Как литература обслуживает власть сегодня

11 декабря в музее-мастерской Дмитрия Налбандяна Михаил Макеев, доктор филологических наук, профессор МГУ имени Ломоносова, прочитал последнюю лекцию цикла «Литература сегодня, или Других писателей все равно нет» – «Лицо власти (Александр Дугин, Владислав Сурков, Сергей Минаев)». Slon приводит ее сокращенную версию.

Литературе, как это ни грустно, свойственны тесные отношения с властью. Задача обслуживать, воспевать власть всегда литературой выполнялась. Многие произведения XVIII века были написаны как оды начальникам различного калибра, от царицы до какого-нибудь вельможи. Потом, в XIX веке, отношения утратили однозначность, тем не менее связь оставалась прочной. Наше время не исключение, да и с чего бы ему быть таковым? Когда я начал заниматься этой темой, некоторые новые ее аспекты меня удивили. Однако это достаточно естественно: мне не удалось найти литературы, которая ставила бы перед собой задачу восхвалять существующее правительство. Почему это закономерно? Очевидно, что в наше время власти эта функция литературы не нужна, она, власть, располагает большим количеством разнообразных информационных каналов, способов себя пропагандировать. И они более престижны и эффективны в современном обществе, в нашу эпоху, чем литература. Это телевидение, радио, интернет. Литература им проигрывает.

Так что такой потребности у власти нет – прямо нанимать писателей, чтобы они ее хвалили. Поэтому я обратил внимание на другой момент – сама власть, крупные чиновники, ее представители выступают в качестве литераторов.

То есть на первый план выходит творчество самой власти. Тут тоже есть традиция: даже во второй половине XIX века, когда литература считалась достаточно плебейским занятием, а никак не делом аристократа или крупного чиновника, министры и члены Государственного совета что-то писали. Чаще всего их вклад в мировую культуру значительным назвать было нельзя, но это все равно интересно: как пишет министр, какой он выбирает жанр, какой материал. Как литературный факт это любопытно.

Меня заинтересовали два современных литератора. Один из них, Сергей Минаев, имеет к власти непрямое отношение, но его образ – образ деятеля проправительственного. Проекты Минаева поддерживают Кремль, его книги рекламируются и финансируются из государственной казны. И второй – человек, пишущий под псевдонимом Натан Дубовицкий. Считается, что это Владислав Сурков. Его роман «Околоноля» был напечатан в первом номере журнала «Пионер», такое ощущение, что издание для этой публикации и создавалось.

Итак, что сегодня пишут люди, тесно связанные с властью, либо сами являющиеся ее представителями? Я прочел роман Минаева «The Тёлки». Он вообще плодовитый автор – как настоящий графоман. Написал пять или шесть романов за два года. Роман «Околоноля» чуть более компактный, чем «The Тёлки», проще читается, но есть общее: оба автора пишут о том, что в XIX веке назвали бы высшим обществом. О верхах, о жизни богатых, их нравах, привычках. При этом Минаев более поверхностный, что ли. Его главный герой – этакий «мотылек», колумнист в сетевом издании, непонятно зачем живущий. Сюжет очень прост и, по-моему, сделан плохо, потому что строится на достаточно банальном приеме – герой, который считает себя манипулятором, выясняет, что им самим манипулирует его бывшая девушка. Он терпит крушение, лежит в больнице после катастрофы в поезде – катастрофа реальная, но символизирует, конечно, разрушение его жизни. Неинтересно. Текст пронизан бесконечным потоком названий, трендов, марок, сложно классифицируемых.

Очевидно, это знаки, которые не может распознать человек из другого мира. Хотя по контексту понятно, что из описываемого дорого и безвкусно, а что – дорого и хорошо. Конечно, ясно, что все это – некая сатира. Есть немного дешевая мораль, любовь главного героя, которую он потерял, – довольно дежурное обличение мира потребления. Основной мотив текста – все продают: себя, друг друга. Нет ничего подлинного, ничего хорошего, и отчасти герой немного тоскует, особенно это начинает его тревожить под конец. Однако долгое время он также самого себя хочет продать.


