26 ноября начинается ежегодный пир духа — ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction в ЦДХ, на которую пора бы перестать пускать тех, кто так и не удосужился прочитать книжки, купленные на этой ярмарке год назад. The Village решил узнать у книжного обозревателя, переводчика и ведущего курсов писательского мастерства Михаила Визеля, что точно стоит покупать в этом сезоне, кому верить, выбирая книгу, куда двигается современная российская проза, как случился бум скандинавского детектива и почему творчество Джоан Роулинг — это реализм.
Литературный обозреватель Михаил Визель — о новых книгах, которые стоит прочитать. Изображение №1.
Про новинки non/fiction
— Расскажите, пожалуйста, про non/fiction. Что в этом году будет интересного, на что нам всем надо обратить внимание?
— Начать надо с того, что non/fiction начиналась шестнадцать лет назад практически в пустыне. Но и сейчас по-прежнему остаётся неотъемлемой частью московского и даже российского культурного пейзажа, по крайней мере в том, что касается книг. В этом году, насколько я знаю, в связи с резким похолоданием международной обстановки (как бы это кондово ни звучало) слетели почётные гости — австрийцы. Год немецкого языка, а австрийцы слетели.
— Сами отказались?
— Не знаю, как это было оформлено, но слетели. Также сменились кураторы детской программы. Кураторы действуют в узком поле возможностей. ЦДХ — это большая и консервативная структура, и то, что предлагают и детские, и взрослые кураторы, не всегда вписывается в этот коридор возможностей. Но несмотря на это, нас, как обычно, ждут зарубежные литературные звёзды и насыщенные разговоры о книгах, а маленькие издательства смогут продать на non/fiction половину или даже две трети своего тиража. Это, конечно, хорошо для ярмарки, но довольно красноречиво описывает ситуацию с маленькими издательствами в России.
— На что обратить внимание?
— Новинка этого сезона — «Обитель» Захара Прилепина, которая вышла ещё летом, хорошо продаётся и уже в списке бестселлеров магазина «Москва». Сейчас Захар вовсю активничает на Донбассе, и это вызывает неоднозначную реакцию, но подстёгивает интерес к его книге. Я немного знаком с Захаром и могу себе представить, что для него это не пиар, а искренние убеждения. И «Обитель», и «Теллурия» Сорокина попали в короткий список премии «Большая книга». «Теллурия» тоже, видимо, будет продолжать набирать популярность, потому что второго или третьего текста такого размера, объёма и масштаба, созданного современным русским писателем, я не припомню. Третья важная книга — это роман «Возвращение в Египет» Владимира Шарова. Я рекомендую читателям The Village прочитать его роман «Репетиции» 1989 года. После выхода «Дня опричника» стали говорить, что мы живём в парадигме, описанной в этой книге, что, к сожалению, правда, но в ещё большей степени мы живём в парадигме, описанной в романе «Репетиции». Из зарубежных писателей наибольший ажиотаж сложился вокруг нового, прошлогоднего романа американки Донны Тартт «Щегол», собравшего уже ворох наград в англоязычном мире. Это масштабная книга, оперативно переведённая и выпущенная издательством Corpus. Как и все большие книги, она «обо всём»: о современном терроризме, о старинной живописи и о впечатлительных юношах. Кроме этого, все крупные издательства подготовили свежий набор англоязычных бестселлеров, включая новый детектив Джоан Роулинг, написанный под псевдонимом Гэлбрейт. Сам я жду с бо?льшим интересом возможности полистать на стенде издательства Ad Marginem дилогию итальянца Курцио Малапарте «Капут» и «Шкура».
Это два огромных романа о Второй мировой войне, вызвавших противоречивое отношение, вплоть до включения в ватиканский Index Librorum Prohibitorum. А также — ещё одну пропущенную классику, огромный роман венгра Петера Надаша «Книга воспоминаний» 1986 года, который когда-то высоко оценила правдорубивая Сьюзен Зонтаг. Ещё я уверен, что на non/fiction нас ждёт море книг, связанных с историей и политикой: про Первую мировую войну (в том числе очень хороший роман британца Себастьяна Фолкса «И пели птицы»), и про Крым, и про Донбасс.
