всех русских Саф в реке Забвения:
Тут Сафы русские печальны,
Как бабки наши повивальны,
Несли расплаканных детей.
Одна – прости Бог эту даму! –
Несла уродливую драму,
Позор для ада и мужей,
У коих сочиняют жены.
Бунина оказалась в компании дилетанток Е. Титовой, прославившейся драмой «Густав Ваза, или торжествующая невинность», и Марии Извековой. Метафора Батюшкова стала реальностью: похвала всем сочинительницам без разбора привела к тому, что яркие писательницы действительно затерялись среди салонных любительниц.
Каролина Карловна Павлова
Доброжелательные отзывы на женские стихи и прозу исчезали пропорционально становлению литературной критики: чем более профессиональной она становилась, тем жестче были критерии отбора авторов. Аргументы против женского писательства приводились разные, самый распространенный — занятия литературой противны женскому естеству. Женщина не может тягаться силами с мужчинами, потому что заведомо слабее и потому что это неприлично. Даже будущий ревнитель прав женщин Белинский в начале карьеры высказывался в подобном духе: «Нет, никогда женщина-автор не может ни любить, ни быть женою и матерью». Некоторые и вовсе писали, что не будь стихов, созданных женщинами, общество ничего не потеряло бы. Катков в рецензии на «Сочинения в стихах и прозе графини С.Ф. Толстой» писал, что «появление их более или менее радостно, и живые души могут почерпнуть в них много наслаждений, — за это искренняя благодарность их авторам, но, с другой стороны, с утратою их, человечество не утратило бы ни одного из своих элементов и жилo бы так же полно, как живет теперь, владея ими».
Занятия литературой противны женскому естеству
Вместе с постепенной профессионализацией литературных занятий и становлением критики появляются и попытки осмыслить женское творчество. Вероятно, первой попыткой такого рода было стихотворение Александры Мурзиной «К читателям» (1799 год). Мурзина описывает причины, побудившие ее заняться творчеством:
Писать я для того
Стихами начинала,
Веселья моего
Предметом их считала,
Чтоб скуки избежать…
В то же время Мурзина осознает разницу в положении писателей и писательниц и в бедственном положении последних прямо обвиняет мужчин:
Но более тому
Я слушая дивилась,
Что к полу моему
Сатира вся клонилась
Как будто женский пол
Жизнь в мраке провождает;
Мужчина ж, презря дол,
Умом в звездах летает.
В конце концов поэтесса призывает к восстановлению справедливости, потому что «опыт утверждает, / Что смертных род Творец / Во всех дарах равняет». Судя по всему, это стихотворение осталось без внимания литературной критики.
Анна Петровна Бунина
За первой поэтической рефлексией появилась и первая женщина, рискнувшая изменить уготованный ей жизненный сценарий и стать профессиональным литератором. Ее имя — Анна Петровна Бунина. Будущая поэтесса родилась в обедневшей провинциальной дворянской семье, рано осиротела и была отдана на воспитание одной из теток, где ее образованием не особенно занимались. Тем неожиданней для родных было решение 28-летней Буниной переехать в Санкт-Петербург: там поэтесса принимается за самообразование, изучает языки и словесность, посещает собрания в доме Державина, которые в 1811 году оформились в «Беседу любителей русского слова».
Бунина стала одной из первых женщин, пытавшихся заработать на жизнь литературным трудом. Из предшествующих и современных ей поэтесс она единственная вышла за рамки нормативной поэтики и варьирования готовых форм, разрабатывая разные жанры. В литературной судьбе Буниной роковую роль сыграла дружба с адмиралом Шишковым и участие в «Беседе». Архаисты были раскритикованы последователями Карамзина, а Бунина не раз осмеяна Пушкиным (например, в «Послании к цензору»). Этого было достаточно, чтобы для читателей последующих поколений Бунина оставалась посредственной поэтессой.