Книга «The Тёлки» написана бойко, но как только речь заходит о любви, о высоких запросах, становится скучновато. В принципе, читабельно, хотя очень затянуто – это мои впечатления от содержимого. Погружение в этот мир скоро начинает раздражать, надоедать, но видно, что автор им как раз упивается.

Сурков – писатель более интересный. Если смотреть с литературной точки зрения, у него больше культурного капитала. Речь тоже идет о высшем обществе, но главный герой не так прост. Его можно назвать мафиози, это бандит, отошедший от дел; полюбив жизнь, он становится кем-то вроде проповедника. Снова довольно неинтересный сюжет, снова великосветский роман, но с примесью некой бульварщины. Как ни странно, бульварщина вообще свойственна чиновникам. Важную роль в сюжете играет женщина, в которую главный герой вроде не влюблен, но почему-то к ней привязан. Ее зверски убивают, снимают процесс на видео и показывают в разных подпольных кинотеатрах. Герой тоже попадает в эту студию, его пытают. И потом он, став почти инвалидом, хочет отомстить убийцам, но в конце неожиданно умирает, всех их простив. Роман заканчивается не мщением, а каким-то странным, непонятным для меня ходом с прощением.

Даже по тому, что к сюжету примешивается бульварщина, видно, что роман глубже. Однозначно – чистый постмодерн. Талантливо или нет, не имеет значения. Большой диапазон стилизаций – хорошо заметно влияние литературы как XIX века, Лескова, Достоевского, Толстого, Чехова, так и XX века, Кафки и прочих. Язык тоже обращает на себя внимание: написано не без некоторой мастеровитости.

Чем два текста похожи – в обоих много того, что странно читать у представителя власти. Например, изображение коррупции, взяток, воровства. Кагэбэшная, теперь это уже эфэсбэшная, власть – о ней очень легко говорится, например, у Суркова.

У него есть эпизод, где полковник ФСБ «крышует» каких-то бандитов. Что кажется странным: человек, приближенный к власти или представляющий ее, насыщает подобными мотивами, подобной лексикой свои произведения. У Минаева такое тоже прослеживается. Вот он – постмодернизм, стирающий различия между риторикой провластных литераторов и, скажем, либерала Дмитрия Быкова.

Это меня заинтересовало. Я подумал, что ответ надо поискать у Александра Дугина, человека, на мой взгляд, очень активно желающего стать частью власти, активно продающего свои идеи. Он себя позиционирует, конечно, как философа, но я назвал бы его скорее идеологом. Философом он не является – в том смысле, что не является оригинальным мыслителем. Никакой философской мысли я у него не нахожу. Он занимается ровно тем, что делают идеологи, компилирует, присоединяя одно философское учение к другому и тем самым создавая некую комбинацию.

Дугин называет себя евразийцем, точнее, неоевразийцем, хотя я не уверен, что это имеет серьезное отношение к евразийцам начала XX века. Его идея опирается на два источника. Концепция, на мой взгляд, очень простая. Один источник – философия Хайдеггера, которую он, конечно, обогащает, но берет лишь одну ее сторону, идею о полноценном бытии, утраченном в современном мире. Вернуть бы его каким-то образом. Хайдеггер – очень большой философ, почти масштаба Гегеля. У него чрезмерно усложненная, чрезмерно общая, чрезмерно неясно сформулированная философия. И вот эта некая идея нации, утратившей свою аутентичность, связь с почвой, связь со своей судьбой, – это первый кит Дугина. А второй – это очень простое, примитивное даже геополитическое учение о том, что в политике борьба ведется не между государствами, а между расами, разными типами народов. Это такой классический пример лженауки, имеющей некоторое отношение к фашизму, обретшей политическую силу.