Тенденция, которую я вижу в российской прозе, — возвращение соцреализма
По личным причинам я с нетерпением жду приезда автора, которого переводил, — венецианца Альберто Тозо Феи. В 2000 году я купил в Венеции его путеводитель по мифам и легендам Венеции — и вот мы с «ОГИ» наконец представляем его на русском языке. Ещё упомяну «Магическую Прагу» Анджело Мария Рипеллино. Это классическая и фундаментальная книга о големе, диббуке, императоре Рудольфе, которая шла к русскому читателю пятьдесят лет — я просто восхищаюсь Ольгой Васильевной, доведшей эту сложную историю до конца. Если вам интересна тема городских легенд и урбанистики, рекомендую обратить внимание на книгу американца Майкла Соркина, который каждый день ходит пешком на работу из Гринвич-Виллидж в Трайбек и размышляет об урбанистике Нью-Йорка.
— А что-то важное из мемуаристики?
— «Альпина Паблишер» выпустила «Жизнь и житие Данилы Зайцева», мемуары русского старообрядца, который родился в 1950-е в Харбине, а оттуда перекочевал в Аргентину. Его семья пыталась вернуться в Сибирь, но у них ничего не вышло, и он, что называется, насилу ноги унёс обратно в Аргентину. Вторая — очень интересная книга Людмилы Улицкой «Поэтка» о её близкой подруге Наталье Горбаневской. И третья мемуарно-биографическая книга — «Баронесса» Ханны Ротшильд, представительницы младшего поколения Ротшильдов, которая написала о своей двоюродной бабушке-бунтарке, порвавшей с мужем-бароном, бросившей пятерых детей во Франции и уехавшей в пятидесятые в Нью-Йорк тусоваться с джазменами Чарли Паркером и Телониусом Монком. И четвёртый важный нон-фикшен — это выпущенная Ad Marginem книга «Долг: первые 5 000 лет истории». Её автор Дэвид Гербер — антрополог, профессор Лондонской школы экономики и при этом — один из антилидеров движения Occupy Wall Street.
Литературный обозреватель Михаил Визель — о новых книгах, которые стоит прочитать. Изображение №2.
— А что с нашими учёными? Есть какие-то интересные научно-популярные книжки?
— Из гуманитарных — «Мы живём в Древнем Риме» Виктора Сонькина, детское продолжение его позапрошлогодней книги «Здесь был Рим». Она вышла в детском издательстве «Пешком в историю», но, я уверен, родители тоже с интересом её прочитают. Из естественно-научного с удовольствием напомню про замечательную книгу Аси Казанцевой «Кто бы мог подумать» про людей и про их вредные привычки, про то, почему многие не могут бросить курить, почему осенью хочется спать, почему люди ведут себя так глупо в вопросах размножения. Она вышла в начале этого года, но только что получила премию «Просветитель», с чем я автора от всей души поздравляю. Ещё совершенно безумная книжка Дмитрия Бавильского — «До востребования. Беседы с современными композиторами». Дмитрий Бавильский — литератор, а не музыковед, и он сделал очень прочувственные интервью с десятком людей, которые занимаются академической музыкой. Эта книга недавно получила питерскую премию Андрея Белого, призовой фонд которой составляют одно яблоко, один рубль и бутылка водки.
Про новый соцреализм
— Раз уж мы начали говорить про премии, давайте посмотрим на тенденции: кому в этом году дали «Национальный бестселлер» и «Большую книгу».
— Питерский автор Ксения Букша в этом году получила «Нацбест» за книгу «Завод Свобода», она же вошла и в короткий список «Большой книги». Это было полной неожиданностью. Это очень интересная книга, современный производственный роман, хотя сама Ксения категорически против такого определения.
— Что вообще с литературой происходит? Что люди сегодня пишут, и за что их награждают?
— Я могу отметить две тенденции: первая — это размывание границ между визуальным и текстуальным. Этой осенью вышло несколько графических романов, которые уже язык не повернётся назвать комиксом, затрагивающие большие, важные проблемы. Например, «Фотограф» Гибера, Лефевра и Лемерсье — история француза, перебирающегося в восьмидесятые годы из Пакистана в «душманский» Афганистан. Или «Логикомикс» Доксиадиса и Пападимитриу — биография Бертрана Рассела, с участием Людвига Витгенштейна, Курта Гёделя. Это тома под пятьсот страниц и под тысячу рублей. Или книги потоньше, затрагивающие большие, важные, ничуть не «комиксовые» проблемы, например «Мария и я» Мигеля Гаярдо о девочке-аутисте. Нам пока рано об этом говорить, но в Италии графический роман впервые вошёл в этом году в короткий список престижной премии «Стрега». Вторая тенденция — размывание границ между фикшен и нон-фикшен. Оно происходит не потому, что людей перестали интересовать большие повествования, а потому, что мир стал более документированным. Всякая неожиданная подробность, неожиданная деталь сразу же становится известной, Голливуд покупает права на экранизацию «реальной истории», и тут же пишется книга. Может быть, вы помните фильм «127 часов» об альпинисте Ароне Ралстоне, который отпилил себе руку в каньоне, чтобы освободиться. Казалось бы, дикая история. В прошлом веке такую душераздирающую историю сочли бы выдумкой дурного романиста, но это истинная правда, можно предъявить и руку, и живого человека. Литература возвращается в своё состояние времён Гильгамеша и Гомера: деяния славных мужей становятся литературой, минуя стадию выдумки писателя.
— То есть художественная обработка уже не так важна, как история?
— Она важна именно как обработка уже существующей истории. Хотя чего-то совсем нового здесь нет. Лев Толстой, когда писал «Войну и мир», тоже пользовался историей своей семьи, прототипом Ильи Ростова был его дед. То есть проникновение нон-фикшен в фикшен — это не чей-то злой умысел, это естественный процесс. Тенденция, которую я вижу в российской прозе, — возвращение соцреализма. Когда я смотрел короткий список «Большой книги», я обнаружил в нём книгу писателя Виктора Ремизова из Хабаровска — «Воля вольная» о браконьерском промысле красной рыбы, о парне-правдорубе, который борется с коррумпированными милиционерами. И это абсолютный кондовейший соцреализм, только вместо «газиков» — «крузаки». И словно в противовес ему — «Пароход в Аргентину» Алексея Макушинского, столь же незамутнённый образчик непримиримого — стилистически и идеологически — семидесятнического «эмигрэ», только почему-то тоже датированный 2014 годом.
— Это возвращение литературы в золотые советские годы или использование технических приёмов соцреализма на сегодняшнем материале?
— Трудно сказать, но мне кажется, что наша общественная жизнь теряет пластичность и снова обретает некоторую жёсткость, что отражается на востребованности тех или иных приёмов и форм литературы.
Литературный обозреватель Михаил Визель — о новых книгах, которые стоит прочитать. Изображение №3.
Про уходящий детектив
— У нас возрождение соцреализма, понятно. А что с зарубежной литературой? Сейчас вышла «Исчезнувшая» по книге Гиллиан Флинн, от которой все в восторге, хотя книга так себе. Я посмотрела список бестселлеров New York Times, и там практически одни детективы: кого-то убили, кто-то пропал, кто-то кого-то ищет. Что происходит в Америке и в Европе?
— Я не могу говорить про всю зарубежную литературу, но внимательно слежу за итальянской и англоязычной. Если говорить общо, то я не могу согласиться, что идёт нашествие детективов. Скорее после Умберто Эко детективная пружина стала общепризнанным приёмом, уместным в любой книге. Раньше убийство, похищение, какая-то кража считались элементом низкого жанра, беллетристики. Но мне кажется, что детектив — уже ушедшая тенденция, а ключевой становится история, написанная на основе реальных событий. Например, книга «Три чашки чая» американского альпиниста Грега Мортенсона о том, как он строил школы для девочек в Афганистане, — на протяжении нескольких лет в бестселлерах. Ещё, если продолжать говорить о тенденциях, богатство англоязычной литературы прирастает национальными колониями и бывшими окраинами.
— Это вы имеете в виду, что Букеровскую премию в этом году дали австралийцу, да и вообще с этого года решили давать не по национальному признаку, а всем, кто издаётся в Великобритании?
— Не только. Вы посмотрите, по-английски пишут абсолютно все: суринамцы, гаитянцы, индусы, бангладешцы. Я говорю это не с осуждением, а с восхищением, потому что в литературу постоянно вливается свежая кровь. Это мультикультурность в своём лучшем проявлении. Кроме Салмана Рушди, про которого мы все знаем, есть ещё Джумпа Лахири, писательница бенгальского происхождения, выросшая в Америке и получившая Пулитцеровскую премию. Ещё можно вспомнить Халеда Хоссейни, афганца, написавшего «Бегущий за ветром». Ну и Михаила Идова, между прочим. «Кофемолка» была написана по-английски для жителей Гринвич-Виллиджа. Про него и про его сверстника Гари Штейнгарта (родившегося в Ленинграде) сами американцы на полном серьёзе говорят, что они привнесли в американскую литературу «русскую ноту». Нам немного смешно, но для американской литературы это в порядке вещей.
— Кого из англоязычных писателей можно назвать настоящими классиками?
— Я назову Кормака Маккарти, автора книги «Старикам здесь не место», по которой братья Коэны сняли фильм. Но, по-моему, его лучшая книга — «Кровавый меридиан», очень хорошая, страшная, густо написанная. Это действительно классика.
— Кто ещё, Пратчетт?
— Пратчетт более жанровый. Ещё американцы носятся с Джонатаном Франзеном, называют его «нынешним великим писателем». Его роман «Поправки» 2001 года действительно очень хороший. Он поступил в продажу 11 сентября 2001 года, что сказалось на его продажах не лучшим образом. Но я прочитал его пару лет спустя по-русски и благодаря ему понял, почему стало неизбежным 11 сентября, хотя там нет ни слова про фундаментализм или терроризм. Это история большой американской семьи, в которой распадаются связи поколений из-за того, что технологический процесс начинает опережать срок жизни одного поколения.
Это дикая, неправильная ситуация, когда 90 % сочиняющих людей живут в Москве и в Петербурге
— Правильно ли я понимаю, что идёт установка на реализм, а фанзины, «Сумерки», Гарри Поттер и вампиры уходят в прошлое?
— Гарри Поттер — это и есть реализм. Я вычитал у Умберто Эко очень развеселившую меня мысль, что современный мир гораздо более магичен, чем пятьдесят лет назад. Современный ребёнок, привыкший к телевизионному пульту, Хbox, сенсорным экранам, не находит в существовании волшебных палочек ничего удивительного.
Литературный обозреватель Михаил Визель — о новых книгах, которые стоит прочитать. Изображение №4.
Про то, как выбирать книги
— Другой вопрос у меня как у обывателя — как ориентироваться в современной литературе? Как я понимаю, литературная критика схлопнулась, поэтому совсем непонятно, что нужно читать, что преходящее, а что — надолго.
— Когда меня представляют как литературного критика, я всегда поправляю, что я не критик, а обозреватель. Разница в том, что критик смотрит на литературный процесс со стороны писателя. Это такой B2B (business to business), советы для писателя: «Чувак, ты там не доработал, Чацкий у тебя ненатуральный, сделай своего Чацкого более ярко выраженным декабристом». А задача обозревателя — быть на стороне читателя (это B2C — business to consumer), пытаться объяснить, чего ждать от книги. Константин Эрнст, выступая однажды на открытом летнем книжном фестивале, оправдывался за агрессивную рекламу фильма «Стиляги» так: «Поймите, что ковровая реклама работает до первого уик-энда: если после первого уик-энда не запустится сарафанное радио, все усилия тщетны».
— Вы хотите сказать, что в выборе книги стоит спрашивать совета, как обычно, у друзей? Больше ничего не поможет?
— Я надеюсь, что камешек в воду бросает и критик, и обозреватель, но круги расходятся через социальные сети, через личное общение, через разговоры. У каждого свой референтный круг.
— Например, когда я захожу в магазин «Республика» или «Библио-глобус», у меня разбегаются глаза, я не знаю, куда идти и какую книгу брать.
— А вы не ходите в магазин «Республика», если не знаете, что выбрать. Идите в «Циолковский» или «Фаланстер». В отличие от больших книжных магазинов, где выкладка коммерческая и есть закулисные договорённости с издательством («мы вам первым предоставим такую-то книгу, устроим автограф-сессию модного автора, а вы положите нашу книгу на видное место»), у них выкладки более честные. Они не будут ставить заведомо плохую книгу на видное место.
— Я так поняла, что сейчас всё ещё продолжается бум скандинавского детектива: Стиг Ларссон, Ю Несбё, Питер Хёг.
— Этот бум скандинавского детектива во многом, во всяком случае в России, спродюсирован грамотными усилиями соответствующих институтов культуры этих стран. Это вопрос не коварства, просто люди хорошо делают свою работу, получая финансирование на продвижение своей литературы за рубежом. Почему именно детективы? Может быть, звёзды так встали, что в Скандинавии в девяностые годы стали писать именно детективы. Нельзя сказать, что детективы спровоцировали этого ужасного маньяка Брейвика, но, видимо, что-то у них там носилось в воздухе. Может быть, скука, от которой хочется чего-то такого острого.
Про вечный литературный кризис
— Что происходит с российским книгоизданием? Маленькие издательства умирают или выживают?
— Конечно, все в панике, в ужасе. Но, как остроумно заметил Дмитрий Быков, получая «Большую книгу» за ЖЗЛ Пастернака, «русская литература всегда в кризисе, это её нормальное состояние, она только в этом состоянии и может существовать». Такое падение в бездну. Как повелось со времён Достоевского, так оно до сих пор и продолжается.
— В каком мы сейчас месте этой бездны?
— Поскольку эта бездна бесконечна, невозможно говорить о нашем в ней месте. Но мы сейчас переживаем ещё более колоссальный, тектонический сдвиг: переход от галактики Гутенберга во вселенную Стива Джобса, к электронному книгоизданию, которое происходит на наших глазах и при нашем участии.
— Россия не так технически оснащена, чтобы все вдруг перестали покупать бумажные книги и перешли на электронные.
— Это совершенно неизбежно. Я рассказал вам про хабаровского автора, который нам изначально интересен. Это дикая, неправильная ситуация, когда 90 % сочиняющих людей живут в Москве и в Петербурге. Из известных писателей лишь несколько из регионов: екатеринбуржец Алексей Иванов, Захар Прилепин и детективщик Николай Свечин — оба из Нижнего Новгорода, Олег Зайончковский из Коломны. Плюс Дина Рубина в Израиле и осевшая в Вильнюсе Светлана Мартынчик (Макс Фрай). Наша география открывает широчайшее поле для электронного книгоиздания, потому что книге, чей бумажный тираж пришёл на склад в Хабаровске, объективно сложно добраться до Москвы. В будущем бумажное книгоиздание займёт ту нишу, которую сейчас занимает в музыке винил. У человека будет, например, тысяча томов на электронных читалках и десяток томов на полке, которые он любит время от времени перелистывать.
Про живых классиков
— Как я понимаю, писательством в России жить до сих пор нельзя?
— В России есть пять-шесть человек , которые живут писательством, с учётом продажи прав на экранизации и гонораров за колумнистику. Ну может быть, десяток. Для остальных с экономической точки зрения это отхожий промысел от основного производства. От сериальной сценаристики, например, или от пиара. Но я думаю, что это достаточно универсальная история, просто в той же Америке эта ситуация более отработана, и писателям дают возможность жить в университетских кампусах, вести курсы creative writing, получать негосударственные гранты.
— А что с издателями?
— Во-первых, все уповают на «эффект длинного хвоста», это термин маркетологов: 90 % людей пьют кока-колу, а 10 %, что ты ни делай, эту кока-колу в рот не возьмут. И вот из этих 10 % можно сделать свою аудиторию.
— Вы верите, что ещё возможно в России написать супербестселлер, который будет интересен всем?
— С одной стороны, слава богу, что времена, когда все читали одну книгу, кончились и не вернулись. Невозможно себе представить, чтобы два человека одного круга, встретившись, говорили вместо приветствия «Уже читал?» — «Читал». Но, будучи человеком уже достаточно взрослым, я понимаю, что объединяться вокруг одной книги правильнее и нравственнее, чем объединяться вокруг политических мемов вроде «Крым наш». Так что мне хотелось бы, чтобы такая книга появилась. Но вообще функцию книги, которую читают все, должна выполнять классика — то, что человек читает в школе.
— А что из современной российской литературы вы бы назвали классикой?
— Если говорить о современной классике именно в значении must-read, то это, пожалуй, Generation P и «Чапаев и пустота» Пелевина. При всей своей колючей форме, постмодернистской иронии, это книжки важные и многое до сих пор объясняющие в нашей жизни. Сейчас стремительно из авангардистов в классики вышел Владимир Сорокин. И, наверное, ещё Михаил Шишкин и Владимир Шаров. Юрий Мамлеев — здравствующий классик-аутсайдер вроде Кафки. Ну и, конечно, я не могу не упомянуть Андрея Битова и Фазиля Искандера. Но они уже как бы не совсем с нами, а скорее где-то с Тургеневым и Буниным.
ФОТОГРАФИИ: Вика Богородская
САША ШЕВЕЛЕВА