Как будто женский пол
Жизнь в мраке провождает
Переломный момент для женщин в литературе — 1830-е. Женщины все более уверенно осваиваются в профессии, однако их деятельность по-прежнему нуждается в мужском одобрении. Новые настроения отразились в письме Ивана Киреевского к Анне Зонтаг: «И давно ли, с этим словом писательница, соединялись самые неприятные понятия: пальцы в чернилах, педантство в уме и типография в сердце. Но теперь, с тех пор, как некоторые из лучших украшений нашего общества вступили в ряды литераторов; с тех пор, как несколько истинно поэтических минут из жизни некоторых женщин с талантом отразились так грациозно, так пленительно в их зеркальных стихах, — с тех пор название литератора стало уже не странностью, но украшением женщины». Письмо Киреевского — частный случай легитимации женского письма.
Если в 1810—1820-х поэтесса, писавшая не о «женском», выглядела исключением, то в 1830-е эти темы отходят на второй план. Тогда же ненадолго взошла звезда двух поэтесс и соперниц, неоднократно язвивших в стихах: Каролины Павловой и Евдокии Ростопчиной. В выборе авторской стратегии они были полными противоположностями. Павлова первой в русской литературе отчетливо сформулировала представление о поэзии как о ремесле:
Одно, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло,
Моя напасть! мое богатство!
Мое святое ремесло!
К этой мысли будут возвращаться поэтессы ХХ века, Ахматова и Цветаева. Для Ростопчиной же поэзия была языком, на котором женщина может сказать о своих чувствах: «Умела намекать о чувствах слишком нежных...». Она играла на своей «слабости», добровольно принимая ограничение: «Я женщина!.. Во мне и мысль и вдохновенье / Смиренной скромностью быть скованы должны! ». Павлова относилась к поэзии не только как к ремеслу, но и как к дару:
Проснись же, смолкнувшее слово!
Раздайся с уст моих опять,
Сойди к избраннице ты снова,
О роковая благодать!
Владислав Ходасевич описал разницу стратегий двух поэтесс и сформулировал критерии «женской» поэзии. В статье «„Женские” стихи» он выделил две линии женской поэзии, берущие начало от этих поэтесс: «У нас это направление, которое трудно назвать вполне литературным, наметилось очень давно: его первая представительница (и может быть — самая яркая) была Ростопчина. Тогда же оно вызвало и протест: отчасти в критике Белинского, отчасти — в творчестве Каролины Павловой. Весьма вероятно, что именно отталкиванием от ростопчинской „женскости” вызвана „мужественность”». Его современникам поэзия Павловой казалась слишком рассудочной, потому что она позволила себе выйти за рамки дозволенной женщинам тематики и размышлять на «мужские» темы.
Евдокия Петровна Ростопчина
В начале 1840-х женщины уже открыто вступили в борьбу за свое место в литературе. Александра Зражевская, писательница и журналистка, оставила после себя незавершенный роман в письмах «Женщина — поэт и автор». В журнале «Маяк» было опубликовано несколько писем («Зверинец», «Краткий курс литературной зоологии»), в которых она открыто полемизировала с критиками-женоненавистниками. По мнению исследовательницы Дианы Грин, это первый случай феминистской критики в России, предвосхитивший обсуждение «женского вопроса» в 1860-е годы.
Великие реформы Александра II, повлекшие значительные культурные изменения в стране, повлияли и на положение женщины. Процесс эмансипации, начавшийся в 1840-х, набирал обороты: женщины рвали со своим окружением, меньше обращали внимание на ожидания со стороны общества, да и сами ожидания изменились. Помяловский в «Мещанском счастье» саркастически рисовал вчерашний идеал барышни: «Легкие, бойкие девушки любят сентиментальничать, нарочито картавить, хохотать и кушать гостинцы… И сколько у нас этих бедных кисейных созданий… Читали Марлинского, пожалуй, и Пушкина читали; поют „Всех цветочков боле розу я люблю” да „Стонет сизый голубочек”; вечно мечтают…» 1860-е стали рубежом между зарождением женского писательства и постепенным растворением «женской литературы» в общем литературном потоке, которое окончательно состоялось в конце 1880-х годов.