Дугин, комбинируя эти два источника, создает то, что он называет четвертой политической теорией. Первой-де был либерализм, а в XX веке зародились вторая и третья – коммунизм и фашизм, вступили в конфликт с либерализмом, но проиграли. Победил либерализм, и, конечно, для Дугина это катастрофа. Потому что индивидуализм, прославляемый либерализмом, противоположен идеям расы, нации, единства. Но – и здесь мы подходим к тому, что меня интересует в этой теории, – модерн, культурный спутник либерализма, модерн как прогресс личности, индивидуальной свободы в совокупности с прогрессом техники, сам потерпел поражение. Он победил своих главных оппонентов, коммунизм и фашизм, но затем породил собственную погибель, врага, то, что называется постмодерном.

Постмодерн нравится Дугину, потому что в нем он видит не новый этап, не апофеоз модерна, как это легко трактовать, а его саморазрушение. Постмодерн наносит удары по всем либеральным ценностям – индивидуализму, прогрессу, вере в улучшение человеческой жизни, вере в современные политические институты, в демократию. Во все то, что отрывает человека от почвы, крови и так далее. Постмодерн для Дугина хорош еще и тем, что он – некое пространство, впускающее в себя все, всему дающее место. При этом он ставит это «все» в кавычки, рассматривает несколько иронически, не всерьез. Это его основа – нет ничего настоящего, мы не верим ни в какие сущности. И поэтому постмодерн, противоречащий идее общности, связи с почвой, связи с кровью, позволяет ей существовать, потому что существовать в нем может все что угодно. Это слабость постмодерна, и она нравится Дугину. Он видит задачу в том, чтобы усиливать постмодерн, работать на него, потому что он сам себя уничтожит.

Когда постмодерн выродится, что произойдет, потому что он и есть вырождение, когда возникнет усталость, понадобится новая идея, и здесь уже и кровь, и почва, и евразийство, и новая политика, объединяющая лучшее, что есть у Гитлера, с лучшим, что есть у Сталина.

Дугин прямо обращается к правительству и, конечно, свою четвертую политическую теорию предлагает в качестве новой идеологии, которая будет работать с постмодерном и одновременно следить за тем, как он сам себя уничтожает, готовя почту для зарождения империи и столкновения с Америкой. Очень патриотическая идея.

И, возвращаясь к вопросу, откуда постмодернизм в тексте человека из власти: власть, во всяком случае отдельные ее представители, чувствует, что постмодерн – это для нее хорошо. Постмодернистская игра всего со всем удивительным образом легитимирует саму власть. Это парадокс, который Дугин, как мне кажется, нащупал. И то, что меня удивило: рассказы о том, как у нас все воруют, о коррупции, возможны потому, что в постмодерне нет никаких сущностей, можно говорить обо всем. Тогда почему бы не поговорить о коррупции, ведь и о ней можно говорить с иронией!

Власти нравится постмодерн, потому что в это забавно поиграть.

Другое дело, и Дугин об этом помнит, что либерализм, пока был в силе, сумел победить фашизм. Это известно, что Вторая мировая война – война прежде всего идеологическая. Она парадоксальным образом похожа скорее на гражданскую войну, чем на войну разных государств. Вот почему она была так ужасна, и почему итогом ее могла быть только капитуляция, никаких мирных договоров, только полное уничтожение режима. Идеология либерализма вступила в борьбу против враждебной ей идеологии – и устояла. А сейчас у либерализма, по Дугину, больше нет внутренней опоры, нет некоего закона, черты, которую нельзя преступать, поэтому либерализм разваливает сам себя.

У Суркова и Минаева нет никаких признаков того, что они – власть. И спонсируют их не из-за литературы, а из-за неких личных отношений. Они выступают не как представители власти, а просто как некие постмодернисты, ничего не пропагандирующие. Что плохо: это значит, с этой властью нельзя бороться с помощью лозунгов. Нельзя бороться, просто выйдя на площадь. Невозможно пытаться обойти их на поле разоблачения, потому что они разоблачают самих себя.

Наталья Литровник

Slon.ru

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе